Интервью с Л. А. Овцинойа

(автор интервью – К. В. Сезонов)

«Я проработала в школе в Шоде тридцать лет»

– Лидия Артемьевна, мы знаем, что в XX в. для жителей Шоды два самых важных события – это война и пожар 1946 г. Расскажите о пожаре.

Конечно, пережили две такие катастрофы. В одной потеряли людей, в другой всё остальное. Пожар случился в 1946 г., 25 июня. Я во время пожара была на учебе в Костроме и узнала про пожар вечером. Приехала в Шоду на следующее утро. Стояла жара. Скот с пастбища, спасая от оводов, на дневные часы (с 10 до 14) пригнали домой. Колхозники шли с поля на обед, когда над крышей дома Августы Александровны Осиповой, стоящего позади большого порядка, вспыхнуло пламя. Оно распространялось с такой быстротой, что даже не успели воспользоваться пожарной машиной. Пламя одновременно перекинулось с домов на мост через реку и на фермы за рекой. Конюх был на конюшне и сумел выгнать лошадей, кроме одного жеребца. Коровы были во дворе на привязи. Пастухи жили в доме за рекой и, обрубив поводки, коров выгнали. Телята сгорели (около 70), спасся только один, оборвался. За 45 минут охватило огнем 48 жилых домов, не считая других построек. Отстояли только край деревни вниз по течению реки (16 домов). Мама была во время пожара дома. Она побежала за реку, колхозных телят выпускать. Ей говорят: «Не ходи, мост горит». Возраст у нее уже был преклонный. У нас во дворе корова была больная. Зина, сестра моя, вошла во двор и говорит корове: «Сгоришь». Корова месяц лежала, встала и пошла. После нашего дома еще два дома сгорело. Через два этих дома был промежуток большой между домами. В это время приехала пожарная машина из Пустыни. И вот следующий дом отстояли. В нём жил мужчина посторонний. Сидел весь пожар на крыше и поливал водой из реки. Рекато рядом. Сгорела А. А. Осипова, старушка, ей было за шестьдесят.

Племянница Августы, Лида, просила бригадира Дмитрия Яковлевича: «Оставь меня дома, Тенке плохо». Она ее «Тенкой» звала. Он не разрешил. Августе на самом деле было плохо. Она даже вставать не могла, лежала под иконами. Там ее после пожара и нашли. Прошел слух по осеку, будто к ним забрались воры. Спрятались на сеновале, курили. Хотели переждать до темноты. У них-то брать было нечего.

На житье расположились в оставшихся домах по 2-4 семейства, а некоторые в банях. На другой день было собрание. Работы в колхозе продолжались. К осени по возможности стали строить. Кое-кто уехал в город. Для школы сняли комнату в частном доме. Только в 1952 г. купили освободившийся дом. Дома построили, но уже не такие хорошие, какие были до пожара.

Первый этаж нашего дома был каменный, и поэтому к сентябрю отстроили его. А второй этаж через два года, но меньших размеров, чем был.

– Лидия Артемьевна, а что такое «осек»?

– Осеком у нас называли местность, лежащую за рекой Костромой в сторону села Закобякино.

– А где у вас стоял ветряной двигатель?

На левом берегу реки. Он металлический был. Он был построен еще до войны. После войны рядом с ним построили местную электростанцию. Там паровой котел стоял для выработки электроэнергии. Воду брали из реки ведрами и заливали в него, а топили дровами. Электроэнергию давали на фермы и на деревню. Но только в определенные часы, когда темно.

– А что делали на ферме при помощи электричества?

– Кажется, только освещение. Воду подавал или нет, я не помню, я в это время там уже не работала. Когда стоял ветряной двигатель, как-то осенью мне запомнилось, что молотили ячмень. Привод был не от электричества, а от ветряка. Электрической станции еще не было. Молотилка была за деревней конная, а в тот год ее перевезли за реку и подсоединили к ветряку через шкив.

– А когда Вы приехали в Шоду?

– Мы приехали в Шоду в первых числах января 1936 г. с мамой, сестрой Зиной и тетей, сестрой отца из д. Стругуново Любимского района. Отец умер, когда мне было 2 года, а мама была шодная. Родители ее к тому времени уже умерли. Бабушка умерла, когда мама была еще не замужем, а младшей дочери было 2 года. Мама купила дом у брата, Осипова Ивана Акентьича. Он уехал в Кострому. Низ каменный, а верх деревянный. Этот дом и сейчас стоит. Купили за 2700 рублей. Отдали, правда, сначала половину. Сын и говорит: «Мы получили половину, а по договору оформили целый». Отец в ответ: «Не бойся, я знаю, Елизавета мне все выплатит».

Шода расположена по правому берегу реки Мезы. На одном – большом – порядке дома построены окнами на реку (40 домов). Второй порядок только по концам деревни и окнами на улицу. На берегу реки сарай с пожарной машиной и две часовни. Одну часовню закрыли в 1936 г., а вторая была действующей. За околицей – сараи на деревянных клетках, потому что во время весенних половодий часто подтопляло. За огородами – бани. За полем – овины и кузница. Через реку – мост. За рекой на левом берегу 5 или 6 домов, колхозный скотный двор, конюшня, овощехранилище. Ниже по течению реки, за ручьем Лопта, еще несколько домов. Там жили инокини (монахини). Во время весеннего половодья в 1936 г. деревню подтопило. От дома к дому ездили на лодках. Сухо было только посреди деревни и на возвышенных местах за рекой. Потом таких наводнений не было, но весной в концах деревни часто ездили на лодках.

В зимнее время в Шоду приезжали на заготовку леса колхозники из близлежащих к Костроме сел и деревень (Апраксино, Опалиха, Карцево, Саметь, Шунга, Стрельниково, Оганино, Коряково и др.). Рубили, вывозили и складывали в плоты в низких местах возле реки или на льду Мезы. Весной во время половодья лес сплавляли до Костромы. Так было до войны и в войну.

– А почему Ваша мама решила уехать в Шоду?

– В Стругунове занимались льноводством. От ручной обработки льна у мамы руки сильно болели. В Шоде колхоз был справный, на выставку в Москву даже ездили. Мама говорит: «Поехали, в Шоде не пропадем». Я родилась девятая, а по числу оставшихся в живых – вторая. У мамы в 21 день пять покойников было: свекор и 4 детей от скарлатины умерли. Когда свекровь умерла, папа в это время служил в Рыбинске. Дедушка поехал его провожать с похорон. Дед слепой был. Началась пурга. Лошадь легла, он остался ночевать в поле. Ноги обморозил. Врач из Закобякина пришел, а у него были дети маленькие. Те его и упросили взять их с собой. Врач подумал, что карантин уже вышел, и привел их к нам. Мама говорила: «Я не ревела, когда умирали, а ревела, когда задыхались». Потом двое от коклюша умерли. Я помню нашу жизнь, где были одни только женщины. С нами поехала папина сестра. Когда мама собралась в Шоду, она говорит: «Лиза, возьми меня с собой». Она бездетная была, и муж у нее к тому времени умер.

– А кто был председателем колхоза в 1936 г.?

– Когда мы приехали, председателем колхоза был Захаров Евгений Владимирович. Пришел он к нам и говорит: «Акентьевна, иди работать на ферму». Маму звали больше по отчеству. На ферму не все шли, потому что работать надо было и в праздники. Мама была верующая, но сказала: «Скотина не виноватая, что она и в праздники есть хочет. Дояркой не могу, руки болят. А телятницей смогу». И пошла работать на ферму. Когда мы приехали в Шоду, я училась уже во втором классе. Приехали на Новый год, а в Шоде второго класса не было, только первый и третий. Учительница говорит: «Иди в третий. От третьего класса ты никуда не уйдешь. Может, и осилишь». Вот так я за один год окончила два класса: второй и третий. На следующий год окончила четвертый класс, а с пятого по седьмой надо было в Жарки идти учиться за 8 километров. Никто из деревни больше не учился. Только Мефодий Иванович Федоров да Семен Захаров. Меня не отпустили. Тут и лесом надо было ходить. На следующий год я стала проситься: «Вот жили бы мы в Стругунове, я бы училась. Все девчонки учатся в Закобякине». Все-таки уговорила их. Сняли квартиру у одной женщины. Только на выходные приходила домой. Так три года жила. Закончила школу в июне 1941 г., а тут и война началась.

– Чем Вы занимались во время войны?

– Вначале я ходила к маме на ферму помогать. Заведующего фермой, Сергея Ивановича Панова, взяли лошадей в армию гнать. Он ушел, а молоко некому принимать. Евгений Владимирович говорит: «Вставай учетчиком». Я месяца не проработала, Сергей Иванович пришел. Говорю: «Принимайте дела». «Как работала, так и работай. Меня скоро возьмут». А еще на ферме был ветврач мужчина, Осипов Павел Сергеевич. Его тоже взяли на фронт. Я осталась и за заведующего. А ведь не думали, что война столько времени продлится. Женщины все взрослые, как это девчонка ими командует. Говорю Евгению Владимировичу: «Я больше не буду!» Потом дали учетчика специально сено вешать. Как раз приехала женщина из Рыбинска, ее и поставили. Когда я работала на ферме, Анна Яковлевна Захарова молоко возила. Потом меня поставили бригадиром. Приехал жених к нашему бригадиру, с фронта по ранению. Родители не отдавали ее замуж, молода. Она, правда, постарше меня была, с 1924 г. Так он подкормил лошадь получше и увез ее. Бригада осталась без бригадира. Я до лета поработала, говорю: «Больше не буду». В 1942 г. на лесозаготовки ездила, потом на дорожные работы Пречистое – Черностанье в Даниловском районе. Сестра Зинаида – больная, инвалид 2 группы, порок сердца у нее был. Она только по дому работу делала. Мама с кокой вдвоем с телятами справлялись. В 1943 г. прислали разнарядку на сельсовет: выслать человека на оборонный завод. 3 дня на сборы. Паспортов не было, только выписка о рождении. Единственное, что от папы осталось. Меня повезли в Любим, за один день все сделали: сфотографировали, паспорт выправили, и до Ярославля до проходной проводили. Не сбежала бы.

– А в Ярославле Вы на каком заводе работали? Сейчас, наверное, это уже не военная тайна?

– Работала на заводе No 777, раньше назывался «Красный маяк». Делали авиабомбы. И к противогазам фильтры делали. Сборщик и закатчик. Работали по 12 часов, с 8 утра до 8 вечера. Без выходных. Только что пересменок – 12 часов отдых. Почти до конца марта 1945 г. Мама сильно заболела. Шоду к тому времени перевели в Костромскую область. На заводе говорят: «Отпустим, давай только замену». У нас в Шоде ходила девчонка-нищенка. Ее и уговорили. Одели, обули ее. Я приехала за ней, привезла ее, только тогда отпустили. Приехала числа 25-го марта. Вечером приехала, утром на работу на ферму пошла. До октября работала.

Народу в войну много погибло. 1925 г. рождения никто не вернулся. 1926 г. были ранены, но вернулись все шестеро.

– А как Вы в школе оказались?

– В последние годы войны в Шоде в колхозной конторе размещался детдом, расформировали его в конце 1945 г. В соседнем доме была школа. Заведующей школой работала Крыгина Ольга Александровна. Второй учительницей была девушка из Сандогоры, Александра Александровна. Когда я училась в 4 классе Шодской школы, Ольга Александровна, уходя на совещание в Любим, меня оставляла заниматься с учениками, а техничка следила за дисциплиной. В начале октября 1945 г. я в поле копала колхозную картошку. Александра Александровна пришла туда и говорит: «Меня послала Ольга Александровна. Прошу позаниматься за меня неделю». Я согласилась. Вечером пришла к Е. В. Захарову, говорю: «Меня Ольга Александровна просит позаниматься». Он ответил: «Я знаю, что мне тебя в колхозе не удержать, потому что паспорт уже имеешь».

Возвращается Александра Александровна из Сандогоры и говорит: «Я выхожу замуж». Она с капитаном переписывалась. Ольга Александровна и говорит мне: «Работай». В конце октября пошли с ней на совещание в РОНО, сказали: «Учиться заочно будете, возьмем». В январе поехала в Кострому на заочное обучение, поэтому меня в пожар и не было, летом сессию сдавала. Училась я в Галичском педучилище на начальном обучении, а в то время отделение педучилища было и в Костроме. Как школа сгорела, О.А. Крыгина уехала в Кострому к родителям. После пожара сельсовет снял для школы комнату в частном доме. Прислали еще учительницу. В 1952 г. для школы купили освободившийся дом.

Замуж я вышла в 1950 г. за Павла Александровича Овцина. Павла Александровича на фронт взяли в 1943 г., а вернулся он в 1950-м. После армии он работал заведующим фермой, потом заместителем председателя объединенного колхоза, когда объединили Шоду, Колгору, Пустынь. У него образование было 6 классов. Он прочитал в газете, что в Костроме открыли заочную школу, говорит: «Надо бы мне учиться дальше». А я ему: «Зачем тебе в город ехать, в Мискове старом тоже школа есть». Так и ходил он в школу 4 раза в неделю. 7-й класс закончил, поступил в Ростовское педучилище. Два года мы работали вместе, в Шоде 2-й комплект открыли. Потом сократили из-за наметившегося переселения Шоды. Он работал в Пустыни. Надо было кому-то дальше учиться. Женщине сложнее, у меня к тому времени уже четверо детей было. Решили, пусть он учится. Павел Александрович заочно окончил Костромской пединститут. В 1966 г. уехали на поселок Мисково. Мне 4-й класс дали, он стал работать учителем русского языка и литературы. А в 1967 г. школу в Шоде закрыли.

– Лидия Артемьевна, а что вы можете рассказать про раскулачивание?

– А кто кулачил? Кулачил тот, кто не хотел работать, да выпивал. Вот мама рассказывала. Один ходил на заработки в Питер пешком: туда пешком и обратно пешком. А все потому, что закладывал. А дочь его на дорогу выходила, и грабила, и убивала. Знаю, как раскулачивали в Стругунове. Там и председателя колхоза раскулачили. Льномялка только у него была частная, да еще у одного. Как раскулачивали в Шоде, не знаю. Рассказывали только про Ивана Ивановича Овцина. В его доме после пожара школа была. Он деревенским старостой был. Когда его высылали, он сказал: «Я на вас зла не держу. Время сейчас такое». Назад в Шоду он не вернулся.

– Лидия Артемьевна, а как Вы относитесь к религии?

– Мать у меня верующая. Но я сейчас отошла. В детстве ходила в часовню молиться. Мы с Павлом Александровичем не венчаны, и дети у нас некрещеные. Что меня оттолкнуло? Платочек черненький оденет, «Господи прости», а с чужой грядки огурцы брала. Сама видела. И еще. Вот та же Варвара Широчиха, которая и грабила, и выходила на дорогу, и убивала, потом стала церковной старостой.

– Вы были членом партии?

– Нет. Ни комсомолкой не была, ни членом партии. И с религией не сложилось...

– Вы помните что-либо в связи с Некрасовым?

– Когда мы приехали в Шоду, был какой-то юбилей Некрасоваб. Както мы идем с мамой у весовой, я у нее и спрашиваю: «Где был дом Гаврилы Яковлевича?» Мама отвечает: «Дом был, где весы, он стоял в порядке. А потом Гаврила Яковлевич жил в бане. Он болел. У него или рак был, или еще чего-то. Он говорил: «Это меня Бог покарал за то, что я деток матерей лишал». Он охотник был. И у него была собака. Ему что надо, он пошлет собаку, собака полает, или лапой постучит. Пойдут, узнают, что ему надо, и принесут.

Краеведческие публикации