Немного найдется в истории России лиц, имя которых вызывало бы столько разноречивых толков, сколько досталось их на долю Василия Александровича Кокорева. С.Т.Аксаков называл его «диковиным человеком», и это едва ли не единственный отзыв современника, лишеный моральной оценки, и только подчеркивающий озадачивающую контрастность образа нахрапистого откупщика и миллионщика-нувориша, прославившегося одновременно либеральной публицистикой и общественной деятельностью.
В литературе сложилось три различных, трудно совместимых лика Кокорева, каждый из которых создавался деятелями определенного политического лагеря.Чрезвычайно высоко оценивали Кокорева либералы, преимущественно почвеннического направления. Именно в этом кругу «в моде было признавать Кокорева за гения». (1)
С.Т.Аксаков считал, что «этот человек сам по себе чудесное произведение русской природы». (2) В этом кругу проекты Кокорева рассматривались всерьез и его мнения по практическим вопросам высоко ценились. Фельдмаршал А.И.Барятинский даже находил Кокорева «способным для должности министра финансов». (3)
Консерваторами из поместного дворянства и высший бюрократии создавался иной образ Кокорева — бунтовщика и «разрушителя государственного порядка» . (4) Московский генерал-губернатор А.А.Закревский аттестовал Кокорева как «западника, демократа и возмутителя, желающего беспорядков». (5)
Третий лик Кокорева создавался демократическими литераторами «Современника», прежде всего Н.А.Добролюбовым и М.Е.Салтыковым. Тут Кокорев выступает в виде «его сивушества князя Полугарова, всех кабаков, выставок и штофных лавочек всерадостного обладателя и повелителя», маскирующего грабительскую практику лицемерно-народолюбивой риторикой, за которой «только слишком чуткое и привычное ухо» «может подметить старинную заскорузлость воззрений и какое-то лукавое, чуть сдерживаемое приурочивание вопросов общих, исторических к пошленьким интересам скотного двора своей собственной жизни». (6)
В советские годы в литературе о Кокореве возобладала добролюбовская традиция. (7) Хотя тогда же искусствоведы и историки культуры заметили, наконец, и своеобразие Кокорева-мецената, и большое влияние его духовного склада на формирование молодого С.И.Мамонтова. (8)
Однако попытки объяснить симпатичные черты личности Кокорева его общением с искусством и усиленным чтением (9) едва ли можно признать успешными без анализа мировоззрения Кокорева как внутренне противоречивой, но цельной системы, сложившейся в итоге конкретной человеческой судьбы, безусловно незаурядной.
В.А.Кокорев родился в Вологде 23 апреля 1817 г. в семье небогатого мещанина. Никакого систематического образования он не получил, учился грамоте и арифметике у вологодских семинаристов. Семейство Кокоревых держалось старообрядчества поморского толка. С десяти лет Кокорев уже помогал отцу — сидельцу винной лавочки, а в девятнадцать — управлял солеваренным заводом своего дяди в Солигаличе. Единственное свидетельство о Кокореве этого времени принадлежит его земляку и личному врагу Н.П.Макарову, по воспоминаниям которого уже в 1835-36 гг. Кокорев «высказывал много природного ума, такта и особливо той русской сметливости, которая, за неимением положительных знаний, умеет многое угадывать и прикладывать к делу без всяких предварительных теорий».
Кокорева любило городское общество «за добросовестность, толковость и неутомимость его деятельности, хотя и не обширной в то время, за его любознательность и смелую пытливость о всем, за предупредительную его обязательность и готовность на все хорошее, наконец за современность его понятий, привычек и даже вкусов, в чем он далеко опередил не только свой медвежий угол, но и всю губернию». (10)
Безмятежое начало кокоревской карьеры было непродолжительно. Вскоре, в связи с отменой ввозной пошлины на соль, приходит в упадок и закрывается солеваренный завод. Василий Александрович поступает на службу управляющим винокуренного завода в Оренбургской губернии, а с осени 1842 года — приказчиком казанского винного откупщика И.В.Лихачева. До этого момента в судьбе молодого купца не обнаруживается ничего особенно примечательного.
Головокружительный взлет обеспечили Кокореву его идеи по реформированию откупной системы. 8 июня 1844 года «казанский 2 гильдии купеческий сын Василий Александров Кокорев» подал записку министру финансов, где предложил способ увеличить питейный доход казны, отказавшись от «староформенного управления» откупами, при котором «не дано откупному делу торгового, этого приманчивого и увлекательного направления, а оттого и остается часть денег не выбранною из капитала, изобильно обращающегося в народе». (11)
После успешной проверки идей Кокорева на неисправном орловском откупе, он становится самым авторитетным советником министра финансов Ф.П.Вронченко, доверие которого он приобрел «искренним объяснением многих откупных изворотов и ухищрений». (12) Его идеи легли в основу «Положения об акцизно-откупном комиссионерстве» (1847), а сам Кокорев нажил на откупных операциях огромное состояние. Апогей откупной эры Кокорева приходится на 1850-1855 годы, когда ему удалось совместно с Д.Е.Бенардаки взять откуп на Бессарабию, Москву, Петербург и все уезды по линии Николаевской железной дороги. К 1861 году активы Кокорева доходят до 8,2 миллионов рублей.
Методы, которыми наживались откупные состояния хорошо известны, и слово «откупщик» приобрело устойчивый бранный оттенок. Приемы «рассыроплиивния» питий и продажи их по «непомерно возвышенным ценам» не были секретом для министерства финансов, которое однако смотрело на них сквозь пальцы и даже разослало губернаторам специальное распоряжение — устранить «притеснение» откупщиков со стороны гражданской администрации, поскольку это «может иметь весьма неблагоприятные последствия в общественном мнении откупщиков при предстоящих торгах». (13) Бюджет внешне блестящего николаевского государства почти наполовину состоял из питейного дохода, Кокорев же был одним из самых талантливых исполнителей государственного заказа.
Постепенно Кокорев отходит от откупов и становится одним из самых энергичных капиталистов-учредителей. Действуя смело и с размахом, он вкладывает средства в перспективные отрасли, используя принципиально только российские капиталы. Он установил обменную торговлю с Персией (1857), построил первый нефтеперегонный завод в Баку (1857), начавший производство керосина по указаниям знаменитого немецкого химика Юстуса Либиха на пять лет раньше аналогичных предприятий в Пенсильвании; он же явился учредителем компании Волго-Донской железной дороги (1858), волжско-каспийского пароходства «Кавказ и Меркурий» (1859) и акционерного общества «Сельский хозяин», предполагавшего поставлять во Францию мясные консервы.
Много средств вложил Кокорев в московское строительство. Почти в 2 миллиона рублей обошлось здание «Кокоревского подворья» на Софийской набережной (не сохранилось) — огромная гостиница включала элементы городского общественного и культурного центра и была прообразом европейских «грандотелей».
Однако не богатство и не деловая хватка составили славу Кокорева «от дворцов и палат до убогих хижин» (14) , а те не совсем ординарные приемы, которыми он расточал свои капиталы вплоть до полного краха в 1863-69 годах. О щедрости Кокорева ходили легенды, изображающие его неким «Гаруном-Аль-Рашидом, защитником угнетенных и общим благодетелем» (15), причем сохранившаяся переписка Кокорева подтверждает справедливость этих известий.
Прославился Кокорев и меценатством. Заметную роль сыграл он в собирании произведений народного искусства и даже построил у себя во дворе музей — «Хранилище изделий русского народного труда». (16)
Знаменитая «изба» в саду М.П.Погодина близ «девичьего поля» в Москве также была воздвигнута усилиями Кокорева. (17) Для петербургского общества вкусы Кокорева символизировались анекдотом о золотом лапте (пепельница), который стоял на его письменном столе и вызывал бесконечные остроты. (18)
Кокорев с особым вниманием относился к русским художникам, некоторые из них отправились за границу на его средства. В 1858 в специально отстроенном для этого здании открывается первая в Москве публичная художественная «Кокоревская галерея», имевшая в то время самую крупную коллекцию русской живописи (19) (в этом же году П.М.Третьяков купил две первые картины). В 1884 году Кокорев основал первый в России «дом творчества» — дачу для пансионеров Академии Художеств на Валдае.
Главная же «диковинность» В.А.Кокорева заключалась в том, что этот «денежный мешок» со всеми отталкивающими чертами нувориша — гигантоманией, самоуверенностью и тщеславием, любовью к грубой лести — оказался недюжинным и своеобразным публицистом.
Сам Кокорев многократно подчеркивал: «никогда не имел я претензий на литераторство и о моей малоучености говорил не раз печатно, но мне довелось изъездить Россию вдоль и поперек, многое услышать, многое подметить, и умолчать об этом я считаю делом противосовестным». (20)
В своеобразном стиле письменных и устных выступлений Кокорева сливались разнородные языковые стихии. Во вполне нормативную литературную речь вдруг вклинивались и простонародное красное словцо, и высокий слог раскольничьей «учительной» литературы и торжественные глаголы Священного писания. Речь эта производила на современников неизменное впечатление грубой, земляной силы, хотя и не всегда благоприятное. Л.Н.Толстой, в частности, отметил «необъяснимое впечатление омерзения» от Кокоревской речи, хотя и признавал, что единомышленником его по этому поводу на всю Москву оказался один «брат Николай». (21) Человек взрывного и неукротимого темперамента, Кокорев понимал, что лучше бы ему писать «кругленько и жиденько, пошевеливая пером без всякого участия сердца, следовательно и не задевая никого, в роде того как пишут в канцеляриях» (22) , и — не мог.
Но современников, а потом и историков Кокорев вводил в замешательство не как стилист. Ставило в тупик мировоззрение купца-идеолога, которое невозможно оказывалось описать в принятых в тогда координатах. Невозможно, например, однозначно сказать, тяготел ли он к западникам или славянофилам. А.С.Хомяков, наблюдавший за деятельностью Кокорева с сочувствием, тем не менее не считал его вполне «своим» и жаловался Ю.Ф.Самарину в 1858 году, что «Кокорев причислен к нам, и нам попрекают Кокоревым». (23) Но и западники чурались откровенного патриотического пафоса кокоревских писаний.
Со славянофилами Кокорева сближало «органическое» понимание России, которая представлялась ему живым существом, здоровье которого определяется слаженной работой всех его органов — сословий, интересы которых не могут поэтому находиться в непримиримом противоречии.
Процветание страны в понимании Кокорева, зависит в первую очередь от стабильности материального благополучия сельского населения, «возможности иметь сытный обед от плодов своей земли и от мяса своего скота. Все то, что не идет прямо к этой простой цели, идет против удовлетворения насущных потребностей русской жизни». (24)
Промышленная мощь страны находится в зависимости от успехов сельского хозяйства, дающего большинству населения «средства и потребность приобретать мануфактурные товары». (25)
Но при этом Кокорев всегда, и это сближает его с западниками, четко различает интересы государства и интересы народа. Чрезмерная сила государства подавляет народную жизнь. «Что за польза и выгода для народной жизни, — возмущался он, — от внешнего политического полновесия страны, происходящего не от уважения к стране, а из страха. Разве народу лучше будет жить на свете, когда чей-нибудь посланник поместится за обедом, положим, у английской королевы, первым, а не седьмым». (26)
Внешнее могущество государства должно быть основано только на прочном фундаменте народного благосостояния, для создания которого необходимо «сообщение народной жизни полной свободы в действиях». Вот как представлялись Кокореву «самые живительные для человечества основы» политического устройства:
«Министры ответственны. Никакой налог не может быть взимаем без собрания выборных людей. Законы финансовые должны предаваться гласности…. Никто не может быть задержан, арестован или преследуем иначе, как по закону. Все привилегии, исключения и монополии прекращены». (27)
Примером благоустроенного государства была для Кокорева Англия, где «привольная жизнь, проникнутая сознанием достоинством человека, сообщает сердцу правильное биение». (28) Он мечтает о времени, когда авторитет России будет подниматься «в понятиях Европы не от страха к русской силе, а от уважения к внутреннему устройству, к общей равноправности перед законом и покровительству и сочувствию искусству, а главное к ничем не стесняемой свободе в делах совести, учения, мысли и торговли». (29)
Но эта политическая система, выработанная Западом, должна служить русским национальным задачам и только способствовать их более ясному выражению и упрочению. Кокорев считал что исторический путь России глубоко отличен от пройденного Европой, в заимствованиях у которой требуется мера и недопустимо «идолопоклонство». Кокорев принимает европейские достижения лишь настолько, «насколько они согласуются с русскими потребностями». (30)
Требование гражданских свобод совмещалось у Кокорева с искренним монархизмом, вытекавшим из его убеждения в уникальности русской исторической судьбы. Только самодержавие одно могло, по его мнению, стать во главе национального возрождения:
«Царь уповает на народ, народ уповает на царя. /…/ Европа в своих движениях приходила к пропасти смутной неизвестности, мы пришли к упованию. Значит мы читали историю европейскую внимательно и обратили в свою пользу самую нашу запоздалость». (31)
Главной причиной экономического и политического неустройства России, Кокорев считал «духоугашение здравых народных мыслей», которые он противопоставляет «книжным чужеземным знаниям» бюрократии, стремящейся насильственно втиснуть русскую жизнь в рамки европейских установлений, не согласующихся с основами национального характера.
Уверенный, что «народная мудрость проста, верна и неисчерпаема в проявлении средств к возрождению экономической силы России», Кокорев доказывал, что «только то может развить в жизни жизнь, что исходит прямо из самой жизни, а не из губительных канцелярских измышлений». (32)
Самостоятельные взгляды Кокорева высоко ценились узким кругом друзей, но публике известны не были, поскольку первые его статьи («Вопросы и пятна») признал «нецензурными» даже такой энергичный сторонник реформ, как председатель Государственного совета Д.Н.Блудов. (33) Оживление общественной жизни, связанное с поражением России в Крымской войне, и ослабление цензуры дали возможность Кокореву выступить публично.
Известность Кокорева — публициста началась с устроенной при его активном участии встречи севастопольских моряков в Москве на масленице 1856 года. Это гомерическое по размаху хлебосольства торжество носило характер оппозиционной общественной манифестации, отчего московская администрация отнеслась к ним весьма холодно. (34)
Большой успех имела речь Кокорева 26 февраля 1856 года, в которой он выражал надежду, что «севастопольский гром» должен послужить «будильником» русскому обществу к делу гражданского обновления и кратко обозначил это обновление должно заключаться. (35) Более развернуто мысли свои Кокорев развил в статье «Путь севастопольцев», которая по цензурным условиям могла появиться в печати только через два года. (36)
Главной особенностью публицистики Кокорева, которую отметили современники была ее «практичность». В своей коммерческой деятельности он приобрел совершенно иной опыт «сопротивления материала» жизни преобразующим усилиям, чем тот, которым располагала либеральная профессура — не сталкивающаяся с необходимостью воплощения своих идей, или «просвещенная бюрократия», привыкшая рассчитывать на мощь государственного аппарата. Кокорев предлагал практически исполнимые решения крупных общественных вопросов на путях развития общественной самодеятельности. Важнейший из этих вопросов стал предметом публичного обсуждения после опубликования рескрипта от 20 ноября 1857 года виленскому генерал-губернатору В.И.Назимову о подготовке крестьянской реформы.
Московское общество по инициативе Кокорева решило отметить это событие единственным доступным ему видом политической манифестации, а именно обедом «с тостами», на который 28 ноября 1857 года собралось в залу Купеческого клуба около 180 человек. С речами выступило несколько блестящих ораторов, однако наибольший успех имела непроизнесенная, но напечатанная в «Русском вестнике» речь Кокорева, принесшая ему всероссийскую и даже мировую известность.
Освобождение крестьян, говорил Кокорев, должно было совершиться безубыточно как для дворян, так и для крестьян, что возможно только при общем участии и «спайке всех сословий истинной любовью, выражаемой жертвами». Практическое решение Кокорев видел в пожертвовании купечеством капиталов на совершение выкупной операции.
Аргументировал он это предложение тем, что купцы не должны получить даром той выгоды для них от развития торговли, «когда новый порядок сообщит довольство крестьянам». (37)
Более подробно план реформ Кокорев изложил в статье «Миллиард в тумане». Проект предусматривал немедленное освобождение крестьян с землей, находящейся в их распоряжении, и прекращение обязательных отношений между помещиками и крестьянами сразу же после совершения выкупной сделки. Выкупные платежи (миллиард рублей) должны были производиться частным банком в течении 37 лет. Проведение реформ мыслилось Кокоревым как общественная задача, в значительной степени изъятая из ведения бюрократического аппарата.
«Взмилуйтесь и дайте ради бога хотя немного пожить без всякой опеки! — заклинал Кокорев канцелярии. — Возвратите жизни жизнь и тогда все правила, какие нужны, выработаются сами: они будут живучи и многоплодны, а то вы хотите ввести какие-то порядки, правила по сельскому управлению, общинное землевладение, собственников земли». (38)
Место административного распоряжения, как главного инструмента реформы, в проекте Кокорева занимает, по существу, торговая сделка юридически полноправных сторон, а формирование новых общественных отношений предоставляется ходу истории, то есть свободной самодеятельности граждан.
Гражданское полноправие крестьян становится основной предпосылкой преобразования. Говоря о проблеме выкупа, Кокорев убежден, что оценка земли может быть правильна «только тогда, когда ее произведут обе стороны… Здесь платящая сторона — крестьяне; их голос в оценке земель будет самый правильный, потому что они лучше знают свои местные удобства и неудобства, но чтобы голос этот был ясно выражен, надобно, чтобы он был равноправен со всеми». (39)
Выступление Кокорева, сочувственно встреченное либералами, вызвало резкие нападки против него с консервативных позиций «Журнала землевладельцев». Один орловский помещик утверждал даже, что Кокорев — «орудие внешнее (т.е. иностранное) непременно. On lui fait tirer les marons du feu (*), когда не нужен будет, сбудут с рук, но уже не с миллионами». (40)
Рост популярности Кокорева вызвал озабоченность московского генерал-губернатора А.А.Закревского, оскорбленного вмешательством купца в дело, порученное дворянству. 18 января 1858 г. он доносил шефу жандармов А.Ф.Орлову, что Кокорев «всеми путями добивается народности и что настоящее поведение этого избалованного счастьем, честолюбивого откупщика не совсем чисто и благонамеренно. Пусть бы писал и представлял свои проэкты правительству. — Но к чему эта гласность, которой он так нагло ищет в России и за границею?». (41)
К решительным действиям подтолкнули Закревского доносы, об отзывах в крестьянской среде. Один из них за подписью «П.И.» сообщал, что на базаре в селе Лотошине Волоколамского уезда крестьяне толковали, будто три московских купца «выкупили всех помещичьих крестьян московской губернии и отдали уже все деньги государю», и что на устроенном по этому случаю обеде купцы отказались пить здоровье дворян, говоря «Если бы вы отпустили крестьян даром, тогда бы мы вас поблагодарили, а теперь не за что». (42)
Выехавший на место чиновник установил, что «имен этих купцов кроме имени Кокорева не упоминалось в разговорах». (43)
А.А.Закревский принял меры. Была уничтожена брошюра с речью Кокорева на обеде 28 декабря 1857 г., заказанная им тиражом 10000 экземпляров. Особой подпиской его обязали отказаться от подготовки грандиозного политического обеда в поддержку освобождения крестьян, намечавшегося на 19 февраля 1858 г., для которого предполагалось занять Большой театр.
Кокорев был обязан «остановить начавшуюся для сего подписку, равным образом не дозволять вообще публичных политических собраний и обедов, с произнесением речей о государственных вопросах». (44) За Кокоревым был установлен секретный надзор полиции, продолжавшийся до 1873 года.
Иное направление имела разгромная критика Кокорева в «Современнике». Журнал сосредоточился не на высказываемых Кокоревым идеях, а на его повседневной практике, мотивируя это тем что «степень общественного доверия к словам человека соразмерна с впечатлением, которое производят факты, известные нам о его деятельности». (45)
В мартовском номере 1859 года была опубликована обличительная статья В.А.Федоровского «Подольско-Витебский откуп». Обвинив Кокорева в злоупотреблениях и мошенничестве и указывая, что деятельность его «отыскивает беспрерывно новое зло, новые угнетения для народа, новые источники барышей для откупщиков», автор объявлял Кокорева «врагом общества, врагом русского народа». И заключал: «человек, принесший такое необъятное зло народу», не вправе рассчитывать, что «его словам может быть еще вера». (46) В октябре «Свисток» поместил составленный Н.А.Добролюбовым пространный обзор махинаций Кокорева при ведении дел акционерного общества «Сельский хозяин».
В ноябрьской книжке «Современника» появились обширные воспоминания Н.П.Макарова, где Кокореву, выведенному под именем Василия Андроновича Штукарева был предъявлен целый обвинительный акт в 14 пунктов.
Достоверность сведений о «маккиавельевских проделках» Кокорева, однако, вызывала серьезные сомнения в виду известных «фактов деятельности» мемуариста. Разорившийся дворянин Н.П.Макаров, известный позднее как составитель словарей, был земляком и другом юности Кокорева, который в 1844 г. пригласил его участвовать в откупной администрации в Туле. Однако дела у чрезмерно увлеченного игрой на гитаре управляющего пошли не блестяще, и Кокорев отстранил его от дел. Публикация «Исповеди» Макарова, отличавшейся поразительной пошлостью и грубостью тона, потребовала специального редакционного разъяснения, в котором Н.А.Добролюбов охарактеризовал «Исповедь» как обличительный документ, где «сам больной рассказывает нам свою болезнь». (47)
Разоблачение Кокорева было продолжено Добролюбовым в мае 1860 года в статье «Опыт отучения людей от пищи» на примере бедственного положения рабочих, завербованных на строительство Волго-Донской железной дороги. (48) Эпиграфом статьи служила строка из «Телемахиды» В.К.Тредьяковского с тем изменением, которое сделал А.Н.Радищев.
Отнесение к Кокореву определения «Чудище обло, огромно, озорно, стозевно и — лаяй!» поднимало его до уровня символической фигуры умело пользующегося гласностью капиталистического хищника.
Это обобщение было завершено «Сатирами в прозе» М.Е.Салтыкова, где Кокорев выступает как типичный деятель «эпохи конфуза», который «проводя в сущности, те же принципы, которые проводило древнее нахальство, дает им более мягкие формы, и при помощи красивой внешности совершенно заслоняет от глаз посторонних наблюдателей ничтожество и даже гнусность своего содержания». (49)
Однако, Кокорев, разумеется не был своекорыстным лицемером. Он был вполне искренен в своих стремлениях к «светозарной гласности» и гражданским свободам.
Просто капиталист-учредитель и прожектер, был носителем культуры архаического, докапиталистического типа. Эти привычные приемы «старого делания», в сочетании с либеральными идеями, отражавшими понимание необходимости иной — новоевропейской культуры, и образовали парадокс Кокорева.
В 1863-69 годах Кокорев отходит от публицистической деятельности. Многочисленные предприятия его, рассчитанные на перспективу, не давали скорой отдачи, казна требовала расчета по откупным операциям, в результате миллионер оказался на грани банкротства. Пришлось расстаться с «Кокоревским подворьем», отошедшим казне, и распродать картинную галерею. Однако уже в 1870 г. Кокореву удалось поправить свои дела созданием Волжско-Камского банка, а после постройки в 1874 г. Уральской горнозаводской железной дороги начинается новое его обогащение.
В 80-е годы в печати вновь появляются статьи Кокорева, которые свидетельствуют о неизменности его позиции. Пореформенное развитие страны дало Кокореву новые подтверждения правильности его взглядов. Итоги этих наблюдений подведены в публицистической работе «Экономические провалы по личным воспоминаниям с 1837 года» (СПб., 1887). Ряд финансовых мероприятий периода реформ он рассматривает, как рабское следование европейским экономическим доктринам, подрывающим национальные производительные силы.
Особенно острую критику вызывают у него те меры, в результате которых в барышах оставались западноевропейские предприниматели в ущерб русскому капиталу (создание Главного общества железных дорог с правлением в Париже, импорт хлопка вместо развития льноводства и т.п.).
Причины кризиса крестьянского хозяйства, наметившиеся в 80-е годы Кокорев видит в бюрократическом характере реформы 60-х годов, которые не «имели в своем основании русскую мысль, изучение нужд и потребностей и заботливость о том, чтобы заменить канцелярскую силу силой самовозрождения». (50)
Не оставил Кокорев и попыток сплотить все сословия в деле помощи крестьянству. За несколько месяцев до смерти он выступил с призывом увековечить память «чудесного спасения» царской семьи в катастрофе 17 октября 1888 года созданием на пожертвования «Александровского общества благоустройства малоземельных крестьян», в результате деятельности которого должен был сформироваться «особого свойства всероссийский (51) социализм, чуждый разрушительных европейских стремлений к недосягаемому равенству, но твердо основанный на чувствах преданности к царю, на евангельском завете: “Аще творите меньшим братьям, Мне сотворите и наследуете вечный живот”». (52)
Кокорев скончался 22 апреля 1889 года. Либерал и поклонник английских гражданских свобод покоился в гробу, выдолбленном из цельного ствола дуба, и был предан земле на Охтинском старообрядческом кладбище в Петербурге.