Отечественные экскурсионные школы второй половины XIX – первой трети XX
МИНОБРНАУКИ РОССИИ
Костромской государственный технологический университет
Отечественные экскурсионные школы второй половины XIX – первой трети XX
Учебное пособие
Рецензенты:
филиал Российского государственного гуманитарного университета в г. Костроме
директор филиала канд. ист. наук, доц. О. Б. Панкратова;
зав. кафедрой теории и истории культур КГУ им. Н.А. Некрасова (Кострома),
доктор культурологии, проф. И.А. Едошина
Книга раскрывает специфику отечественных традиций туризма, сложившихся во второй половине XIX – первой трети ХХ века. В основе текста лежат оригинальные исследования автора. Пособие построено по хронологическому принципу, написано доступным языком. Каждая глава завершается вопросами для самостоятельной работы, в конце дан краткий список рекомендованной литературы.
Пособие предназначено студентам высших учебных заведений, обучающимся по специальности 100201 – Туризм. Книга может представлять интерес для всех, интересующихся историей отечественного туризма и экскурсий.
1.1 Состояние умов в России середины XIX в. 3
1.2 Естественнонаучные экскурсии второй половины XIX в. 3
2.1 Экскурсионное движение в провинции. 3
3.1 Революция и отношение к ней. 3
3.2 Экскурсионное дело в Петрограде. 3
3.3 Экскурсионное дело в Москве. 3
Краткий список рекомендованной литературы.. 3
Предисловие
Первокурсник, начинающий обучение по специальности «Туризм», так или иначе уже сталкивался с современными формами организации и проведения экскурсий. Это дает ему основание полагать, что так было всегда и всюду. Между тем европейская практика проведения экскурсий отличается от отечественной или, например, американской и японской. Даже само слово это в разное время в русском языке обозначало разные явления, которые сегодня можно назвать экспедицией, туристской поездкой, прогулкой, восхождением в горы…
Для того, чтобы сформировать представление о туризме как динамичном явлении культуры, развивающемся во времени в зависимости от локальных традиций, и предусмотрено преподавание дисциплины «История путешествий, туризма и экскурсий». Важной частью курса является история отечественного туризма, которая позволяет получить представление о том, почему это направление деятельности в России, в отличие от Европы, например, не стало бизнесом. В каких условиях формировалась отечественная экскурсионная традиция, в чем состояли её основные достижения, кто представлял петербургскую и московскую экскурсионные школы и чем они отличались друг от друга, – на эти вопросы сегодня не отвечают не только учебная, но и научная литература.
Работы Г. П. Долженко, В. В. Дворниченко, Г.С. Усыскина, В. А. Квартальнова, Л.П. Воронковой, М.В. Соколовой и других рассматривают, прежде всего, вопросы истории организации туризма, не сосредотачиваясь на вопросах содержания экскурсионной деятельности, ее особенностях. С другой стороны, издания, посвященные экскурсоведению (такие, как учебники Б.В. Емельянова, Р.А. Дьяковой, Н.А. Гецевич, Г.Ф. Шаповала и др.), рассматривают историю экскурсий с точки зрения современной практики, не ставя перед собой цели изучения экскурсий в контексте времени. Специалисты, которых интересуют вопросы истории урбанистики, педагогики, краеведения, искусствоведения, музееведения чаще всего также уходят от рассмотрения культурного контекста работы таких исследователей, как И. М. Гревс, Н. П. Анциферов, А.В. Бакушинский и других деятелей этого ряда. Поэтому и появилась необходимость в подготовке и издании этого учебного пособия, основанного на оригинальных исследованиях автора, проведённых в местных архивах (Государственный архив Костромской области) и архивах Москвы и Петербурга. Кроме того при подготовке пособия были использованы опубликованные исторические источники, значительную помощь в их подготовке к публикации в этой книге оказала И. Соколова. В пособии использованы также результаты исследовательской дипломной работы М. Сизинцевой, подготовленной под руководством автора, на что получено согласие дипломницы.
Автору представлялось важным предоставить возможность студентам не просто узнать о людях, событиях, явлениях, процессах, но и самостоятельно поразмышлять о том, почему все сложилось так, а не иначе именно в нашей стране. Для этого пришлось рассмотреть, как менялись во времени общественные представления и стереотипы, на что люди в разное время возлагали надежды, в чем видели решение проблем.
Главной особенностью пособия стало включение в его текст раздела «Люди и тексты». Портрет и краткие биографические данные о человеке предшествуют тексту, в котором отражаются его реальные впечатления, мысли, чувства, его время со своей системой ценностей. В зависимости от целей, которые преследовали экскурсионисты, менялись их представления о том, как нужно готовить и проводить экскурсию. В последующее время эти методические рекомендации часто представляли как свод правил, не подлежащих обсуждению. Одна из задач пособия – вернуть вопросам методики обаяние творческого поиска, энергией которого они создавались.
Каждая из трёх глав завершается перечнем вопросов и заданий, задача которых – придать определённое направление размышлениям читателя.
Пособие может быть использовано при подготовке к практическим занятиям, экзаменам и зачетам по дисциплинам «История путешествий, туризма и экскурсий» и «Экскурсоведение». Однако автор надеется, что издание содержит информацию к размышлению и для других категорий читателей.
Л.И. Сизинцева,
кандидат культурологии,
доцент кафедры социально-культурного сервиса и туризма.
Введение
Сегодня, когда увеличилось число учебных заведений, готовящих кадры для туризма, увеличились количество наименований и тиражи выпускаемой учебной и теоретической литературы. Часто приходится видеть, как копируются принятые на Западе классификации, некритически, без учета российской традиции, воспринимается опыт, механически переносятся теоретические построения. Между тем, вписываясь в общемировой контекст, важно сохранить свое лицо. Для этого необходимо осознать собственную традицию, понять, как сложилось ныне существующее положение.
Иногда возникают недоразумения, когда слова «турист», «экскурсия» употребляются в современном значении, тогда как на рубеже XIX — XX веков они имели другие смысловые оттенки, которые также менялись в течение времени.
Рассмотрение отечественной экскурсионистики как целостного явления, обусловленного культурной ситуацией, сложившейся в России того времени, поможет проследить причинно-следственные связи между контекстом этого явления и основными тенденциями развития, а также осознать современные тренды аналогичных процессов.
В середине XIX столетия под влиянием идей позитивизма и дарвинизма на первый план умственных интересов эпохи вышло изучение природы. Как следствие получили распространение сначала прогулки «в природу», а затем учебные и исследовательские экскурсии. Впервые встал вопрос о методике их проведения, о связи с образовательным процессом. Ученые и педагоги, писатели и обыватели увидели в экскурсиях важный вектор развития от теории – к жизни, из школьного класса – в лес, в горы, ближе к природе.
Уже в конце XIX века необходимость исследования связей человека и общества с природным контекстом была осознана и гуманитариями. И. М. Гревс в ходе собственной исследовательской работы выявил связь исторических явлений с историко-культурным ландшафтом. Если первые историко-культурные экскурсии были более рассчитаны на общее впечатление, то благодаря введению исследовательской деятельности на этапе подготовки повысилась не только педагогическая, но и исследовательская эффективность экскурсий.
В начале XX столетия этот опыт преддеятельности был использован А. В. Бакушинским в музейных экскурсиях для учащихся, ему удалось разработать методику их оптимального включения в учебный процесс. Здесь хотелось бы отметить тесную взаимозависимость экскурсионной практики рубежа веков с процессами, проходившими в концепции образования всех уровней. На первый план в педагогике в это время вышли задачи подготовки учащихся не только к продолжению обучения, но и к многообразным требованиям реальной жизни.
Экскурсии С.Н. Трубецкого и Ф.Ф. Зелинского в Грецию, И. М. Гревса в Италию проводились для учащихся высшей школы, А. В. Бакушинский преподавал в гимназии, а периодика начала века отразила огромный интерес к экскурсиям в среде учителей как средней, так и начальной школы. Экскурсии предпринимались и в элитарном Тенишевском училище, и в сельских церковно-приходских школах. Выход за пределы школьного здания рассматривался как движение навстречу жизни.
В это время, на волне развития массового экскурсионного движения, сформировался алгоритм организации поездок по России и за рубеж. Работа велась на общественных началах, без дополнительной оплаты. Деятельность организаторов была направлена, главным образом, на малоимущие слои населения (крестьян, земских служащих, учащихся), поэтому все усилия организаторов были направлены на удешевление поездок. Эта же тенденция прослеживалась в отношении государства и бизнеса (вводились льготные тарифы на транспорте как законодательно, так и по личной договоренности). Всё это привело к тому, что туризм в России, в отличие от европейских стран, не стал бизнесом.
На рубеже XIX — XX вв. в двух российских столицах – Петербурге и Москве – началось формирование двух экскурсионных традиций. Если в Петербурге акцент делали на предварительную работу в библиотеках, архивах, университетских аудиториях и школьных классах, то москвичи, не отказываясь от преддеятельности, придавали большее значение самостоятельной активности экскурсантов, лишь направляемой руководителем экскурсии.
В послереволюционные годы происходит постепенная идеологизация экскурсионной деятельности: для одних она питается воспоминаниями о прекрасном прошлом, для других оказывается иллюстрацией к истории в свете классового подхода. В изменившейся культурной ситуации встали новые задачи, которые заключались в фиксации и сохранении уходящей культуры, осмыслении новых реалий. Возросшее количество участников экскурсий, понижение их образовательного ценза и культурного уровня пришли в противоречие со сложностью задач, поставленных и разработанных предшествующей практикой в иных условиях.
Именно в 1920-е гг. экскурсионное движение достигает своего пика: в Москве и Петербурге были созданы экскурсионные институты, в периодических изданиях возникла дискуссия о природе экскурсионности между представителями двух столиц – осмысление вышло на уровень создания теории.
«Великий перелом» 1929 г. примирил всех, оборвав оживленные теоретические споры о природе экскурсионности. Многие их участники были отправлены в края не столь отдаленные, проблемы сняты, а затем и забыты. Экскурсионисты по праву разделили судьбу краеведов, поскольку выполняли ту же задачу: объективное исследование явлений, которые можно наблюдать в непосредственной от них близости.
Терминологический аспект.
Все хорошо представляют себе, что такое современная экскурсия, но далеко не все знают, как, когда и почему она стала такой. Между тем значения слов менялись во времени, и на этом придется остановиться особо.
ГОСТ Р 50690-2000 определяет термин «турист» следующим образом: «Гражданин, посещающий страну (место) временного пребывания в оздоровительных, познавательных, профессионально-деловых, спортивных, религиозных и иных целях без занятия оплачиваемой деятельностью в период от 24 ч. до 6 мес. подряд или осуществляющий не менее одной ночёвки». Тот же стандарт дает следующее определение термина «экскурсант»: «Гражданин, посещающий страну (место) временного пребывания в оздоровительных, познавательных, профессионально-деловых, спортивных, религиозных и иных целях без занятия оплачиваемой деятельностью в период менее 24 ч и без ночёвки в посещаемой стране». Таким образом, главным отличием туриста и экскурсанта признаётся лишь длительность поездки.
Пункт 3.11 того же стандарта дает определение экскурсионной услуги: «Туристская услуга по удовлетворению познавательных интересов туристов/экскурсантов, включая разработку и внедрение экскурсионного обслуживания или отдельных экскурсий, организацию и проведение экскурсий». Таким образом, не приводя определения экскурсии, создатели стандарта уточняют её цели как удовлетворение познавательных интересов. По умолчанию предполагается, что этой услугой могут воспользоваться участники поездок любой длительности, как до 24 часов, так и более этого срока.
Петербургский исследователь туризма М.Б. Биржаков более детально передает современное представление об экскурсии. Отнеся экскурсию к числу туристских услуг, он определяет её как «кратковременный тематический маршрут с целью посещения достопримечательностей, иных объектов туристского интереса. Экскурсия имеет свои характерные признаки: тематику, упорядоченный маршрут, протяженность во времени, наличие экскурсовода или гида, заранее составленный текст экскурсии, процесс собственно показа, разумеется, подразумевается наличие самих участвующих – стало быть, экскурсантов».[1]
Таким образом, общим для понятия «экскурсия» сегодня является перемещение по определенному маршруту человека или группы людей под руководством опытного и знающего сопровождающего (понятия гид и экскурсовод сегодня используются как синонимы). При этом обычно предполагается произнесение некоторых пояснений, имеющих отношение к увиденному. Важным оказывается фактор времени – экскурсия – в отличие от туристской поездки не должна продолжаться не более 24 часов.
Между тем в XIX — начале ХХ в. эти термины употреблялись в ином значении. Слово «турист» предполагало путешественника, не преследующего иных целей, кроме отдыха.
Считается, что первым около 1800 г. назвал путешественника туристом английский писатель Д. Педж в книге «Anecdotes of English Language». Тогда же, в начале XIX столетия, толковый словарь французского языка определил термин «турист» как «путешествующий из любопытства или с целью убить время».[2]
Слово «турист» предполагало человека назойливого, проявляющего интерес бесцельный и бессмысленный. Неслучайно английский священник Р.Ф. Килверт (1840-1879), служивший в дальнем сельском приходе, записал в своем дневнике: «Из всех вредных существ самым вредным является турист».[3]
В России этот оттенок смысла сохранялся. Так, литератор А.И. Покорский-Жоравко в 1862 г. назвал свой очерк о помещичьих усадьбах, которые он осматривал исключительно из любопытства, «Путевые заметки фотографа-туриста».[4] Корреспондент одной из петербургских газет в 1877 г. отправился в Болгарию, где русская армия вела военные действия против турок. Чтобы подчеркнуть праздность своего интереса, он назвал свои записки «Впечатления туриста».[5]
В 1890-х гг. в России получили распространение велосипеды, которые становились все удобнее и доступнее. Постепенно они «перестали считаться забавой и развлечением состоятельных людей и стали служить для практических целей, как способ удобного и скорого передвижения, в особенности при больших путешествиях».[6]
Так, в 1895 г. был утвержден устав Общества велосипедистов-туристов. Его члены работали над изданием карт, дорожников и путеводителей, пропагандировали велосипедный спорт, занятия которым далеко не сразу были осознаны как элемент здорового образа жизни. Потому путешествия казались «бесцельными», и использовалось именно слово «турист».
Увлечение это пришло из Великобритании, и на английский манер клубы велосипедистов стали называться «туринг-клубами». Общество в 1898 г. вступило в Международную лигу туристских обществ, объединявшую велосипедистов разных стран, и добилось получения второго названия, Русский туринг-клуб, что давало возможность интегрироваться в мировую систему, и в 1899 г. принять участие в Первом конгрессе национальной лиги туристских обществ.
Это обязывало Общество «обстоятельно заняться вопросами о гостиницах, велосипедных мастерских, об упрощении и облегчении таможенных обрядностей для туристов и т.п.»,[7] то есть работать над созданием туристской инфраструктуры. В свою очередь, русские велосипедисты, путешествовавшие по дорогам Европы, могли рассчитывать на помощь местных туринг-клубов.
Со временем журналы «Велосипед», «Самокат» и «Русский турист» много сделали для осознания значимости физических упражнений для поддержания и укрепления здоровья, и слово «турист» уже начало утрачивать первоначальное значение, а со временем Общество, переименованное в «Русское общество туристов», занялось и организацией экскурсий.[8]
Слово «экскурсия» в то же время употреблялось применительно к поездкам с конкретной целью, безотносительно к длительности поездки. В XIX в. экскурсиями могли назвать и загородные вылазки, отчасти похожие на пикник,[9] и коллективный выезд на охоту,[10] речные прогулки, и «грандиозное путешествие с 97 учениками на Парижскую всемирную выставку, в Берлин, Дрезден, Прагу, Кельн, Швейцарию, Буда-Пешт и др. города».[11]
В то же время слово «экскурсия» употреблялось в значении «отклонение от обычного маршрута, направления, способа рассуждений». Так, Д. Писарев писал: «Чтобы доискаться до какого-нибудь смысла в нашем гимназическом или общем образовании, необходимо было отправиться в историческую экскурсию и добраться до греков, потому что только там, в этом первобытном источнике, словесное или гуманное образование имело смысл и значение, а мы обнашиваем теперь чужие обноски, в которых уже не видно ни цвета, ни покроя, ни качества материи».[12] Разумеется, в данном случае имелось ввиду не реальное перемещение в пространстве, а мысленный экскурс в прошлое.
Со временем все чаще экскурсии предполагали исследовательские и образовательные цели, что больше соответствовало современному понятию «экспедиция» и предполагало если не научное открытие, то, по крайней мере, исследование, научное постижение природной и культурной среды. Неслучайно книга В.В. Битнера 1910-го г. издания «Спутник экскурсанта» имела второе заглавие: «Руководство к собиранию естественно-научных коллекций, наблюдению природы, изучению исторических и археологических памятников и палеографических документов, организации экскурсий и других способов изучения родного края».[13] А для Н.А. Холодковского, в 1880-х гг. работавшего над докторской диссертацией, посвященной размножению таракана-прусака, «местом экскурсирования служила кухня собственной квартиры».[14]
Позже, в 1920-х годах, когда началось теоретическое осмысление опыта прошедших десятилетий экскурсионной деятельности, возникла дискуссия о природе экскурсионности, в ходе которой И.М. Гревс предложил такое определение: «Экскурсия […] – это значит выход, выезд, […] из места обыденного пребывания, в более общем смысле – путешествие […] образовательная поездка, совершаемая объединенною группою ищущих знаний, погружение в широкий мир для непосредственного изучения самостоятельным трудом и личными силами подлинных объектов, которые обозначены избранною темою, действительно, в их естественной обстановке, среди природы и (или) человеческой культуры (или обеих вместе)».[15] Никто из возражавших Гревсу не оспаривал главное начало: целесообразность и исследовательские (или научно-просветительские) задачи как основной признак экскурсии.
В нашем пособии термин «экскурсия» будет употребляться каждый раз в том значении, какое придавали ему в тот или иной период времени второй половины XIX – начала XX вв.
Поиск новых знаний или овладение уже известными науке могли осуществляться как в образовательных учреждениях, так и за их стенами. В начале ХХ в. получили распространение внешкольные экскурсии, которыми старались охватить, как правило, малообеспеченные слои населения, для которых образование либо открывало путь в верхние социальные страты, либо позволяло расширить и углубить знания, повысив тем самым профессиональный уровень. И все же по преимуществу экскурсионисты – чаще всего люди науки, педагоги, музейные работники или управленцы, которые ставят своей целью организацию и проведение экскурсий. Как менялись в зависимости от времени смысл этой деятельности, задачи, условия и инструменты, мы и попробуем рассмотреть.
И, наконец, в первой трети ХХ века формируется несколько традиций, которые можно назвать экскурсионными школами. Конечно, в данном случае не имеется в виду школа как образовательное учреждение. Употребление понятия «школа» в данном случае ближе к словосочетанию «научная школа», которое предполагает наличие системы идей, вокруг которых осуществляется деятельность, круг единомышленников, которые эти идеи развивают, и их последователей.
Люди и тексты
Туристы на Волге // Поволжский вестник. — 1907, 8 июля. — №373. — С.3.
Давно на Волге не было такого наплыва туристов, как этим летом. Несмотря на повышенные цены за проезд, пароходы переполнены до такой степени, что на некоторых пароходах, где существуют «обратные билеты», пассажирам, едущим из Астрахани, не достает в каютах места. Приходиться «записываться» на каютные места, как на шаляпинские спектакли.[16]
Вызван такой громадный наплыв туристов особенностями нынешнего лета. В средней полосе России не говоря уже о нашем юге, стоят нестерпимые жары. Городские жители, и имеющие возможность расходоваться на поездку по Волге, спешат на великую реку, — чтобы подышать воздухом волжского простора. Для многих ожидания эти не оправдываются: в Поволжье стоит небывалая духота. В пароходских каютах пассажиры томятся не меньше, чем в городских домах.
Охотничья экскурсия // Костромской листок. – 1903. — .№14. — 31 января. — С.2.
29 января вернулась с экскурсии охотничья команда 245-го Солигалического батальона под начальством заведующего его подпоручика Жадовского. Экскурсия продолжалась в течении 22 дней; пройдено за это время всего 600 верст. В команде состояло 18 чел. охот. 1 офицер, 1 фельдшер и 1 конюх. Среди трофеев, принесенных с собою охотниками, находится редкий по размерам экземпляр медведицы (длина 13 четвертей), убитый в Солигалическом уезде близ деревни Макарьево на реке Совеге.
Вопросы и задания
Прочтите корреспонденции из костромских газет начала ХХ в.
Найдите общие моменты и черты различия в употреблении слов «турист» и «экскурсия» тогда и теперь.
Что помешало корреспонденту назвать пассажиров волжских теплоходов экскурсантами?
Какой элемент «охотничьей экскурсии» позволил современникам использовать этот термин?
Как в терминах современной турологии можно определить поездку охотничьей команды 245-го Солигалического батальона?
1. Первые шаги экскурсионистики. Вторая половина XIX века
1.1 Состояние умов в России середины XIX в.
«Гласность, гласность и гласность! Вот современная и модная тема в России, тема, которую распевают на разные тона и различными голосами»,[17] – писал в 1859 г. костромской помещик Н.П. Макаров. В самом деле, со смертью в начале 1855 г. Николая I все словно вздохнули в ожидании свобод, которые обещало новое царствование. Был прекращен «цензурный террор», стали открываться многочисленные периодические издания, в том числе и оппозиционные.
Крымская война, столь неудачно закончившаяся в 1856 г., только обнажила проблемы, которых к этому времени в Российской империи накопилось немало. Все кинулись их обсуждать на страницах газет и журналов всех возможных направлений. Для всех было очевидно, что началось Новое Время (так неслучайно в 1868 г. назвали вновь открытую газету). Обсуждали внутреннюю и внешнюю политику, «женский вопрос», касавшийся право женщин на независимость и образование (ответом именно на эти споры стало открытие А.Н. Григоровым в 1857 г. женского училища в Костроме «с программами, приближенными к мужским гимназиям»).
Тот же Н.П. Макаров, сравнивая «образованное русское общество» первой половины XIX в. с «нынешним», т.е. пореформенным, замечал, что последнее «отличается необыкновенностью пытливостью, затрагиванием всевозможных общественных вопросов…».[18] Почти все пишущие были согласны с тем, что надо что-то менять в Российской империи, расходились лишь во взглядах на то, что именно и в какую сторону необходимо изменить. Собственно, ответом на эти настроения и были реформы Александра II.
Особенно радикально были настроены люди молодые. Они, как обычно, хотели изменить все и сразу, и именно так, как им кажется нужным. Они отрицали ценности предшествующих поколений, за что и получили название «нигилисты» (от латинского nihil — ничто).
В то же время распространилась вера в прогресс, в позитивное знание, которое противопоставлялось «спекулятивному» (от лат. speculor — созерцаю), т.е. построенном на рассуждениях, без непосредственного обращения к практике. Идеи позитивизма О. Конта, изложенные в его «Курсе позитивной философии» (1830—1842), быстро распространились по Европе и повлияли на умонастроение русской образованной публики.
«Ныне, когда вообще создано убеждение, что нет источника прочных научных знаний вне опыта, Общество полагает уместным издание опытных сведений. С 1854 года предположено издавать еженедельную иллюстрированную газету под именем: Вестник Естественных Наук…»[19] – такое объявление разместило на страницах столичных и провинциальных газет уважаемое Московское Общество Испытателей Природы. Так, наряду с его Известиями и Записками, публиковавшими результаты оригинальных исследований, появилось едва ли не первое научно-популярное издание в России, целью которого было передавать «занимательное, полезное, общедоступное из того, что уже усвоено наукою».[20] Несмотря на новизну дела, издание нашло своего читателя. Вслед за ним стали издавать и другие популярные естественнонаучные издания, такие как «Натуралист» и др.
«“Стремление к познанию вещественного не есть ли эпидемия нашего века, о которой надо сокрушаться?” – риторический вопрос. Конечно нет!»[21] – восклицал химик Г.Я. Мулдер при открытии им лаборатории Утрехтского университета, и с ним готовы были согласиться многие в России: фигура Базарова, героя романа И.С. Тургенева «Отцы и дети», неслучайно стала знаковой для середины XIX столетия. Труды ученых-позитивистов (Базаров советует читать своему товарищу труды немецкого врача, естествоиспытателя и философа Л. Бюхнера, книги по физике и химии) доказывали, что человек – часть природы и мало чем отличается от животного.
В 1859 г. увидела свет книга Чарльза Дарвина «Происхождение видов путём естественного отбора или сохранение благоприятных рас в борьбе за жизнь». Основной движущей силой эволюции по Дарвину является естественный отбор: выживали те особи, что оказывались лучше приспособленными к среде. Положения теории, по мнению многих современников, подрывали основы православного вероучения, переворачивали привычную картину мира, в которой теперь не находилось места ни душе, ни грядущему воскресению.
Очень быстро идеи Дарвина достигли России. На одной из лекций в Петербургском университете в 1859-60 гг. преподаватель зоологии С.С. Куторга «изобразил на доске длинное и несколько неуклюжее название английской книги Дарвина. “Книга новая, но хорошая”».[22] – вспоминал К.А. Тимирязев, в ту пору еще студент. В то же время учился в университете и А.Я. Герд, один из основателей естественнонаучных экскурсий.
Позитивисты и эволюционисты (так стали называть последователей О. Конта и Ч. Дарвина), пришли к выводу, что общество развивается по тем же законам эволюции, что и природный мир в дарвиновском понимании. Поэтому развитие «позитивной» науки, по мнению многих, должно было решить все проблемы российского общества. Но знание должно быть строго подчинено интересам практики, – ничего лишнего, все «изящное» – искусство, литература, поэзия человеческих отношений – признавалось «пустяками». На первый план выходили естественнонаучные проблемы.
Развитие науки было невозможно без изменений в системе образования, без просвещения народа, большинство которого оставалась неграмотным.
В системе средней школы эти преобразования начались еще в 1851 г. попыткой ввести в гимназиях естествознание вместо древних языков.[23] В 1864 г. гимназии были разделены на классические (с преобладанием гуманитарного образования) и реальные (позже преобразованные в реальные училища), в которых отдавалось предпочтение предметам естественнонаучного цикла.
Д.И. Писарев, один из кумиров молодёжи 1860-х годов, утверждал: «До сих пор в наших школах изучали преимущественно человека и его духовные произведения, а теперь надобно изучать природу. Это единственное средство выйти из области догадок и предположений, фраз и возгласов, красивых теорий и бессмысленного зубрения. Это единственное средство ввести учеников в область точного знания, добросовестного исследования и живого мышления. […] именно одни естественные науки, положенные в основу общего образования, могут развить ум и сообщить учащемуся прочные знания. […]
Только одни естественные науки глубоко коренятся в живой действительности; только они совершенно независимы от теорий и фикций; только в их область не проникает никакая реакция; только они образуют сферу чистого знания, чуждого всяких тенденций; следовательно, только естественные науки ставят человека лицом к лицу с действительною жизнью, не подкрашенною нравоучениями, не обрезанною системами, не сочиненною досужным мышлением философов. […] Все материальное благосостояние человечества зависит от его господства над окружающей природой и что это господство заключается только в знании естественных сил и законов».[24]
Только естественные науки, наконец, по мнению Писарева, «сообщают человеку, посвятившему себя их изучению, такую трезвость и неподкупность мышления, такую требовательность в отношении к своим и к чужим идеям, такую силу критики, которая сопровождает этого человека за пределы выбранных им наук, которая не оставляет его в действительной жизни и кладет свою печать на все его рассуждения и поступки».[25]
И еще одна идея повлияла на развитие общественной жизни второй половины XIX – начала XX века. Это идея долга образованной части общества перед неграмотным народом. Наиболее ярко сформулировал её известный публицист Н. К. Михайловский, который впервые употребил в очерках «Вперемежку», печатавшихся в «Отечественных записках» в 1876-1877 гг., словосочетание «кающийся дворянин».
Но не только дворяне, но и многие образованные люди других сословий ощущали свою вину и долг перед необразованным большинством. Это привело к тому, что люди, ставившие перед собой целью распространение образования, готовы были работать за минимальное жалованье, а часто – и совсем бесплатно. Возник и получил распространение идеал «человека-общественника», бескорыстно отдающего свои силы и время на благое дело общественного прогресса. Именно такие люди стали развивать экскурсионное движение, не задумываясь не только о прибыли, но даже и о возмещении убытков.
1.2 Естественнонаучные экскурсии второй половины XIX в.
Одной из форм проявления внимания к окружающему миру стали естественнонаучные экскурсии, которые возникли в 1850-х г.г. как загородные «прогулки в природу».
В том же «Вестнике естественных наук» появилась статья, автор которой В. Григорьев утверждал: «Кто любит природу, кто изучает её, тот и зимою найдет в ней обширное поле для наблюдения и изучения. Чтоб подтвердить наши слова, сделаем зимою ботаническую экскурсию, под руководством опытного в этом деле германского Пр[офессора] Россмеслера, и посмотрим, каким представится нам растительное царство под своим снежным покровом».[26]
Представив различные виды хвойных и лиственных деревьев, распространенных в лесах средней полосы России, снабдив рассказ замечательными иллюстрациями с изображением различных частей растения, автор заключает: «кажется, достаточно этих кратких очерков, чтоб показать читателю, что и под однообразною пеленой зимы скрыто столько разнообразия, сколько различия, сколько ежели не жизни, то надежд, которые нас никогда не обманывали, и которые осуществятся с первыми лучами весеннего солнца».[27]
Экскурсии с целью изучения природы становились модой.[28] А.С. Одинцова, героиня романа «Отцы и дети», в которую был влюблен Базаров, по утрам отправлялась с ним «ботанизировать», т.е. определять латинские названия растений при помощи главного героя-натуралиста непосредственно в природной среде. Это должно было характеризовать женщину как «прогрессивную», современную.
В это время слово «экскурсия» в значительной мере сохраняло значение «поездки с целью исследования». Именно такие экскурсии предпринимали члены первого в России альпийского клуба, который был создан в 1877 г. в Тифлисе при Кавказском обществе естествознания. Результаты их наблюдений были опубликованы в двух номерах «Известий» клуба, и посвящены флоре и фауне Кавказа, а в одной из статей был описан водный бассейн подземного замка Вардзия. Несмотря на то, что число членов клуба достигало сорока, его деятельность не претендовала на массовость.[29] К середине 1880-х годов деятельность клуба угасла.
С той же исследовательской целью совершил в 1876 г. экскурсию в горы Крыма профессор геологии Новороссийского университета Н.А. Головкинский. Из Одессы, где находился университет, вместе в 25 студентами он на пароходе Русского общества пароходства и торговли отправился в Ялту. Характерно, что ему удалось договориться с руководством Общества о бесплатном проезде группы туда и обратно, – авторитет науки был непререкаем даже в предпринимательских кругах.
О том, насколько вид специально экипированных экскурсантов был непривычен для россиян 1870-х гг., говорит запись одного из студентов: «Наше
появление на юте парохода в оригинальных дорожных костюмах сначала произвело некоторую панику среди первоклассных пассажиров. Одеты мы были в большинстве в блузы, в высоких сапогах, с молотками, кинжалами, сумками и фляжками через плечо, в самых разнообразных шляпах и фуражках. Но пароходная публика скоро присмотрелась к нам и увидела, что мы совсем не так страшны, как показалось поначалу».[30] Также реагировали на вид путешественников жители Ялты, принимая их за повстанцев – участников герцоговинского восстания.
Когда в 1890 г. возник Крымский горный клуб, то на первый план выходили те же естественнонаучные задачи:
- Научное исследование Таврических гор и распространение собираемых о них сведений.
- Поощрение к посещению и исследованию этих гор и облегчение пребывания в них естествоиспытателям и художникам, отправляющимся в горы с научной или артистической целью.
- Поддержка местных отраслей сельского хозяйства, садоводства и мелкой горной промышленности.
- Охрана редких горных видов растений и животных.
В 1870-х гг. естествознание стало обязательным предметом во вновь открытых реальных училищах. Постепенно преподаватели приходили к мысли, что именно исследование должно стать базой образовательной деятельности, а, по словам И.М. Гревса, «для натуралиста роль непосредственного документа играет сама природа в громадной совокупности предметов и явлений всех ее царств».[31]
Одним из первых в области изучения природных сообществ был Д.Н. Кайгородов, которого Н. П. Анциферов позднее назовет «пионером экскурсионного дела».[32] Будучи еще молодым офицером, специалистом по изготовлению пороха, в 1860-х гг. он вольным слушателем посещал курсы Санкт-Петербургского Земледельческого (впоследствии Лесного) института, затем стал профессором лесной технологии.[33]
Наибольшую известность принесли ему две идеи. Первая из них – мысль о необходимости комплексного наблюдения за изменением всех явлений природы в соответствии с временами года (фенология) [34] и вторая – о замене в школах преподавания естественной истории – «изучением живой природы по общежитиям».[35]
Эти две идеи были связаны между собой мыслью о необходимости изучения «целокупной природы» (термин Д.Н. Кайгородова) в ходе естественнонаучных экскурсий, и школьных в том числе. Он писал: «Мне рисуется в далеком будущем (а может и не так уж далеком!) такой заманчивый идеал: с появлением первого зеленого листа на дереве двери всех классов (кроме последнего) закрываются, все уроки прекращаются, кроме уроков природоведения (преподающегося во всех классах), и уроки переносятся в ту великую аудиторию под открытым небом, на кафедре которой восседает самый великий в мире профессор – сама Природа».[36]
Наряду с Д.Н. Кайгородовым в 1860-х гг. практиковал изучение природы на основе загородных экскурсий с учащимися Первой военной гимназии в Петербурге А.Я. Герд.[37] Учебные заведения военного ведомства не были подчинены Министерству народного просвещения, а, следовательно, не подвергались с его стороны пристальному контролю. Многие педагоги (такие как А.Я. Герд, Н.Ф. Бунаков и др.) использовали военные учебные заведения как площадки для педагогического эксперимента.
А.Я. Герд считал необходимым не только знакомство ребенка с теорией естествознания, но и постижение им реальных связей между природными элементами: «Животное необходимо рассматривать в связи со всей его обстановкой, растение – в связи с почвой, на которой оно произрастает; поэтому-то прежде всего следует ознакомить детей с минеральным царством, по крайней мере, настолько, насколько это необходимо для полных наблюдений над растениями. […] Эту зависимость зоологии от ботаники, ботаники от минералогии мы считаем самым главным условием для определения порядка преподавания отдельных естественных наук»[38]… Экскурсии в природу становились условием для установления таких связей.
В 1890-х гг. естественнонаучные экскурсии приобретают необычайную популярность во всех учебных заведениях Российской империи. Количество их было столь велико, что в 1891 году потребовалось специальное распоряжение Министерства, чтобы часы, затраченные преподавателями естествознания на проведение экскурсий, оплачивались специально. «Вознаграждение преподавателей естествоведения за экскурсии с учащимися […] должно выдаваться по числу произведенных экскурсий, как городских (в сады, парки и проч.), так и загородных (в поле, луг, лес и проч.). Принимая во внимание 1) значительное количество времени, которое приходится затрачивать преподавателю как на саму экскурсию, так и на подготовку к ней (необходимость предварительного посещения тех мест, по которым поведется экскурсия), 2) некоторые необходимые личные расходы преподавателя во время экскурсий и 3) физическое его утомление, неизбежно связанное с экскурсиями, особенно загородными, Министерство полагало бы установить норму вознаграждения за каждую экскурсию в размере: 5 руб. за городскую и 10 руб. за загородную экскурсию».[39]
Документ свидетельствует не только о широком распространении естественнонаучных экскурсий, но и о признании необходимости их чиновниками Министерства. Одновременно в распоряжении зафиксирована приблизительная норма числа экскурсий и распределения их по учебному году: «Если принять за среднюю норму число экскурсий в каждом из трех младших классов 12 (4 осенних, 6 весенних и 2 зимних), из числа которых 2-4 экскурсии (смотря по местным условиям) могут быть городские и 8-10 загородных, то вознаграждение преподавателю за экскурсии с одним классом выразится в сумме 100-110 руб. в год».[40]
Однако размах, который приобретали экскурсии в природу, оказывал отрицательное влияние на окружающую среду. Об этом свидетельствует «Циркуляр попечителя Московского учебного округа об организации экскурсий в природу» от 27 марта 1902 г., в котором содержатся рекомендации природоохранного характера. Циркуляр предписывал: «Означенные руководители должны наблюдать, чтобы те сады и парки, которые будут посещаться во время экскурсий учащимися, не подвергались никаким повреждениям (порча газонов, срывание цветов и листьев, обламывание веток и т.п.).
Как в садах и парках, так и в лесу и в поле, вообще во всех общежитиях природы должна быть соблюдаема и всячески воспитываема в подрастающем поколении экономия в собирании тех или других объектов природы, как, например, насекомых, цветов, листьев и проч. Экономия в этом смысле, помимо своего воспитательного значения, необходима еще и потому, что упомянутые экскурсии могут быть организуемы разными учебными заведениями в один и тот же день или в один и тот же период времени по одному экскурсионному маршруту».[41]
В ходе экскурсий собирались гербарии, коллекции минералов, насекомых, птиц и т.д. На их основе создавались школьные и межшкольные музеи, в которых наряду с коллекциями были представлены приспособления для их сбора (сачки, ботанизирки и т.п.), которые можно было взять напрокат.[42]
В 1899 г., под влиянием идей Д.Н. Кайгородова даже обсуждался проект реформирования школьных естественнонаучных занятий,[43] но отменить экзамены и каникулы, совпадавшие со временем пробуждения природы, все же не решились. Эту организационную проблему видел и сам педагог и исследователь: «Конечно, нельзя будет затягивать экзамены до конца мая или начала июня, а со временем и совсем не будет экзаменов»,[44] но проект так и не был реализован в своем первоначальном виде.
Таким образом, к началу ХХ века естественнонаучные экскурсии приобретали массовый характер, они пользовались поддержкой Министерства народного просвещения, которое обеспечивало дополнительную оплату преподавателей – организаторов экскурсий, рассматривало вопросы безопасности участников и регулировало воздействие многочисленных экскурсантов на природные объекты. В дальнейшем естественнонаучные экскурсии оставались одним из основных направлений экскурсионной деятельности в школах, как до, так и после событий 1917 г.
1.3 Люди и тексты
Александр Яковлевич Герд (1841-1888)
А. Я. Герд был сыном англичанина, который приехал в Россию в начале XIX в. для распространения ланкастерских школ взаимного обучения. Герд-младший окончил физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета. За участие в студенческих волнениях был 12 октября 1861 г. арестован и заключен в Петропавловскую крепость, что не помешало ему блестяще завершить обучение в университете.
После этого он преподавал в различных учебных заведениях, много сделал для организации Бестужевских высших женских курсов, а кроме того состоял преподавателем детей Александра III – наследника цесаревича (будущего Николая II), великих князей Георгия и Михаила Александровичей и великой княжны Ксении Александровны.
В конце XIX века он стал крупнейшим методистом в области школьного естествознания. Его большой заслугой была разработка научных основ преподавания и создание учебников на основе идей дарвинизма. Главной целью изучения естествознания в школе он считал развитие учеников, формирование у них материалистического мировоззрения и самостоятельности в познании, одним из средств на этом пути считал экскурсии в природу.
Он придавал большое значение развитию самодеятельности учащихся в процессе обучения естествознанию, использованию объяснительного и исследовательского подходов в обучении школьников. Он писал: «Конечная цель курса естествознания в общеобразовательных заведениях – привести учащегося к правильному мировоззрению, согласному с современным состоянием естественных наук».
Герд А.Я. Об естественно-исторических экскурсиях // Учитель. 1866. №7. С. 251 – 255.
Все примечания к тексту принадлежат А.Я. Герду.
И наше общество начинает мало-помалу убеждаться, что преподавание естественных наук не может быть плодотворным, ограничиваясь одними описаниями и рисунками, – что оно, особенно в первоначальном курсе, должно исходить из непосредственного наблюдения естественных тел. Поэтому-то почти каждая школа, в число учебных предметов которой входит естествознание, старается теперь обзавестись коллекциями по всем царствам природы.
Но коллекции эти, по большей части, очень неудовлетворительны. Содержание их почти всегда определяется не строго обдуманным планом, а просто случаем. Представляется школе возможность дешево приобрести несколько чучел млекопитающих или птиц, и она их приобретает, не обращая внимания на то, туземные ли это животные или чужестранные, типические ли это формы разных классов, или представители одного и того же отряда. Представляется случай приобрести за сходную цену большую коллекцию бабочек, – школа приобретает и ее. Прикупив затем скелет какого-нибудь животного, гербарий, несколько минералов и коллекцию кристаллических моделей, школа размещает свои богатства по шкафам и успокаивается, предполагая, что ею приняты все возможные меры к успешному ходу занятий по естественной истории.
На деле же и самые богатые школьные коллекции мало приносят пользы: дети могут почерпнуть из коллекции сведения, далеко не полные. Животные и растения, сохраняемые в спирте, теряют цвета; хрупкие, неподвижные части высушенных экземпляров недоступны всестороннему наблюдению, а чучела животных, не говоря уже о дороговизне, представляют, как и высушенные экземпляры, одни внешние признаки. Но главное заключается не в этом. Мертвые растения и животные представляют только один момент в развитии организмов и не знакомят их с жизнью. Сверх того, экземпляры, расположенные в системах, не дают ни малейшего понятия о взаимных отношениях животных к растениям, а также о зависимости растений от почвы, так что дети должны почерпнуть эти сведения из учебников или принять на веру со слов преподавателя. Поэтому-то необходимо выводить детей за город, в поле, лес, на болото; необходимо, чтобы они самостоятельно наблюдали тела всех трех царств, в их природной обстановке, знакомились с жизнью и развитием организмов, – словом, необходимы экскурсии.
«По возможности частое и разностороннее обращение с живой природой, – говорит Росмеслер, – необходимо для успешного преподавания естественной истории; оно, одновременно, – и обучение, и побуждение к занятиям. Если учитель ограничится в преподавании теми немногими указаниями, которые представляет ему школьная коллекция и собранные при случае произведения природы и рисунки, то для хорошего результата, даже при образцовом исполнении учителем своих обязанностей и при значительном богатстве вспомогательных средств, все еще будет недоставать известной связи, – соединяющего и оживляющего духа, без которого преподавание не может дать ничего цельного».
«Никто, конечно, не станет оспаривать этого положения, но и до сих пор естественно-исторические прогулки учителя со своим классом составляют еще редкое исключение.
Это было бы просто непонятно и непростительно, если бы мы не должны были согласиться, что такие прогулки соединены со многими затруднениями (отдаленность природы, большое число учеников, издержки и т. п.). Но никакие затруднения не могут быть так велики и не могут цениться так высоко, чтобы их не следовало преодолеть ради громадной пользы».[45]
У нас экскурсии с детьми предпринимаются еще реже, чем в Германии, – даже в лучших заведениях всего две, три в течение учебного года и притом исключительно ботанические. На этих прогулках преподаватель обыкновенно указывает детям известные ему растения и называет их; дети срывают растения и запоминают их названия. Набрав, таким образом, порядочное количество растений, дети возвращаются домой, тщательно сушат их, наклеивают на белую писчую бумагу и старательно подписывают названия (обыкновенно латинские).
Подобные экскурсии могут развить в детях разве только соревнование и жадность. У большинства детей одна цель: набрать возможно большее число растений и иметь в своей коллекции редкие экземпляры[46]. Сделав несколько экскурсий с преподавателем, многие из учеников продолжают сами собирать растения в течение летних каникулярных месяцев. Некоторые, желая скорее привести в порядок свой гербарий, пытаются отыскать названия найденных растений по книге Шнейдера или Кюри, часто ошибаются в определении и подписывают ложные названия; большинство же не делает и этого: хранит собранные растения до осени и тогда передает преподавателю, прося его подписать названия. Преподаватель радуется мнимым успехам своих учеников и нередко даже оценивает успехи по числу собранных растений. Но есть ли польза от подобных занятий? Ребенок не знакомится порядочно даже с формами растений, а не только с их развитием, жизнью, распределением и значением в природе. Он изучает вовсе не природу, а отдается механическому занятию, которому латинская терминология придает ученый характер.
«Было бы большой ошибкой, – говорит Росмеслер, – если бы учитель, желая дать ученикам высокое понятие о своих познаниях, стал называть им каждое растение и животное, встречающиеся на прогулке.
Напротив того, нужно заботиться о том, чтобы не придавать большого веса знанию имен. Я часто замечал, что не только дети, но и взрослые, или, скорее, «большие дети», считают совершенно удовлетворенным свое любопытство, если им ответят на вопрос, как что называется. Хорошо, если они еще спрашивают потом: к чему это служит? И если я не мог указать никакой особенной практической пользы растения или животного, то в большей части случаев пропадал и весь интерес: любопытство было удовлетворено.
Научное название естественного предмета всегда только одно начало дела: оно может быть и весьма важной, но никак не существенной вещью. По моему мнению, ребенку, который пристает с вопросом «как называется это растение?» никогда не следует говорить названия; напротив того, нужно раз навсегда втолковать ребенку, что название растения или животного, которого он никогда хорошенько не рассматривал, не послужит ему ни к чему, потому что впоследствии он все-таки, встретив их, не узнает. Ученик должен узнать название уже потом, когда сумеет ответить на вопросы: где он нашел растение, есть ли это трава, злак, кустарник, мох, плод и т. д., какие у него цветы, какие листья? и проч.» .[47]
Прогулки с целью усвоения одной номенклатуры очень скоро наскучают детям, и они отказываются даже от составления гербария.
Иному ученику, хотя весьма редкому, работа эта приходится по сердцу, и он продолжает ее из году в год… Но занятие его крайне односторонне и потому отнюдь не развивает правильного взгляда на природу. Экскурсии должны служить дополнением к урокам; на них внимание детей должно быть обращено, главным образом, на то, что не может быть наблюдаемо в школе. Экскурсии же должны показать детям взаимные отношения царств природы и связать приобретенные детьми сведения по естественным наукам в одно целое. На растительный мир, например, имеет громадное влияние почва и географические условия местности. Одно и то же растение на сухой, тощей почве несет одну малоразвитую головку цветов на низеньком стебельке, с цельными, сильно-опушенными листьями, а на сырой и жирной почве представляется высоким, сильно развитым растением со множеством пышных цветочных головок, с сочными, блестящими и совершенно голыми лопастными листьями. И оба эти растения, быть может, произошли от семени одного и того же цветка. Подобные же изменения представляет одно и то же растение на различных высотах над уровнем моря. Самое положение растения относительно других (напр. в лесу) имеет влияние на его форму. Деревья, посаженные часто, могут свободно удлиняться, но не разрастаться в ширину, и потому отличаются более узкими годичными кольцами, а, следовательно, и плотною древесиною. То же самое дерево на открытом месте, где оно беспрепятственно развивает сучья и ветви и свободно разрастается в окружности, образует широкие годичные кольца, а, следовательно, и мягкую древесину. Если положение дерева таково, что одна сторона его сжата и заслонена близстоящими деревьями, а другая открыта и обращена к свету, то одна сторона древесины будет с узкими годичными кольцами, другая с широкими. Если дерево было сначала затенено другими, которые впоследствии вырублены, то первые годичные слои будут узкие, следующие же за ними, образовавшиеся после порубки, будут широкие, и т. д.
И все эти изменения, вся в высшей степени интересная и важная зависимость растений от внешних условий, связь между отдельными растениями, растительные группы и картины – могут быть наблюдаемы только на экскурсиях. Наконец, для познания самой жизни растений необходимо наблюдать их на всякой ступени развития, необходимо следить за их ростом от самого зародыша и до смерти. Правда, ребенок может и на дому вырастить цветок и проследить его постепенное развитие; но этого недостаточно: он увидит цветок только в известных условиях развития. А как же ознакомится он с деревьями в различные периоды их жизни? Это возможно только в роще или в лесу.
Предугадать все, на что учителю придется обращать внимание детей на прогулках, невозможно. Но, желая хоть сколько-нибудь помочь в этом отношении преподавателю, мы прибавляем к вышеприведенным указаниям следующий краткий перечень по Росмеслеру:
«Страны неба. Направление ветра. Формы облаков. Влажность воздуха (она заметна на коже рук, на полотняном платье и на волосах девочек, особенно под конец прогулок). Длина тени. Образование росы. Число градусов теплоты и определение ее посредством карманного термометра. Различие в температуре воды и почвы, особенно заметное под вечер. Признаки начинающейся грозы, дождя. Действие дождя на почву, причем можно изучить происхождение каналов, дельт, щебня и вымывных долин. Выветривание. Тление. Образование чернозема.
На деревьях: Трещины от мороза. Заживление ран. Ровное или эксцентрическое утолщение дерева, смотря по месту произрастания, в особенности на окраинах леса. Время цвета и зрелости плода. Положение сучьев и характеристические фигуры различных пород деревьев; отпрыски ствола и корня. Высокий и средний лес и подлесок.
На других растениях: Годовые, двухгодовые и многолетние растения. Влияние качества почвы. Место произрастания. Общественные растения. Вьющиеся и ползучие растения. Естественное сродство (губоцветные, зонтичные, мотыльковые). Влияние обработки и удобрения (сорные травы). Яровые и озимые хлеба. Паровые поля. [48]
Из животных довольно материалу для поучительных разговоров дадут насекомые, пауки, мягкотелые, некоторые черви, скрытоголовые и некоторые амфибии и птицы. Отношение насекомых к растительному царству. Вред от насекомых. Чернильные орехи. Общественные насекомые. Разряды насекомых. Превращение насекомых. Листовые вши и муравьи. Муравейники. Низшая животная жизнь в лесной почве, на мшистых скалах, под кустарниками и заборами, в болотах и ямах, наполненных водой.
Прилет птиц и зависимость его от состояния растительности. Бесхвостые и их превращение. Змеи. Постройка гнезд. Вывод птенцов. Их кормление и первые полеты. Песнь. Отлет».
К этим упражнениям Росмеслер прибавляет еще одно: определение размеров. По его мнению, учитель должен всегда носить с собою мерительную тесьму (или, просто, крепкую тесьму с узлами), чтобы упражнять детей в измерении окружности и поперечника деревьев, высоты растений и т. д.
Когда в детях пробудился уже живой интерес, и когда самодеятельность их развита настолько, что они сами охотно предпринимают прогулки с целью изучить жизнь окружающей природы, тогда следует научить их определять естественные тела, чтобы дать им возможность заниматься самостоятельно. Но определение всегда должно служить только средством, а не целью. Еще несколько лет тому назад всякий, самостоятельно принимавшийся за изучение естественных наук, встречал главное затруднение в отсутствии книг для определения минералов, растений и животных. В настоящее же время мы имеем уже значительное число переводных и даже несколько оригинальных сочинений по этой части. Одни из этих руководств написаны по искусственным, другие по естественным системам. Хотя по некоторым искусственным системам определение идет легче, чем по естественным, но, по нашему мнению, детям должно давать исключительно руководства, написанные по последним. Определяя по искусственной системе, ребенок тратит время исключительно на то, чтобы прибрать название найденному телу; определяя же по естественной системе, он сравнивает тела, очень близкие между собою по строению, научается точнее наблюдать и мало-помалу знакомится с естественным сродством растений и животных.
Вопросы и задания
На основании текста А.Я. Герда ответьте на вопросы:
- Почему автор считает сбор растений для гербария напрасным занятием для учащихся?
- В чём он видит цель экскурсий в природу?
- Является ли деятельность учащихся во время экскурсии исследовательской? (Попытайтесь найти в сети Интернет ответ на вопрос – что такое исследование).
- В чем А.Я. Герд полагает главное затруднение в проведении экскурсий?
- Приходилось ли вам совершать подобные экскурсии в природу?
- Возможны ли сегодня экскурсии в природу с иными задачами, нежели стояли перед А.Я. Гердом? Если да, то каковы могут быть эти задачи?
Найдите в сети Интернет информацию о Росмеслере, который стал главным образцом для подражания отечественных экскурсионистов.
Подумайте, как можно оценить действия чиновников Министерства народного просвещения в отношении регулирования естественнонаучных экскурсий в школе.
Какое место занимают естественнонаучные знания сегодня в науке, образовании, вашей жизни?
2. Экскурсионистика как общественное движение. 1890 — 1917 гг.
В конце XIX – начале ХХ в.в. идеи эволюции как органического развития из области естествознания постепенно стали проникать в область общественных наук, в историю, социологию, этнологию.[49] Менялись даже взгляды на процессы в экономике: «…выяснялось все более и более, что не только хозяйственная жизнь отдельных районов, но и мировая экономическая структура представляет нечто органически цельное, связное на всем пространстве земного шара».[50]
Возможности науки представлялись неограниченными, именно её развитие, казалось, должно разрешить все существующие в обществе проблемы.
Общественность европейских стран пришла к выводу: обособленность, классовую рознь надо оставить в прошлом, XIX столетии. Новый век должен стать веком солидарности, сотрудничества и гармонического развития личности.[51] Это касалось даже сферы промышленного производства, – подобные идеи легли в основу системы научного менеджмента американца Ф. У. Тейлора (1856-1915). Он предлагал: «Наука вместо традиционных навыков; гармония вместо противоречий; сотрудничество вместо индивидуальной работы; максимальная производительность вместо ограничения производительности; доведение каждого рабочего до максимально доступной ему производительности и максимального благосостояния».[52]
В области образования эти процессы получили отражение в формировании принципов общественного воспитания. На международном педагогическом конгрессе, проведенном на рубеже столетий, в 1900 г., в Париже, педагогическое сообщество пришло к выводу, что «социальная проблема есть в конечном счете проблема воспитания, то есть проблема педагогическая».[53] И решающее слово в реализации этого идеала отводилось школе, устроенной на научных основах. Это привело к тому, что общество заинтересовалось тем, что происходит за школьными стенами, а педагоги вынесли на всеобщее обсуждение предложения о путях, которыми можно обеспечить достижение основных идеалов.
Известный методист А.Ф. Гартвиг считал, что единственный путь к реформированию школы и, в результате, общества, – следование принципу солидарности (сотрудничества) и доверия между педагогами, родителями и учениками: «вся школьная атмосфера – вот что воспитывает».[54] Это, по его мнению, возможно при соблюдении еще двух принципов – идеализма и самодеятельности.
В первом случае он имел ввиду то, что «без идеи подчинения личных интересов общим, вне бескорыстной преданности целому, невозможно никакое прочное сотрудничество на общественной почве. С другой стороны, личность должна тоже представлять силу, она должна быть активна; только при этом условии выигрывает целое; только то общество здорово и сильно, которое состоит не из подавленных нуждою, инертных и безжизненных особей, а из лиц, сумевших развить все свои личные способности и склонности, из лиц энергичных, предприимчивых, сильно чувствующих, разумно мыслящих и бодро работающих».[55]
В результате совместных действий педагогов, правительства, учащихся и общества в целом развитие новой школы было признано условием формирования нового человека, переместилось в центр системы ценностей русского общества конца XIX — начала XX веков.
Один из современников писал: «В реформе школы заинтересованы таким образом не только родители, не только те члены общества, которые непосредственно пользуются услугами, работой школы, но и все общество, как органическое целое, материальный и духовный рост которого находится в несомненной зависимости от правильной постановки той школы, которая подготовляет будущих работников и слуг общества и государства. Отсюда вполне понятно то нетерпение, то волнение, с которым русское общество всегда относилось и относится к давно ожидавшейся реформе нашей средней школы».[56]
По выражению известного историка и теоретика педагогики академика РАО Б.М. Бин-Бада, «методический подъем в России почти синхронен «серебряному веку» русской культуры. В нем участвовали практически все технологии преподавания, для всех возрастов, на всех ступенях школы, по всем учебным предметам».[57] Можно добавить, что речь идет не только о «синхронности», – напряженные творческие искания русской школы этого времени были неотъемлемой частью, условием и результатом творческого подъёма начала ХХ века.
Одной из главных идей нового образования было воспитание самостоятельности мышления учащихся, преодоление барьера между теорией и практикой. Для этого предполагалось «подбирать для свободных, а не формально обязательных работ учащихся такой материал, к которому они могли бы относиться критически, т.е. путем отчетливого, сознательного сравнения учебного материала с тем, какой почерпнут уже учащимися из наблюдений над действительною окружающею общественною жизнию».[58] И здесь на первый план выходили школьные экскурсии.
2.1 Экскурсионное движение в провинции
Пионером экскурсий в России, ученических в первую очередь, принято считать Вячеслава Ивановича Петра, чеха по происхождению. Он стал директором созданной в 1885 г. Киево-Печерской гимназии и с первого года её существования стал устраивать прогулки по Днепру, участниками которых были учащиеся и их родители. Когда ученики первого набора закончили последний, восьмой класс, для них организовали дальнюю поездку. Впоследствии традицией этого учебного заведения стала организация дальних экскурсий для учеников старших классов по Российской империи и за границу. Осматривали Крым и Кавказ, Москву и Петербург, Нижегородскую выставку и «красоты Волги». В 1900 г. 97 учеников гимназии совершили экскурсию на Всемирную выставку в Париже, осмотрев по пути города Германии, Чехии и Швейцарии.[59]
Менее известен опыт преподавателя Сумского реального училища А.С. Грицая, который создал «Общество организации путешествий учеников Сумского училища для ознакомления с отечеством», устав которого был утвержден министром народного просвещения 16 июня 1897 года.[60]
Целая серия отчетов о поездках с учащимися Казанской гимназии была издана преподавателем Н.К. Горталовым. В 1899 г. они побывали в Греции и Палестине, в 1902 г. в Петербурге, но более всего получила известность их поездка 1902 г. в Черногорию. «Не доезжая черногорской границы они были встречены двумя профессорами, которые затем сопровождали их во всех поездках внутри Черногории. Везде им навстречу выходили толпы народа и приветствовали их поклонами и радостными восклицаниями; в местах ночлега им предоставляли прекрасные помещения, угощали обедами и ужинами; отъезд из каждого города сопровождался стрельбой из пистолетов».[61]
Так же тепло их встречали в Сербии и Болгарии. «Словом, казанские гимназисты повеселились на славу и, как говорится, провели время не только с пользой, но и с приятностью», – отмечал автор обзора, и тут же язвительно добавлял: «Нельзя, однако, ожидать, чтобы последующим экскурсантам […] выпали на долю такие же удовольствия и такая же честь. Да и вряд ли все это можно признать желательным с воспитательной и образовательной точки зрения».[62]
В славянских странах, испытавших иго турок и давление католической Европы, Россия воспринималась как центр объединения всего славянского мира. В.И. Петр после экскурсии в славянские земли учеников Киево-Печерской гимназии писал: «Я счастлив, что молодые мои питомцы слышали из уст иностранных славян то, что редко приходится слышать дома. Они должны были прийти к убеждению, что у нас в России не так всё плохо, как они привыкли слышать и читать, если неведомые им до сих пор люди где-то далеко за пределами России питают уважение и любовь к ней, её языку и религии».[63]
В 1890-х годах ученические экскурсии по стране и в Европу происходили всё чаще и по-прежнему оставались предметом общественного интереса. Они продолжались от нескольких дней до месяца. Случалось, что заграничные экскурсии встречали препятствия на пути организации. Так было, например, когда в 1896 г. поездка в Европу учеников гимназии г. Житомира[64] была запрещена «высшим начальством», что немедленно было отмечено обозревателем журнала «Вестник воспитания» : «цель заграничного путешествия житомирских гимназистов, признанного в настоящее время “нежелательным”, заключалась в том, чтобы доставить молодым людям, при сравнительно небольших расходах, возможность посетить Западную Европу и осмотреть более замечательные города под руководством директора и некоторых из учителей житомирской гимназии. Трудно, думается нам, указать какие-нибудь педагогические соображения, которые говорили бы против путешествий, преследующих подобные цели».[65]
Однако тот же 1896 г. был отмечен проведением XVI Всероссийской промышленной и художественной выставки в Нижнем Новгороде, и это переключило внимание организаторов экскурсий на маршруты по России.
Выставка была пропитана пафосом технического прогресса: в городе был пущен первый в России электрический трамвай, устроены фуникулёры, на которых можно было подняться из нижней части города в верхнюю, выставочная территория общей площадью около 50 000 м2 была освещена электричеством и прорезана круговой электрической дорогой. В павильонах выставки экспонировались первый русский автомобиль и радиоприемник, стальные сетчатые конструкции, в том числе уникальная ротонда Шухова и многие другие достижения отечественной науки и техники.
183 маршрута железнодорожного и водного транспорта были устроены до Нижнего Новгорода специально для посетителей выставки, проезд по ним оплачивался по льготным тарифам, а для рабочих и учащихся проезд на выставку был бесплатным, чем и воспользовались многие учебные заведения. За 125 дней проведения выставки её посетили чуть менее миллиона человек, причем рабочие, учащиеся и народные учителя посещали выставку бесплатно.[66]
Для многих учебных заведений, как столичных, так и провинциальных, поездки на нижегородскую выставку стали первым опытом организации экскурсий по стране, тем более, что льготы не требовали дополнительных хлопот со стороны организаторов. Было общепризнанным, что выставку нельзя осмотреть за один день, и группы учащихся осматривали её в течение недели. Некоторые совместили поездку на выставку с посещением других городов, в первую очередь тех, что находились на волжском пути группы. Выставка стала заметным импульсом в распространении поездок по России.
Именно с экскурсии на нижегородскую выставку 1896 г. начались экскурсионные опыты преподавателя екатеринодарской[67] гимназии Николая Галака. Затем он организовал поездки в расположенные неподалёку Таганрог и Ростов-на-Дону, после чего отважился на большое путешествие по Волге и Уралу.
В качестве цели поездки, согласно с «духом времени», преподаватель «имел ввиду одну общую педагогическую цель: дать возможность ученикам получить возможно больше сведений, притом конкретных, основанных на зрительных впечатлениях, в пополнение книжных, по большей части непрочных; показать учащимся предметы, с которыми они были знакомы только по учебнику; узнать свойство и значение предметов на основании личных наблюдений».[68] Важно, что поездку предваряли чтения с «волшебным фонарём»,[69] посвященные тем городам, которые должны были посетить. Подготовка и проведение этих предварительных занятий осуществлялась её будущими участниками.
Задачей «описываемой экскурсии было ознакомление учеников с природой, торговлей и промышленностью Урала и Поволжья. Но мы не упускали случая, – вспоминал автор, – посетить места, достопримечательные и в другом отношении: нас привлекало всякое просветительное учреждение, представляющее тот или другой выдающийся интерес, и ему уделялось достаточно времени; мы старались не пропустить ни древнего храма, ни кремля, ни памятника, с которым связана страничка из русской истории, ни Музеев, – одним словом, хотелось возможно полнее использовать эту экскурсию. Особенно много времени было уделено осмотру музеев, числом около семи».[70] В Казани экскурсию в мечеть проводил мулла, объяснявший основы ислама и правила богослужения.
Наряду с этим стояла задача такой организации поездки, «при которой возможно участие детей не только богатых родителей, но и – со средним достатком». В результате направленных на это усилий «ученики сделали 2 897 верст по железной дороге, 3 815 верст водою, посетили 12 наиболее важных торговопромышленных пунктов, пробыли в дороге 37 дней, пользовались все время вполне доброкачественным и достаточным столом, и все-таки каждому поездка эта обошлась не дороже 38 руб.».[71] В результате принять участие в экскурсии смогли 27 учеников старших (не ниже 5) классов, из них четверо бедных путешествовали за счёт попечителя гимназии.
Для удешевления поездки директор гимназии вступил в переписку с транспортными компаниями, которые сделали значительную скидку (¼ платы в 3 классе железной дороги и 50% на водном транспорте): «благодаря уменьшенному тарифу и любезности пароходных обществ по Волге и Каме совершенный нами путь обошелся приблизительно в 13 рублей».[72] С этой же целью были разосланы письма директорам учебных заведений, в которых предполагался ночлег. Преимущество при этом отдавалось тем учебным заведениям, при которых имелись пансионы: «тогда является возможность пользоваться многими удобствами: койками, чистым постельным бельем, чайной и столовой посудой и даже услугами повара, что значительно удешевляет стол и делает его безусловно доброкачественным».[73]
Н. Галак вспоминал: «благодаря ходатайству директора нам открыт был доступ на все заводы и рудники Урала, и предоставлены были разными железными дорогами отдельные вагоны, которыми часто приходилось пользоваться в качестве квартир, особенно во время путешествия по Уралу, где нередко приходилось останавливаться на промежуточных небольших станциях, расположенных невдалеке от какого-нибудь завода или рудника, избранными нами для осмотра».[74] Для обеспечения питания руководитель поездки заранее извещал телеграфом хозяев станционных буфетов или городских ресторанов, «причем в целях экономии нередко приходится прибегать к содействию или капитана судна или начальника станции; в противном случае рискуешь переплатить».[75]
Описанный опыт не был единичен. Число средних учебных заведений, равно как и количество принятых в них учащихся, все время увеличивалось[76] в первую очередь за счет представителей семей среднего достатка. Это и диктовало минимизацию затрат. В этой ситуации не приходилось говорить о развитии того, что сегодня называем инфраструктурой туристской индустрии.
Н. Галак мечтал: «Со временем, быть может, расходы по организации экскурсий сведутся к minimum,у. Это, впрочем, будет только тогда, когда мысль о полезности ученических образовательных поездок получит наибольшее распространение среди нашего общества, когда со стороны городских обществ явится большая, чем теперь, готовность оказывать возможное содействие прибывающим экскурсантам не только в отношении материальном, но и образовательно-воспитательном. Тогда знакомство учащих и учащихся с отечеством значительно облегчится».[77] Так оно и произошло.
В 1900-1902 годах последовал ряд правительственных распоряжений, которые способствовали распространению ближних и дальних экскурсий в школах всех уровней. В 1900 г. был распространён циркуляр Министерства народного просвещения (№20185 от 2 августа), которым вместо летних работ, прежде признанных обязательными, рекомендовалось устройство образовательных прогулок и путешествий «как средство, способное сделать преподавание в средней школе более живым и наглядным».[78]
15 августа 1902 г. то же министерство распространило циркуляр, в котором признавалось желательным введение в практику средних учебных заведений местных экскурсий. Педагогическим советам было разрешено семь дней в учебном году отводить на посещения музеев и другие экскурсии.[79]
В пользу загородных экскурсий говорили и ученые-гигиенисты, требования которых стали в рубежу веков обязательными при строительстве школьных зданий, конструировании парт и т.д. Они говорили о пользе экскурсий на свежем воздухе для здоровья учащихся. Н. Березин писал: «Наконец, экскурсии имеют еще одну хорошую сторону, особенно если в план их входит передвижение пешком: пребывание в движении на вольном воздухе влияет очень благотворно на физические отправления организма детей, – усиленное поглощение богатого кислородом деревенского воздуха, движение, повышенное питание, крепкий сон имеют своим последствием то, что дети возвращаются из экскурсии окрепшими и более здоровыми, чем они были в городе. Нам известны несколько случаев быстрого выздоровления в течение экскурсии простуженных и сильно кашляющих учеников, которых родители отпускали, скрепя сердце, лишь вследствие настойчивых просьб со стороны детей не лишать их удовольствия, которого они ожидали в течение целого года».[80]
Не отставали от других учебных заведений Российской империи и костромские. Как и многие другие, костромские школяры начинали с обычных загородных прогулок, которые устраивались в теплое время года. К 1890 году относится упоминание о двух оздоровительных прогулках учеников Костромского реального училища. Сопровождали учеников классные наставники с их помощниками и учителя гимнастики.
Происходило это так: «утром, часу в 10-м, ученики с оркестром военной музыки, рядами, в сопровождении наблюдающих за ними лиц и учителя гимнастики, шли под звуки марша городом, направляясь в какое-нибудь загородное место, благоприятное по гигиеническим условиям. Расположившись на луговине, близ леска, ученики устраивали игры: в мяч, в горелки и др., или танцы, пели песни, и вообще резвились на чистом и здоровом воздухе. Обыкновенно прогулки продолжались до 4-х часов вечера, когда ученики под звуки сопровождавшего их оркестра или с песнями, с раскрасневшимися и свежими лицами, многие увенчанные свежей древесной зеленью, возвращались в город».[81] Мотивом устройства подобных прогулок было оздоровление учащихся: «Гимнастические упражнения и в теплое время прогулки очень благоприятно влияют на развитие физических сил учащихся и вообще на их здоровье».[82]
Вероятно, с большей или меньшей регулярностью подобные прогулки в конце XIX- начале XX в. устраивали большинство учебных заведений Костромской губернии. Однако только к 1900-м годам относятся известия о развитии экскурсионной деятельности в том смысле этого слова, какой вкладывали в него педагоги этого времени, – то есть деятельности познавательной или исследовательской. Это происходит благодаря тому, что к организации экскурсий подключаются учителя, преподающие соответствующие предметы, например, биологию. Так, учащимися приготовительного класса Костромской мужской гимназии под руководством преподавателя П. Виноградова была совершена «прогулка в восточную часть города [Костро]мы и ближайшие к этой части ок[рестно]сти города: Новое Селение, Заводы Царе[вского], Черную деревню, расположение лагерей, [Лаза]ревское кладбище».[83] Характерно, что это уже не просто развлечение, отдых от классных занятий, даже самым младшим гимназистам она служила иллюстрацией к занятиям по естественной истории и географии: «На прогулке учени[кам] объяснялись наглядно встречавшиеся формы поверхности земли, ручьи, ключи, реки, а [также] встречавшиеся виды деревьев, и лиственных, и хвойных. Прогулка была очень удачна и [1 сл. нрзб] в смысле запаса разнообразных наблюдений».[84]
Подобные экскурсии чаще проводились именно с учениками младших классов, поскольку природоведение преподавалось именно с первого класса по третий, а потому и экскурсии, несмотря на познавательный характер, чаще походили на загородные прогулки. Так, в 1916 году «20 мая совместно с преподавателями М.М. Кудрявцевым и А.И. Горским с учениками I-го и II-го классов была организована ботанико-геологическая экскурсия за Волгу. Однако вследствие предшествовавших дню экскурсии холодов, объектов для определения растений (цветов) в то время было очень мало. Внимание учеников было обращено на деятельность воды и на характер произведенных его изменений в рельефе местности. Говорилось о работе древних ледников и о их теперешних следах и т.д. Вообще же экскурсия носила характер прогулки, каковой большинство экскурсантов остались довольны».[85]
Такие же экскурсии предпринимались и в женских учебных заведениях. Так, в Григоровской гимназии в 1914 г. «местные экскурсии, под руководством учительницы естествознания, имели место за р. Волгу (естественная история, ботанические экскурсии), в механические и химические мастерские технич[еского] учил[ища]., на ст[анцию] ж[елезной] д[ороги] (ознакомление с паровозом), на обсерваторию Губернского Земства, на городскую электрическую станцию».[86]
Экскурсии на местные предприятия были очень популярны. Так, в первой половине 1915 г. преподаватель 1-й мужской гимназии, впоследствии известный краевед, В.И. Смирнов с учениками IV класса организовал экскурсию в губернскую типографию.[87] В том же году под руководством В. Куни гимназистами старшего, 8-го класса этой гимназии были «посещены городская электрическая станция и городские водоочистительная и водонапорная станции. Подробные объяснения были даны ученикам заведующим станциями инж[енером] Феддером».[88]
Тогда же подобная экскурсия была предпринята с учениками 6-го класса, причем 18 мая 1916 г., с ними же В.Э. Куни «посетил источники, служащие для водоснабжения города. Источники эти расположены верстах в 3-4 от города в стороне от Вологодского тракта и раскинулись на довольно значительной площади. Ученикам был показан способ забора грунтовой воды опускным колодцем с откачкой воды сифоном (готовое сооружение), укладка нового гончарного водовода, бурение зондировочных скважин, опускание обсадных труб, инструментальная нивелировка местности и т.п. работы. Все время самые подробные объяснения о причинах, вызвавших искание питьевой воды вдали от города и, как следствие этого искания, о производящихся работах давались сопровождавшими экскурсию производителями работы: городским инженером Л.Р. Феддером, инженером-гидротехником К.Л. Рыжевичем и студентом ВТУ в Москве В.А.[нрзб.]».[89]
По итогам экскурсии руководитель ее докладывал директору гимназии: «Вместе с имевшим место ранее посещениями с теми же учениками городских электрической, водонапорной и фильтровальной станций, позволительно думать, что эти ученики получили довольно полную картину наиболее развитых отраслей городского хозяйства: электрическую и водопроводную».[90] Таким образом, такие экскурсии, хотя и не подчинялись строго разработанному плану, как это было в петербургских школах, все же предполагали некоторую системность и продуманность.
В годы Первой мировой войны на колокольне Успенского собора была установлена подзорная труба для наблюдения за звездным небом. Это называлось «астрономической вышкой» и финансировалось Костромским губернским земством. Вышка действовала в ясную погоду, по вечерам, исключая летние, когда на светлом небе наблюдения были затруднены. Посетителями ее большей частью были учащиеся средних учебных заведений, для которых устраивались и организованные экскурсии. Так, в 1916 г. «были организованы экскурсии учеников реального училища – 4 экскурсии, учеников 2-й мужской гимназии – 2 экскурсии, учеников 1-й мужской гимназии – 1 экскурсия, учениц Григоровской женской гимназии –2 экскурсии, учениц Смольяниновской женской гимназии – 1 экскурсия и учениц женской учительской семинарии – 10 экскурсий. К сожалению, – добавлял составитель отчета, – очень трудно привлечь учащихся низшей школы за ограниченностью преподавательского персонала в этих школах, между тем образовательное значение посещений вышки громадное».[91]
Между тем, потребность в проведении различных экскурсий в начальной школе, прежде всего естественнонаучных, которыми обычно руководили сами преподаватели учебных заведений, была велика. Именно поэтому в программу курсов, которые были организованы Костромским губернским земством для учителей начальной школы в 1916 г., включили специальный курс по родиноведению, где лектор М.И. Селищенский прочитал лекции с такими названиями: «Экскурсии. Экскурсии как основной метод школьного и внешкольного образования. Разнообразие их по ценам и способам осуществления. Предварительная подготовка к экскурсиям. Экскурсионное снаряжение. Добывание материала на экскурсиях. Руководительство на экскурсиях и подготовка руководителей. Последующий обмен мнениями и разработка экскурсионного материала. Использование этого материала для создания музея учебных пособий и музея родного края. Примерная экскурсия по родиноведению и разработка ее. Краткий критический разбор литературы по всем затронутым вопросам».[92]
Для того, чтобы проиллюстрировать теоретический курс, лектор «предпринял со слушателями три экскурсии в окрестности Костромы (в с. Троицу, с. Пушкино и Середнее), где знакомил экскурсантов с методами производства экскурсий и с руководительством ими. Корме того, для курсистов был организован еще целый ряд экскурсий, как осмотр Ипатьевского монастыря, городск[их] и земских хозяйств[енных] музеев и проч.».[93]
Экскурсии в музеи, в том числе и естественноисторический музей Костромского губернского земства, часто предпринимали как учащиеся костромских учебных заведений,[94] так и школьники окрестных городов, школ и деревень. У них, живущих среди живой природы, наибольшее восхищение вызывали экзотические экспонаты, представленные в музее. Так, ученики начального училища с. Пушкино Костромского у., по словам корреспондента, «при виде разнообразных представителей царства животных […] пришли в восторг».[95]
Этот музей называли по-разному: музей наглядных пособий, педагогический музей, естественноисторический музей. В его составе находились минералогические, палеонтологические, ботанические коллекции и предметы, чучела животных и птиц, многочисленные спиртовые препараты, коллекция насекомых. Тут же находились приборы для постановки физических и химических опытов, карты, диаграммы, цветные таблицы и т.д.
В том же музее периодически проходили выставки экскурсионных принадлежностей, где демонстрировались инструменты и приспособления для сбора коллекций (сачки для ловли насекомых, ботанизирки и т.п.), литература по соответствующей проблематике. Это все можно было не только посмотреть, почитать, но и купить. Первоначально были развернуты только энтомологический и ботанический отделы, но позже были «открыты отделы по собиранию коллекций птиц и геологический».[96]
Предметы использовались для проведения естественнонаучных экскурсий, которыми руководили опытные учителя-естественники, собранные во время этих своеобразных экспедиций предметы также передавались в музей.[97] Ими руководили лучшие педагоги-естественники, такие, как директор Общественной мужской гимназии А.Н. Рождественский.
Наряду с экскурсиями школьными усиленно продвигались и экскурсии для широких кругов горожан. Однако экскурсии, которые организовывались без опоры на учебные заведения, могли и не собрать значительного числа участников. Именно так произошло в случае экскурсии по окрестностям Костромы, предпринятой при содействии Общества образования в 1908 г. Темой экскурсии были избраны микология (учение о грибах) и фитопатология (наука о заболеваниях растений).
Корреспондент сообщал: «Руководил экскурсией А.А. Юницкий, член Императорского общ[ества] Естествоведения; он же прочел и объяснительную лекцию к этой экскурсии, 3 августа, в читальне имени Островского. Этой экскурсией возобновляется осенняя деятельность хорошо известного костромичам просветительного «общества образования». Экскурсия и особенно лекция, впрочем, как и все лекции, устраиваемые этим обществом, была очень хорошо обставлена и благодаря этому, а также стараниям А.А. Юницкого такой предмет как микология, слушался с увлечением. На лекции преобладающим элементом была «юная публика», а на экскурсию Кострома явилась в числе 14 человек от 42,5 тысяч жителей (хороший процент). Несмотря на это, экскурсия состоялась».[98]
Ирония автора разила наповал: рассказывая, как в полях деревни Ребровка к экскурсантам присоединились крестьяне, он замечал: «слушая их благодарности, и те простые деревенские слова, что, дескать, «ученье-то свет, а неученье-то тьма», поневоле приходилось краснеть за нашу костромскую публику. Уж больно она занята (не Шерлок ли Холмс), а может быть уж так умна, что не хочется даже научиться. Опомнитесь, костромичи, — обращался он к читателям «Поволжского вестника», — пока не поздно, пока у нас есть просветительные общества, учитесь, не относитесь так халатно, как вы отнеслись к этой экскурсии, иначе ваша халатность отобьет охоту учить вас у каких угодно просветительных обществ».[99]
И все же наибольший интерес у учащихся учебных заведений Костромы и ее окрестностей вызывали памятники истории, культуры и искусства, а также исторические и археологические музеи губернского центра.
Все костромские гимназисты и гимназистки посещали их регулярно и планомерно. Эти экскурсии были тесно связаны с курсом отечественной истории, который в начале ХХ века все более основывался на краеведческом материале. Объектами осмотра становились Ипатьевский монастырь с его памятниками, церковь Воскресения на Дебре, Романовский музей Костромской ученой архивной комиссии и другие памятники истории и архитектуры города.[100] При этом в отчете 1-й мужской гимназии за 1913 год отмечалось: «В местных экскурсиях участвовали ученики всех классов».[101]
Вот как описывал экскурсию мая 1916-го г. с учениками той же гимназии классный наставник 3 класса К. Адельфинский: «Осмотр обители производился под моим руководством и сопровождался подробнейшими объяснениями исторического и художественного содержания. Особенное внимание учеников я обращал на наружные архитектурные формы Зеленой башни, Годуновской звонницы, церкви Рождества Пресвятой Богородицы и Троицкого собора, причем выясняли[сь] характерные особенности византийско[го] русского зодчества. Весьма значительная часть времени была посвящена обозрению внутреннего устройства последнего упомянутого храма, его стенной живописи, [цар]ского места Великого Князя Василия Дмитриевича, «Корсунских дверей», мозаического изображения святителя Николая, хоругвей, чудотворных икон – апостола Филиппа, Михаила Малеина, Святой Троицы и Тихвинской Божьей Матери. Здесь я давал исторические справки о лицах, пожертвовавших означенные святыни, и объяснения по поводу старинного письма и альфресок.
Далее, прочитав подписи на надгробных плитах в усыпальнице Годуновых, экскурсанты направились в ризницу, которая дала обширную пищу для исторических воспоминаний при рассмотрении образа «Утоли моя печали», иконы-складня Владимирской Богоматери, деревянного святого креста и большого железного фонаря, нанесенных в процессии Московского земского посольства к Михаилу Феодоровичу Романову для объявления о единогласном избрании его на Российский престол. Там же интересовались автографами Высочайших особ и палеографическими редкостями. В Палатах бояр Романовых осматривали их внутреннее устройство, печи из древнего изразца и обстановку. Наконец, взглянув на Годуновский колокол и пушки, посетили свечной завод и видели изготовление свеч».[102]
В заключение он подчеркивал, что «участники экскурсий проявляли живой интерес ко всему обозреваемому. И обнаруживали иногда незаурядную пытливость. […] экскурсии создали среди учащихся целую гамму лучших настроений и обогатили многими сведениями, особенно ценными для них, как для жителей Костромской губернии».[103]
В том случае, если в город приезжали учащиеся начальных училищ из окрестностей Костромы, то к посещению музеев, промышленных предприятий и учебных заведений добавлялись прогулка по городу, знакомство с его памятниками. Так, в 1903 г. на страницах газеты «Костромской листок» появились сообщения о двух подобных экскурсиях. В январе губернский центр посетили ученики Расловской земской школы (усадьба Раслово находилась на расстоянии 32 верст от города по Галическому тракту), а в мае – выпускники Плесского городского училища (Плес входил в состав Костромской губернии).
В первом случае поездку организовала учительница А. Макарова, «средства же на поездки дало Костромское общество «Помощь детям», которое по уставу может преследовать свои задачи не только в городе Костроме, но и в губернии. Таким образом, настоящая экскурсия является первой попыткой в этом отношении». [104]
«Экскурсанты остановились в доме г-жи Макаровой; напившись чаю и закусив, они отправились на каток. На другой день дети поднялись очень рано и в 9 часов отправились в Ипатьевский монастырь. Здесь они осмотрели дворец Романовых и внутренность собора, причем объяснения давали учительница и сотрудники Общества, которому было поручено сопровождать детей в их экскурсию. На обратном пути дети осмотрели механико-техническое училище с мастерскими. После обеда и чая школьники отправились в читальню и здесь прослушали два чтения: «Нижний Новгород» и «Янко-музыкант». После чтения было показано несколько комических картин. Из читальни дети отправились к памятнику Сусанина, а затем прошли опять на каток и возвратились домой. Вся экскурсия заняла 11/2 сут[ок] и стоила около 10 руб.».[105]
В этом случае примечательно, что Общество образования приняло участие в организации поездки не только выделением средств, но и предоставлением сопровождающего лица, дававшего пояснения. К сожалению, сведений о других подобных случаях обнаружить не удалось. Вероятно, эта практика так и не получила распространения впоследствии.
Майская поездка выпускников Плесского городского училища тоже прошла при содействии костромичей. Как свидетельствовал корреспондент, «прибыв около 7-ми часов вечера экскурсанты отправились в музей ученой архивной комиссии, где им даны были подробные объяснения Н.М. Бекаревичем и И.Д. Преображенским, предупрежденными о прибытии учеников к означенному времени г. директором народных училищ И.П. Виноградовым, много содействовавшим достижению цели экскурсии и даже лично принявшим участие в осмотре Воскресенской на Дебре церкви».[106] Здесь все необычно – от вмешательства такой значительной фигуры, как директор народных училищ, до необычно позднего посещения музея, где пояснения давали непременный член и делопроизводитель Комиссии. Это, безусловно, свидетельствовало о необычайной популярности самой идеи школьных экскурсий.
«В этот же вечер экскурсанты успели осмотреть лучшие улицы города и погулять на бульваре, где играла музыка, доставившая огромное удовольствие ученикам. – Продолжал корреспондент. — Переночевав в интернате, где им было отведено бесплатное и удобное помещение, экскурсанты в 6 часов утра 30 мая отправились в Ипатьевский монастырь, посетили Епархиальный свечной завод, где о. В. Спасским было показано практическое приготовление восковой свечи, подробно осмотрели промышленные училища имени Чижова, наглядно получить, благодаря любезности инспектора г. Зограф, ясное понятие о разных машинах и применении их, затем Воскресенскую на Дебре церковь, замечательную своими древностями и богатством ризницы и, наконец, Успенский собор. В 3 часа дня 30 мая экскурсанты отбыли обратно в Плес».[107]
Перечень объектов, за исключением вечернего посещения бульвара с игравшим там оркестром, обычен и для более поздних поездок. Многократно позже предоставлялся приезжим группам из уездов и бесплатный ночлег в пансионах. Даже скидки, предоставленные участникам поездки пароходством и столовой Общества трезвости станут позже делом обычным: «Экскурсия обошлась весьма дешево, а именно по 77 коп. с каждого ученика. Дешевизной поездки и содержанием экскурсанты обязаны обществу пароходства «Надежда», взявшему по 10 коп. за ученический билет, и столовой попечительства о народной трезвости, где учащиеся получили свежий из 2-х вкусных блюд обед за 20 коп. с персоны».[108] Необычно то, что о поездке начального училища пишут на страницах городской газеты, – позже такое внимание будут оказывать только дальним поездкам гимназистов. Все свидетельствует о том, что в эти годы – первые годы столетия – подобные поездки были новинкой и поддерживали их на самом высоком уровне. Все только начиналось.
Таким образом, можно утверждать, что обычные загородные прогулки, предпринимаемые в конце XIX в. для поддержания здоровья учеников, в течение первых десятилетий ХХ в. постепенно превратились, в соответствии с общероссийской тенденцией, в образовательные экскурсии, в которых преобладали познавательные и исследовательские задачи. Их готовили и проводили педагоги, преподававшие соответствующие предметы, которые старались связать экскурсионную практику со школьным курсом.
Самым важным для распространения экскурсий шагом со стороны правительства было издание Министерством путей сообщения экскурсионного тарифа (№6900 от 9 марта 1902 г.), которым проезд участников на расстояние до 50 вёрст был бесплатным, а свыше того – по детскому тарифу, со значительной скидкой.[109] Позже, в 1912 г., скидки были увеличены до 75 %.[110] Это вызвало новую волну путешествий по России.
Пароходства, для которых обязательный министерский тариф, в отличие от железных дорог, не был обязателен, тем не менее, старались предоставить школьным экскурсионным группам льготы на оплату проезда, питания (для чего экскурсанты даже возвращались на пароход, прерывая городскую экскурсию), всячески стараясь облегчить пребывание молодых путешественников на пароходах их кампании.
В то же время подготовка поездки требовала оформления большого количества документов, необходимо было предоставлять списки и высылать их заранее губернаторам,[111] для предварительной проверки благонадежности участников поездки. Поскольку это предписание часто нарушалось, то циркуляр был дополнен еще одним, №558 от 8 августа 1912 года – ввиду сообщения Департамента Полиции о замедлении в предоставлении списков, оказывавшихся у губернаторов «иногда даже одновременно с прибытием экскурсантов». Это, по словам циркуляра, ставит местную администрацию «в весьма затруднительные условия в смысле регистрации неблагонадежных лиц, могущих оказаться в числе участников экскурсий». [112]
Тот же циркуляр о льготном тарифе в 1909 был дополнен еще одним, «о правильном применении специального тарифа №6900, установленного на проезд учащихся в образовательные экскурсии» (необходимо было включать в один список только учащихся одного учебного заведения).[113] Позже было установлено, что число лиц, сопровождающих ученические экскурсии иногда превышало число экскурсантов, – и об этом тоже можно узнать из одного из циркуляров.[114]
На рубеже XIX – XX вв. школьные путешествия в столичные города и исторические центры приобретают такой размах, что власти предпринимают меры, ограничивающие посещение их школьными группами, особенно в дни торжеств, совпадающие со школьными каникулами.
Подобные циркуляры Попечителя Московского Учебного округа предписывают, например, извещать начальство Троице-Сергиевой лавры за 2-3 дня о времени экскурсии разных учебных заведений и количестве посетителей, чтобы избежать сложностей с предоставлением помещения и продовольствия. Запрет касался посещений в престольные праздники – Троицу, Успение, дни памяти преподобного.[115] При этом, по предварительной договоренности участникам экскурсий от учебных заведений Московского Учебного округа бесплатного помещения (не более 3 суток) и продовольствия (братский обед, ужин и кипяток для чая).[116] Ограничить неконтролируемый поток ученических групп призвана была Киевская экскурсионная комиссия в связи с проведением летом 1913 г. Всероссийской выставки[117] и т.д.
Особенно страдали от экскурсионных потоков власти Москвы и Петербурга, куда в каникулярное время отправлялись школьники всей Российской империи. Именно для того, чтобы регулировать и координировать экскурсионную деятельность была создана Центральная экскурсионная комиссия при Московском учебном округе.[118] В Петербурге эту функцию выполняло Бюро по содействию иногородним экскурсиям средней школы при С.- Петербургском родительском кружке.[119]
Первые сведения о дальней поездке костромских гимназистов относятся к 1901 году: «2 июня, в 3 часа дня, воспитанники местной гимназии в числе 23 человек, во главе со своим преподавателем – руководителем экскурсии В.А. Андрониковым отправились вниз по Волге до Казани. По дороге они предполагают остановиться на 1-2 дня в Нижнем Новгороде для осмотра достопримечательностей города».[120] Все элементы дальней экскурсии, которые со временем будут нормой для школьных путешествий, присутствовали: «Во время пути устроитель поездки познакомит учеников с историческими, географическими и этнографическими данными, относящимися к местностям, лежащим на берегу Волги. В Нижнем Новгороде и в Казани молодым туристам будет предоставлено учебным начальством бесплатное помещение в местных гимназиях. Путешествие свое они совершат на пароходах Микашиной, любезно сделавшей большую скидку с провозной платы и предоставившей им всякие удобства».[121]
Было, пожалуй, только одно отличие: отец педагога, протоиерей А.В. Андроников, в своем храме Бориса и Глеба перед отправлением в путь «в присутствии начальства гимназии и родственников молодых путешественников» отслужил молебен. «Можно от души пожелать полного успеха благому почину в таком весьма симпатичном деле, как устройство подобных экскурсий»[122] – завершалась заметка, известив нас о первой дальней поездке костромских гимназистов.
Чуть позже та же газета (единственная тогда в Костроме) сообщила о благополучном продолжении поездки, поскольку 5 июня из Нижнего вернулся сопровождавший их инспектор костромской гимназии. «Молодые путешественники, по его словам, вполне здоровы, веселы и увлечены своей поездкой. Они с восторгом рассказывали о своем путешествии до Нижнего и о том радушном приеме, который они встретили со стороны начальства дворянского института Императора Александра II, где они нашли себе приют во время своего пребывания в Нижнем Новгороде. Руководитель поездки В.А. Андроников с большой похвалой отзывается о неослабевающей заботливости агентов пароходства Микашиной, о доставлении всевозможных удобств экскурсантам, которым при отъезде в Казань опять были отведены отдельные каюты».[123]
На обратном пути путешественники предполагали «опять остановиться в Нижнем для того, чтобы оттуда съездить в Сормово, и вернуться в Кострому, вероятно, 12 числа»,[124] но найти сообщения о завершении поездки не удалось. Однако почин был явно удачным, потому что в 1903 г. по их маршруту собираются отправиться уже и гимназистки: «Начальница Григоровской гимназии предложила воспитанницам совершить нынешним летом образовательную прогулку на пароходе вниз по Волге до г. Казани, с остановкою для осмотра более выдающихся попутных Волжских городов. Многие из воспитанниц изъявили свое желание, так как расход на проезд до Казани туда и обратно и за проживание не превышал 10 руб.».[125]
Сами же первопроходцы, как сообщили в одном из следующих номеров, решили усложнить задачу и предпринять еще более дальнюю поездку: «В предстоящее лето составивший уже себе в Костроме известность руководительством ученическими экскурсиями В.А. Андроников имеет ввиду организовать поездку на Балтийское море. Маршрут предполагается следующий: Кострома – Рыбинск на пароходе, Рыбинск – Псков – Рига – Ревель по железной дороге. Остановки предполагаются в Пскове – 2 дня, в Риге – 4-5 дней для осмотра города и его окрестностей, в Ревеле 2 дня. Если время и погода позволяет, экскурсанты совершат поездку на остров Эзель. Расходы на поездку по приблизительному расчету не должны превысить 30 руб. День отъезда назначен 30 мая, возвратиться в Кострому (тем же путем) путешественники предполагают около половины июня. Как мы слышали, к экскурсии имеют в виду присоединиться инспектор гимназии А.С. Владимирский и преподаватель пения В.А. Херсонский».[126]
По мере того, как циркуляры Попечителя Московского учебного округа, к которому относилась Костромская дирекция народных училищ, и которому подчинялись напрямую директора средних учебных заведений, требовали ежегодной отчетности о проведенных экскурсиях,[127] сообщения о них на страницах газет становились более редкими. Само явление становилось все более распространенным и казалось уже делом обычным. Источником сведений о поездках становится почти исключительно отчетная документация средних учебных заведений, как опубликованная, как это было в случае с Общественной мужской гимназией,[128] так и неопубликованная, сохранившаяся в архивных фондах учебных заведений.[129]
Исключение в этом ряду составили лишь газетные заметки о более редких поездках учащихся начальной школы. Так, во время поездки в Москву и в Троице-Сергиеву лавру в 1907 г. ученики костромского городского училища побывали в Историческом, Румянцевском, Политехническом музеях, посетили музей при Строгановском училище «с замечательной коллекцией китайских и японских вещей, Третьяковскую галерею, Зоологический сад; Кремлевские храмы, дворцы, оружейную палату, храм Христа Спасителя».[130] Кроме того удалось посмотреть оперу Д. Верди «Аида» в Солодовническом и пьесу «Некудышник» в Новом театрах. В Троице под руководством иеромонаха – храмы Лавры, Гефсиманский и Вифанский скиты. «Во время пребывания в Москве имелось весьма удобное помещение в Строгановском художественно-промышленном училище, где для экскурсантов готовился прекрасный обед за весьма недорогую плату».[131] Руководителем поездки был педагог и фотограф В.Н. Кларк. Группа из 24 учащихся пробыла в Москве всего 4 дня, с 24 по 27 апреля и один день, 29 апреля, осматривала достопримечательности Сергиева посада.
Подобная программа, чрезвычайно насыщенная, становилась нормой для экскурсий провинциалов в столицы.
Вот, к примеру, маршрут путешествия в Москву учениц Галичской женской гимназии, предпринятого в 1911 г.: Галич – Вологда – Ярославль – Москва – Ярославль – Вологда – Галич. Общая продолжительность составляла 8 дней, но двое суток из них приходились на переезды. За шесть дней пребывания в Москве предполагалось осмотреть:
«1-й день. Общий осмотр города и Кремля. Осмотр храма Василия Блаженного, Успенского, Архангельского и Благовещенского соборов, патриаршей ризницы и дома бояр Романовых.
2-й день. Посещение Исторического и Политехнического музеев.
3- й день. Посещение Третьяковской галереи и Храма Христа Спасителя.
4- й день. Антропологический и Зоологический университетские музеи.
5-й день. Осмотр Грановитой палаты, Оружейной палаты, Большого Кремлевского дворца. Посещение Кустарного музея Московского земства.
6-й день. Посещение Румянцевского музея.
Вечером отъезд.
По вечерам предполагается доставать ученицам места в театрах».[132] Общая стоимость экскурсии составила 15 рублей на человека.
В следующем году была организована экскурсия учениц той же Галичской гимназии в Санкт-Петербург. На экскурсию с дорогой предполагалось затратить 10 дней, из которых 8 отводилось для осмотра достопримечательностей. Программа предполагала осмотр:
« в 1 день – Александро-Невская Лавра
во 2 – \\ –Соборы: Казанский, Исаакиевский, Петропавловский и дворцы
в 3 – \\ –Монетный двор
в 4– \\ –Императорский Эрмитаж
в 5 – \\ –Музей Императора Александра III
в 6 – \\ – Стеклянный и Фарфоровый императорские заводы
в 7 – \\ – Музей Академии Художеств
в 8 – \\ – общий осмотр города».[133]
Предполагалось получить бесплатный ночлег в Петербурге при поддержке Общества воспитательниц и учительниц, просить начальника станции Галич о предоставлении скидки на проезд в соответствии с утвержденным льготным тарифом. Предварительно составлялись и прилагались ко всем документам списки участниц поездки.
Примерно таким же образом готовились и проводились столичные экскурсии в других учебных заведениях Костромской губернии. Организаторы обращались в различные общественные организации, которые выясняли возможности для бесплатного ночлега. Так, Комиссия экскурсий при Московском обществе грамотности отвечала на запрос начальницы Смольяниновской женской гимназии в январе 1914 г. : «Для экскурсии женской гимназии Смольяниновой помещение может быть приготовлено с 12-16 февраля с.г.».[134] В деле сохранились переписка с начальником станции Кострома Московско-Ярославской железной дороги (л.37), корешки и полное свидетельство к талонам и льготному тарифу №200 – 1912 г.(л.л. 42-44), а также благодарственное письмо отца одной из учениц, инженера Ф.Я. Госкинс (л. 53). «Милостивая Государыня, Надежда Сергеевна, – обращался он к Н.С. Яблочковой, сопровождавшей гимназисток в Москву. – Позвольте поблагодарить вас, Людмилу Капитоновну и Елену Антоновну за труд и работу, положенные Вами в организацию экскурсии. Из рассказов нашей Лели видно, что экскурсия вполне удалась; без сомнения, все участницы вынесли много приятного и полезного и, наверное, надолго сохранят благодарные воспоминания о тех, кто способствовал успеху путешествия».
Однако познавательная ценность путешествия, столь богатого впечатлениями, была довольно низкой: предварительная проработка вопросов истории городов, подготовка к восприятию объектов осмотра не проводилась, количество информации было огромным, но воспринять и запомнить все это было вряд ли возможно, тем более, что маршрут никак не был связан с предметами школьной программы. Разве что посещение Романовских палат на Варварке в Москве было связано с темой династии Романовых, которая была близка всем костромичам по посещениям Ипатьевского монастыря. Такие поездки были, как правило, приурочены к каникулам – Рождественским или летним.
Несколько более были подготовлены ближние экскурсии – в Нижний Новгород, Ярославль, Ростов Великий, Переславль-Залесский. Количество объектов осмотра было значительно меньше, пояснения давались преподавателями истории, которым удавалось использовать сведения, полученные учащимися на уроках истории и словесности.[135] В государственных гимназиях затраты преподавателей на поездку частично восполнялись из средств, полученных в оплату обучения.[136]
Как город, лежащий на Волге, которая стала уже в начале XX в. одним из самых бойких экскурсионных и туристских маршрутов, Кострома принимала гостей. Так же, как и о путешествиях костромских гимназистов, местные газеты поначалу регулярно сообщали о группах учащихся, посетивших город проездом.
Так, газета «Поволжский вестник» в 1908 г. сообщала подробности пребывания в Костроме 36-ти выпускниц Вологодского епархиального женского училища: «С пароходной пристани экскурсантки проследовали в женское епархиальное училище, где им был приготовлен ночлег.
Следующий день экскурсантки посвятили обзору Костромы: посетили кафедральный собор, при обозрении которого пользовались объяснениями прот. И.Я. Сырцова, памятник Сусанину, Ипатьевский монастырь, палаты царя Михаила Федоровича; здесь экскурсантки, руководимые о. игуменом Павлом, обозрели Троицкий собор и монастырскую ризницу. На обратном пути из монастыря экскурсантки, несмотря на крайнюю усталость, выразили непременное желание познакомиться с устройством и организацией фабрик, почему руководителями экскурсии было и получено разрешение на обозрение фабрики бр. Зотовых. Юных экскурсанток, из которых многие видели фабрики лишь впервые, очень заинтересовали льнопрядение и дальнейшая обработка льняной пряжи.
Вернувшись около 3 ½ ч. дня в епархиальное училище, экскурсантки отобедали и затем около 7 ч. вечера отправились в Романовский археологический музей; здесь внимание экскурсанток наиболее было затронуто этнографическим отделом и предметами, добытыми при раскопках. Нужные при обозрении музея разъяснения давали хранитель музея А.И. Черницын и инспектор епарх. училища св. П.А. Алмазов, состоящий членом совета архивной комиссии. При обозрении отдела раскопок последним была предложена вниманию посетительниц краткая лекция о том значении, какое имеют раскопки для изучения прошлого данной местности. Обозрение музея продолжалось более часа. Экскурсантки, удовлетворенные обозрением, горячо благодарили членов комиссии за разъяснения и выразили крайнее сожаление об отсутствии подобного учреждения в Вологде».[137]
Характерно, что и в этом случае пояснения на экспозициях местных музеев и при осмотре городских достопримечательностей давали истинные знатоки своего дела, лучшие специалисты города. По мере развития экскурсионного движения число сообщений о подобных посещениях в периодической печати сокращалось. Начальники учебных заведений, обращавшихся к директору 1-й Костромской мужской гимназии, уже даже не просили показать город. Директор Кишиневской 2-й мужской гимназии имени наследника цесаревича Алексея Николаевича, воспитанники которого должны были остановиться в Костроме во время путешествия по Волге 29-30 июля 1914 г. «для осмотра памятников ее славного прошлого», писал: «Я вынужден покорнейше просить Ваше Превосходительство не отказать мне и сопровождающим меня экскурсантам в разрешении провести одну ночь в здании вверенной Вам гимназии, хотя бы в самом тесном помещении. При этом я, конечно, далек от мысли о предоставлении мне и моим спутникам чего-либо, кроме помещения».[138]
В фонде 2-й мужской гимназии, директор которой, А.Н. Рождественский, возглавлял Костромскую экскурсионную комиссию, сохранилось «Дело об ученических экскурсиях». В его составе – многочисленные запросы, поступавшие на его имя из разных учебных заведений Российской империи, Санкт-Петербурга, Москвы, Рыбинска, Вятки, Нижнего Новгорода, Ревеля и других городов, Бессарабской, Таврической, Казанской, Полтавской и других губерний.[139] Документы дела относятся к 1911/12 учебному году. Возможно, такие же дела за другие учебные годы сгорели в пожаре Костромского архива в 1982 году.
К середине 1910-х годов в Костромской губернии была создана специальная Экскурсионная комиссия, которая, совместно с Центральной Экскурсионной Комиссией Московского учебного Округа взяла на себя задачи координации и регулирования экскурсионных потоков.
Таким образом, можно сказать, что дальние ученические экскурсии, начинались в 1900-х годах как экстраординарные события, которые освещались в местной периодике, подготовка их осуществлялась на уровне высокопоставленных чиновников, пояснения на экскурсиях давались лучшими специалистами губернии. В середине 1910-х годов подобные путешествия стали нормой, их количество значительно увеличилось. Условия ночлега, предоставляемого местными учебными заведениями, были самыми скромными. Речь о найме помещения в гостиницах или других подобных заведениях не заходила. Питание в пути было более чем скромным, его старались организовать либо на пароходах, где кампанией предоставлялась скидка, либо в самых дешевых предприятиях общественного питания (при условиях предоставления скидок). Чаще всего довольствовались взятыми с собой или купленными в пути продуктами. Желательным (но не обязательным) условием пребывания в месте ночлега был самовар с кипятком и чайная посуда.
Необходимость в координации таких поездок потребовала создания определенного руководящего центра в каждой губернии. В Костроме эти обязанности принял на себя выдающийся педагог и общественный деятель, директор Костромской 2-ой мужской гимназии А.Н. Рождественский, он стал председателем Костромской экскурсионной комиссии, которая была связана, в свою очередь, с Центральной Экскурсионной Комиссией Московского Учебного Округа. Велся сбор статистических сведений о количестве и содержании принятых и отправленных экскурсионных групп, выяснялись потенциальные возможности местных учебных заведений.
Так, в 1914 г. А.Н. Рождественский запрашивал начальницу Смольяниновской женской гимназии: «…прошу Вас уведомить меня, в какие числах июня и июля 1914 года и скольким экскурсиям Вы согласитесь дать помещение во вверенной Вам гимназии, и какие удобства при этом Вы могли бы им предоставить (сено, тюфяки или постели для спанья, самовары, чайную посуду и т.п.».[140]
В том же фонде Смольяниновской гимназии сохранился запрос начальницы Солигаличской прогимназии А. Асаткиной. Готовя экскурсию по Волге для своих воспитанниц, она писала Ю.В. Смольяниновой: «По маршруту назначена остановка в Костроме на 2-3 дня. Не найдете ли возможным разрешить остановиться экскурсантам (в числе 15 человек) на это время в здании вверенной Вам гимназии, о чем имею честь покорнейше просить Вас. Если нельзя будет остановиться в здании вверенной Вам гимназии, не благоволите ли указать мне, куда еще я могу обратиться с подобной просьбой». [141]
Однако не только учащиеся всех видов образовательных учреждений провинции становились участниками экскурсий. Экскурсии совершали геологи,[142] лесничие,[143] крестьяне,[144] земские учителя и другие низкооплачиваемые служащие. О последних будет сказано ниже, поскольку организацией их экскурсий занималось московское Общество по распространению технических знаний и Московское отделение Российского общества туристов. А вот о поездках, организованных земством, стоит поговорить подробнее. Их было много, как правило, органы земского самоуправления стремились познакомить крестьян с более рациональным ведением тех или иных отраслей сельского хозяйства.
Такие экскурсии проводились и в Костромской губернии,[145] но рассмотрим подробнее экскурсию крестьян Олонецкой губернии в г. Повенец и с. Шуньгу. Экскурсия была организована и оплачивалась губернским земством, крестьянам были выданы суточные и проездные деньги. С разной степенью комфорта (в соответствии с условиями места) были организованы ночлег и питание.
Органы земского самоуправления были заинтересованы в повышении доходности крестьянских хозяйств, поэтому главным содержанием экскурсии стала демонстрация «образцовых» маслодельных ферм. Участник экскурсии (вероятно, при помощи журналистов) писал: «Внимательно осматривались нами скотный двор, коровы и дойка коров, где объяснения давала заведующая фермой маслоделия г. Корельская, ясно и очень понятно для нас, а также показывала и объясняла все принадлежности маслоделия, как-то: сепаратор, маслобойки, масловыжиматель и проч.; она сейчас же распорядилась , чтобы прислуга приготовилась к приготовлению масла, всё время объясняла, не делая никакого перерыва, что для нас было весьма понятно а, главное, полезно. Так же мы получили от неё по брошюре “Краткое руководство маслоделия”».[146] Наряду с этим крестьяне слушали лекции, сопровождаемые показом «туманных картин», а в заключение получили целую библиотечку популярных брошюр.
Наиболее масштабную экскурсию подготовил и провел Союз Сибирских маслодельных артелей, созданный в 1907 г. В январе 1914 г. на общем собрании уполномоченных Союза в Барнауле родилась идея отправить своих представителей в Европу, чтобы познакомиться с постановкой там сельского хозяйства. В качестве руководителя экскурсии был избран выдающийся деятель народнического движения, а позже — эсер Н.В. Чайковский (1850-1926), который, вернувшись из Англии, где он был арестован за участие в заговоре против существующего строя, вышел из рядов партии и увлекся идеей организации в России кооперации.[147]
Е. Брешко-Брешковская писала о нём: «Мы не можем даже сказать, какой род деятельности был особенно дорог его искренней, верующей душе, настолько энергично, я бы сказала, жадно хватался он за каждую новую предстоящую перспективу. И если есть нечто связующее воедино все его начинания на широкой арене его разнообразной деятельности, то это несомненная чистота побуждений, как и неизменна цель в виду – благо человечества. О нем без всяких оговорок можно сказать: пришел на землю для того, чтобы любить и служить. Служить не за страх, а за совесть. Жажда непрестанного служения и наложила особую печать на всю его долгую деятельность и постоянно вызывала к жизни богатый родник энергии, никогда в нем не иссякавший».[148]
Именно такому человеку кооператоры Западной Сибири предложили заняться организацией экскурсии, чем он и занялся со всей присущей ему энергией. Благодаря его связям были установлены контакты как с российскими кооперативными обществами (Московский Союз Потребительных обществ, Центральное Рижское Общество сельского хозяйства и т.п.), так и с зарубежными. По признанию самого Н.В. Чайковского, «в Англии успех экскурсии в значительной мере зависел от чисто-английского широкого гостеприимства и дружеского отношения, которое проявили тамошние кооперативные организации».[149]
Участниками поездки стали крестьяне-артельщики, избранные на сходах. Трое суток, в течение которых экскурсанты ехали от Кургана до Москвы, они (по инициативе руководителей) потратили на выяснение того круга вопросов, которые их интересуют. В числе последних были подробно проработаны и сформулированы вопросы землепользования, животноводства, птицеводства, маслоделия, кредитной и потребительской кооперации и т.д.
В Москве разместились в помещении, предоставленном Московским Союзом потребительских обществ, осмотрели достопримечательности города: собор Василия Блаженного, Кремль, Красную площадь, храм Христа Спасителя, который осматривали уже в сумерках «и вернулись на ночлег усталые и подавленные массой новых впечатлений». Однако, после ужина была прочитана лекция об улучшении породы скота.
В следующие дни экскурсанты посетили народный университет Шанявского, куда принимались все желающие, но, закончив обучение, они не пользовались никакими правами и привилегиями; осмотрели селекционную станцию и опытное поле сельскохозяйственной академии в Петровском-Разумовском, образцовое молочное хозяйство на Бутырском хуторе Московского общества сельского хозяйства. В экскурсии по Волоколамскому уезду Московской губернии их сопровождал губернский агроном А.Н. Минин, причём были показаны обычные деревенские молочные хозяйства, составившие между собой небольшое товарищество.
Замысел организаторов понятен: они сначала старались показать своё, чтобы убедить, что улучшения возможны и в России, в её условиях. Организатор признавался: «Мы знали, что, приехавши в Данию, мы встретим там совсем другие условия развития хозяйств, чем у нас, и это может привести некоторых экскурсантов к неправильному выводу, что благоустройства в хозяйстве можно достигнуть только при хуторском землепользовании и при остальных экономических условиях, имеющихся в Дании, […] разница между хозяйствами в Дании и в Сибири слишком велика, и может показаться, что между ними такая бездонная пропасть, которую невозможно перешагнуть. И вот мы задались целью показать […] хозяйства на всех переходных стадиях их развития».[150]
Организаторы выстраивали впечатления по нарастающей: большинство экскурсантов никогда не покидали пределов своего края, никогда не видели моря. Возникали проблемы с непривычным питанием, крестьяне отказывались осматривать крупные хозяйства, опыт которых они считали непригодным для себя…
В Дании поражало всё. И то, что велосипеды не были предметами роскоши («нужно сказать, что в Дании все, от большого до малого ездят на велосипедах»), и то, что кооперативных магазинах продают вино («Здесь нет такого злоупотребления спиртными напитками, как у нас, — нет и казённой продажи питей, так как слабое виноградное вино употребляется в почти каждом датском семействе, и в небольшом количестве»).[151]
Осматривали поля и фермы, школы и музеи. В сельскохозяйственном музее экскурсанты убедились, что датчане начинали с такой же техники и почти с такой же организации хозяйства, как и в России. «Невольно нашим экскурсантам , глядя на эту живую историю современной сельско-хозяйственной культуры, пришлось еще раз убедиться в том, что […] единственно верный и неизбежный путь к улучшению в скотоводном хозяйстве – это улучшение содержания и кормления своего скота, постоянная браковка и подбор»…[152]
Надо ли говорить, что подобные выводы не пришли бы в голову сибирским кооператорам, если бы руководителем экскурсии не был принципиальный сторонник общинного ведения сельского хозяйства, продолжением которого он видел кооперацию, противник проникновения крупной сельской промышленности в Российскую практику. Куда бы ни приезжали экскурсанты, всюду экскурсия выстраивалась так, что нужные Н.В. Чайковскому мысли сами собой рождались в крестьянских головах. Так постепенно постигалась истина: при определённом выстраивании, экскурсия становится мощным средством агитации.
То особое состояние удивления и восприимчивости, которое возникало при осмотре чистоплотных свиней («но только в том случае, когда ей предоставляют чистое помещение и ложе»[153]), Гайд-парка и Вестминстерского аббатства, приюта для лошадей и аэропланов в Лондоне, – все это было искусно использовано для проведения идеи организаторов: община не является препятствием для налаживания высокодоходного кооперативного хозяйства.
Такие экскурсии тоже можно назвать образовательными. В них сочеталось приятное с полезным, удивительное с обычным. Важно, что этот выход за рамки обыденности действительно приводили к тому результату, который планировали организаторы.
Интенсивно развивался процесс организации экскурсий и в других губерниях и провинциальных городах. В 1914 г. в Ярославле начал издаваться журнал «Русский экскурсант». Его создатели, члены Ярославской экскурсионной комиссии, писали: «В настоящее время, когда школьные экскурсии в различные места разрастаются с поразительной быстротой, особенно ощущается недостаток в периодическом органе, специально посвященном этому делу».[154] Цель, которую наметили издатели, было «содействие развитию русской молодёжи путём экскурсий любви к Родине и знакомство с нею, причём путь к достижению этих целей намечен редакцией чисто практический, заключающийся в единении журнала со всеми общественными и частными организациями, ведающими экскурсионное дело в России».[155]
Отличие от позиции столичных деятелей состояло в том, чтобы ввести в орбиту экскурсионных интересов провинцию: «Если ещё не так давно едва ли не одни столицы считались достойными внимания для развитого вкуса, то теперь, после трудов Васнецова, Рериха, Горностаева, Грабаря и иных мастеров пера и кисти, новый смысл, вечную красоту стали мы видеть и в тех древних дивах нашего художественного творчества, которыми богаты почти все исторические области русской земли».[156]
Истолковать эти сокровища, облегчить техническую сторону организации экскурсий по Российской провинции – вот главные задачи редакции, с которыми она справлялась до самого 1917 года, когда «товарищество на паях», издававшее журнал, уже не могло продолжать издание ввиду произошедшей социальной катастрофы.
Несколько иначе обстояло дело в столицах Российской империи.
2.2 Экскурсии в Петербурге
Экскурсионная практика в столице империи развивалась в первую очередь в учебных заведениях, причём преимущество отдавалось тем из них, которые менее всего оказывались под контролем Министерства народного просвещения. В конце XIX в. одним из новых типов учебных заведений, не подчинявшихся Министерству, стали коммерческие училища.
А.Ф. Гартвиг писал: «Коммерческие училища, учреждаемые в ведомстве министерства финансов, как новый тип учебных заведений, с атмосферой более свежей, более общественной, должны обратить особенное внимание на необходимость коренного изменения отношения к учащимся, на выработку отношений, построенных на доверии, благодаря которому только и возможно будет воспитание в них прямоты характера, какая одинаково необходима и для человека вообще, и для торговца в частности».[157]
Хроникёр известного педагогического журнала «Вестник воспитания» в 1903 г. отмечал: «Развитие у нас коммерческого образования продолжает быстрыми шагами идти вперед. Явление это служит наглядным и неоспоримым доказательством того, […] насколько оживляется школа, имеющая корни в самосознании и самодеятельности общества, направляемая согласно с его возможностями и потребностями». Коммерческие училища к этому времени уже были открыты в Рыбинске, Самаре, Томске, готовилось открытие их в Баку, Кременчуге, Благовещенске и Владивостоке. «Ряд данных показывает вместе с тем, что коммерческие училища в постановке учебного и воспитательного дела идут новыми путями, не останавливаясь перед реформами и смелыми начинаниями, не заключаясь в рамки однообразного и обязательного для всех школьного обихода. Нижегородское коммерческое училище осуществило опыт замены классной системы системой семестральной»…[158]
Именно коммерческие училища, как это в 1870-х гг. было с учебными заведениями военного ведомства, стали площадками для педагогических экспериментов, и особенно ярко это проявилось в учебных заведениях Санкт-Петербурга.
Тенишевское училище с самого начала задумывалось его основателем, князем В.Н. Тенишевым, как эксперимент: «Он был открытым врагом современной системы образования юношества, — писала княгиня М.К. Тенишева в своем дневнике, — и ему казалось, что стоит лишь учредить образец училища на новых началах, как пример этот будет признан правительством, и остальные учебные заведения немедленно подвергнутся преобразованию».[159]
Свобода от опеки Министерства народного просвещения (училище подчинялось Министерству финансов) позволяла не только отказаться от форменной одежды учащихся, но и вводить новые программы, использовать непривычные методические приемы. В 1900 г. не просто было освящено новое здание на Моховой ул. Петербурга, а открытая ранее (в 1898 г.), школа преобразована в коммерческое училище, – была создана уникальная атмосфера, основанная не на принуждении, а на доверии к естественной потребности детей в знаниях о реальной жизни.
Не было случайным избрание директором А.Я. Острогорского, который не только служил в Министерстве финансов, но и издавал журнал «Образование», выпустил хрестоматию по русской литературе с говорящим названием «Живое слово».[160] Он собрал вокруг себя единомышленников, среди которых, после изгнания из университета по политическим мотивам, оказался и И.М. Гревс, только что, 21 мая 1900 г. защитивший магистерскую диссертацию.
Его поездка в поместье Горация на Сабинской земле, описанная в соответствующей главе монографии, была вызвана потребностью исследователя в изучении историко-культурного ландшафта. Фразы, казавшиеся загадочными в древних манускриптах, оживали благодаря местным диалектам. Он писал после поездки: «Великими добавочными пособниками для истолкования того, что говорят вещественные памятники прошлого, являются природа и люди; ландшафт и топография, рельеф и одежда земли, ее дары, солнце, воздух, горы и море,— с одной стороны, открывают фон искомой картины, современное население многими пережитками прошлого в нынешнем его быту оживляет, с другой, окаменелости вековой старины».[161]
До знаменитых студенческих итальянских экскурсий было еще далеко. По собственному признанию И.М. Гревса, в 1890-х гг., говоря об «исторических путешествиях», он имел ввиду лишь «desideratum», то есть «желаемое»: «Мне самому экскурсии рисовались тогда больше средством самообразования учителей, чем обучения их питомцев».[162] Он отмечал, что первые опыты образовательных естественнонаучных экскурсий были предприняты именно в средней школе, а в Петербурге «систематическое внимание на исторические экскурсии обращено было в числе средних школ прежде всего “Тенишевским училищем”».[163] Правда, по скромности он не упомянул о том, что это состоялось при его непосредственном участии. Именно на заседании попечительского совета этого учебного заведения им 13 февраля 1901 г. был сделан доклад «К вопросу об организации исторических экскурсий».[164]
О том, что экскурсии стали естественной частью образовательной системы тенишевцев, убедительно свидетельствует сборник «Образовательные поездки в средней школе».[165] Они предпринимались с первого учебного года — в зоологический и ботанический сады, в Эрмитаж, на Путиловский завод и в ближайшие пригороды. Поначалу это были естественнонаучные и географические экскурсии.
По словам одного из руководителей, во время поездки 1900/01 учебном году в Крым «обнажилась вся глубина того воспитания, которое многие дети получают в семьях, где все висит на прислуге, к пособию которой дети привыкают до такой степени, что сами ничего не умеют делать. Порядок в содержании своих вещей, в уходе за своей особой, сосредоточенность внимания на нужные моменты, умение ориентироваться и вызываемая ими догадливость отсутствовали в такой мере, что часто выводили нас, руководителей, из себя».[166]
Крымская экскурсия была одной из первых дальних экскурсий, организованных в Тенишевском училище. После утомительной трехдневной поездки в поезде под накаленной крышей вагона третьего класса, учащиеся пали духом и устали. Однако маршрут был проложен через весь полуостров, от Бахчисарая и Севастополя через Алупку и Ялту, Козьмодемьянский монастырь и Чатырдаг – назад в Севастополь.
Трудности, которые пришлось преодолевать в этой поездке, не заставили организаторов от них отказаться, и в последующие годы была организована экскурсия на Кавказ по маршруту Ростов – Владикавказ – Военно-Грузинская дорога – Тифлис – Шаропань – Чиатуры – Батум – Черное море – Севастополь – Ялта (1909/10 учебный год), а в следующем учебном году – на Урал. Педагог отмечал, что для многих «экскурсии являются едва ли не единственным случаем, когда они сталкиваются с непосредственной действительностью».[167]
Постепенно выяснялись, что воспитывала сама атмосфера небольшого круга сверстников, где «неловкого, избалованного и капризного ожидает град шуток и насмешек, одна возможность которых заставляет иного уже заранее держаться настороже.[…] Необходимость стеснять себя для других, пользоваться одинаковыми с ними правами, подчиняться подчас неизбежной в пути суровой обстановке, быть готовым к неудобствам, ограничениям в пище и сне, напрягаться при ходьбе и лазании, вызывает усиленную приспособляемость, этот необходимый элемент всякого разумного воспитания».[168]
Целью этих поездок были не только воспитание самостоятельности и умения жить в коллективе, знакомство с жизнью, — собственно, формирование нового человека и было целью создания училища. В то же время изучали геологическое строение гор, посещали различные производства, собирали естественнонаучные коллекции, знакомились с бытом местного населения. Во время экскурсии на Урал тенишевцы не только поднимались на горы, но и спускались в шахты, наблюдали процесс отгрузки и транспортировки руды, выплавки меди на одном из заводов Нижнего Тагила. Уже в 1902/3 учебном году была предпринята и гуманитарная экскурсия в Москву, Ростов, Ярославль, предполагавшая и осмотр исторических городов, соотнесенный с курсом отечественной истории, и посещение музеев.
В 1902 г. была совершена поездка в Киев.[169] Однако в ту пору подобные экскурсии носили «несколько экспромтный характер», а сами местности «представляли для самих руководителей своего рода terra incognita».[170] Со временем преподаватель и сам более тщательно стал готовить будущую экскурсию, прорабатывая курс с учетом будущих выездов, выстраивая логику поездки в соответствии с программой.
Посещение музеев постепенно становилось неотъемлемой частью таких поездок. Иногда сам преподаватель давал разъяснения. Так, преподаватель А. Сахаров предварял посещение Третьяковской галереи небольшой беседой. В ней давал характеристику собрания, выделял специфические черты живописи представленного там периода, такие, как «аскетически-суровый, строгий», «гуманитарно-психологический характер»,[171] связь с литературой Гоголя, Тургенева, Толстого, Достоевского. Но сам осмотр экспозиции ничем не напоминал современных экскурсий. «В дальнейшем обзоре следует индивидуальное знакомство с художниками; бродим вместе и в рассыпную; одни восхищаются Васнецовым, другие «кровью» у Репина, третьи спорят о «художестве» Верещагина. Suum cuique.[172] Главное же, не следует утомляться на мелочах, а прямо обратиться к обозрению достопримечательностей галереи… Попутно я всегда делаю экзамен по портретам в знакомстве с замечательными деятелями России».[173]
Но поездки часто захватывали незнакомые провинциальные собрания, а там впечатления и польза во многом зависели от того, кто давал пояснения в каждом из них. Большей частью музеи не имели штата сотрудников, создатель и хранитель музея сам встречал группы и давал пояснения. В Ростове Ярославском тенишевцев встретил сам основатель древлехранилища, И.А. Шляков: «мы были очарованы его любовью к родной старине, энергичной работой над ее восстановлением».[174] В киевском историческом музее пояснения давал директор Н.Ф. Беляшевский, «увлекающийся, главным образом, археологией. С любовью и знанием дела нарисовал он нам развитие культуры края от ее зачатков до настоящего времени. Из зала в зал, от витрины к витрине водил он нас, обращая внимание на все, что могло охарактеризовать рисуемую им эпоху».[175] Гораздо меньше повезло экскурсантам в Екатеринославле. Директор музея, Эварницкий, уехал на археологический съезд, «и “объяснения” давал служитель, от которого мы слыхали довольно невероятные вещи: это – доисторические шаровары, а это доисторический крест и т.д.».[176]
Первый отчет о подобных опытах был издан училищем в 1906 г., сборник назывался «Географические экскурсии». Успех его был столь велик, что «многие учебные заведения г. Петербурга последовали примеру Тенишевского училища и ввели школьные экскурсии в программы своих занятий».[177] В их числе можно назвать и знаменитое коммерческое училище в Лесном, открытое в 1904 г., чей экскурсионный опыт заслуживает отдельного разговора.
Однако, как выяснилось, руководить дальними экскурсиями могли только преподаватели, для которых училище было главным местом службы: «многие по условиям своей деятельности не могли иметь той тесной связи с училищем, какую имели учителя-основатели его».[178]
В 1902 г. И.М. Гревс смог вернуться в университет, и следующие экскурсионные опыты его были связаны уже со студентами и бестужевками.[179] Место учителя истории в Тенишевском училище он передал только что закончившему университет Арту Заксу, которого, по словам Н.П. Анциферова, называли «Азартом Яковлевичем». Кроме Тенишевского училища А.Я. Закс преподавал в восьмиклассном коммерческом училище в Лесном, в 1915 г. перебрался в Тверь, а с 1919 г. перешел в Наркомпрос, став в Москве одним из организаторов Центрального музейно-экскурсионного института (1921-23), Бюро школьных экскурсий и прочих подобных учреждений,[180] перенеся опыт петербургских школ на московскую почву.
Ещё одним из ведущих центров развития экскурсий стало Санкт-Петербургское восьмиклассное коммерческое училище в Лесном. Оно было открыто 14 сентября 1904 г., первоначально – как мужское, в составе трех классов, а с 1906 г. туда стали принимать и девочек.[181] В нем преподавали педагоги, позже ставшие ведущими экскурсионистами страны – А.Я. Закс, Б.Е. Райков, Н.М. Соколов, В.А. Герд, И.М. Гревс и т.п.
Б.Е. Райков, проработавший в Лесном более десяти лет, с 1905 по 1917 г.г., позже сформулировал основные принципы организации экскурсий в училище, которые были предложены как образец для всех учебных заведения страны.
Главным тезисом стало положение о тесной связи их со школьной программой. «Экскурсия должна находиться в теснейшей связи с тем учебным матерьялом, который преподан на уроках, – писал он. – Задачей преподавания является или иллюстрирование и дополнение сведений, уже усвоенных учащимися, или сообщение им такого запаса личных впечатлений и наблюдений, которые в ближайшее время будут переработаны в классе, как подлежащий изучению материял».[182] Недопустимо как «откладывание» экскурсии на продолжительное время, что приводит к забвению пройденного, так и «забегание вперед».
При подготовке экскурсии важно определение ее цели: «Каждая экскурсия должна иметь совершенно определенное задание, […] “разбрасывание” на экскурсии или построение ее на случайном матерьяле – прием совершенно непозволительный, который может дать самые печальные результаты. […] руководитель должен быть настолько знакомым с данной местностью и вообще расположением тех объектов, которые он собирается показывать, чтобы заранее построить и разработать во всех деталях тему экскурсии».[183]
Экскурсии были обязательными для всех учеников и отношение к ним ничем не должно было отличаться от отношения к классным занятиям. Экскурсионной комиссией, которая была создана в училище во время его организации, был разработан план экскурсий. Их количество колебалось от 5 экскурсий (в первом классе) до восьми (с третьего по восьмой) в год. План предполагал ближние (по городу и ближайшим пригородам) и дальние (Север, Урал, Малороссия, Кавказ, Польша и т.д.).
«Следуя этому плану, – продолжал Б.Е. Райков, – каждый выпуск учащихся в течение всего учебного курса проделывает 60 экскурсий, из них 56 однодневных и 4 многодневных. Из этих 60 экскурсий – 9 проводятся в окрестностях Лесного, в непосредственной близости к зданию школы, 40 ставятся в пределах С.-Петербурга, и, наконец, 11 происходят вне городской черты и связаны с передвижением по железной дороге».[184]
Несмотря на то, что родители учащихся были, как правило, небогаты, денежный взнос по 2 рубля в полугодие составлял непременное условие обучения в училище. Эти деньги можно было истратить только на экскурсии, которые на первых годах обучения почти не тратились в силу преобладания ближних экскурсий, а к старшим классам накапливалась определенная сумма, которой хватало на дальние поездки.[185]
По темам преобладали естественнонаучные экскурсии (половина от общего числа), 13% составляли географические и 28% – гуманитарные, причем последние преобладали в программе старших классов.
По содержанию экскурсии варьировались в зависимости от возраста учащихся. Квалификация педагогов позволяла сложные вопросы излагать простым языком, так, экскурсия в окрестности Петербурга, на место тектонического обнажения геологических слоев, была названа Б.Е. Райковым «На чем стоит Петербург».[186]
Старшеклассники изучали природные сообщества – лес, луг, болото и т.д. «Мы никогда не имеем в своем распоряжении природы в ее целом, а наоборот – всегда расчленяем ее и изучаем порознь такие явления, которые на самом деле теснейшим образом связаны между собой, – сетовал педагог, – […] напр., изучение порознь почвы, бактерий, грибов, различных семейств зеленых растений, червей, насекомых и прочих животных – составляет продукт искусственного расчленения таких естественных и цельных единиц, каковы, напр., лес, луг, болото и т.д.».[187]
Таким образом, можно говорить, что в системе средней школы сложилась стройная система экскурсионной деятельности, подчиненной задачам получения новых знаний и конкретизации теоретических основ в ходе исследований «целокупной природы» и культуры, с которыми соотносился и учебный процесс.
Оплата руководителям экскурсий, включенным в учебный процесс, начислялась как обычное жалованье за проведенные урочные часы. В случае проведения экскурсий во внеурочное время, по предложению министерства, оплата начислялась из специальных средств учебного заведения, полученного от платы за обучение. Собственные издержки учащихся во время экскурсии покрывались из средств родителей, причем была создана накопительная система взносов на обязательные экскурсии.
В университетской среде, где идеи общественного служения и науки всегда были тесно переплетены, прежде всего сформировался и был осознан интерес к исследованию отдельных местностей. В 1882 году в Петербургском университете было основано студенческое научно-литературное общество, ставшее местом неформального сотрудничества профессоров и студентов. Через некоторое время при нем начал действовать областной отдел. «Он должен был полнее ставить задачу изучения «земской жизни» России в различных ее местных особенностях и так являться школою для теоретической подготовки будущих деятелей русской земли»,[188]— вспоминал один из его участников. Познание территории как целого, во всех взаимосвязях различных процессов и использование этого знания для решения местных проблем, – такова была главная задача этих штудий.
Эти занятия были направлены на получение целостного, междисциплинарного знания, возможно, именно поэтому многие члены университетского общества сохранили стремление к «целокупному» (как тогда говорили), т. е. целостному знанию на всю жизнь. И не случайно именно там встретились естествоиспытатель В.И. Вернадский, будущий создатель понятия «ноосфера», рассмотревший человечество в природном контексте, и способствовавший утверждению городоведения на отечественной почве И.М. Гревс, историки С.Ф. Платонов, братья Ф.Ф. и С.Ф. Ольденбург (последний в 1920-х гг. возглавит краеведческое движение страны).
Они стали потом известными учеными, профессорами и способствовали проникновению новых идей в преподавание отдельных дисциплин. Одной из них было сближение науки и учебной дисциплины, что, по мнению И.М. Гревса, означало, что учитель и ученик должны были в той или иной мере становиться исследователями, а не простыми потребителями готовых текстов. Ученые должны были помочь им в этом, и они предложили новые формы такой помощи, быстро получившие распространение. Ими стали семинары и экскурсии, ничем не походившие на явления, которые мы сегодня называем так. Семинарии (так их чаще называли на рубеже веков) предполагали настоящее небольшое исследование, в котором педагог помогал поставить проблему, а потом он вместе с участником семинария искал пути ее решения. Речь шла именно о получении совершенно нового, оригинального знания.
Семинарии получили распространение во многих средних учебных заведениях, в университетах и на высших женских курсах— всюду, где стремились воспитать в человеке личность, самостоятельно ищущую свое место в быстро меняющемся мире. Многие занимались самообразованием — авторитет знаний был чрезвычайно высок. Для тех, кто не имел возможности работать под непосредственным руководством ученых, был создан особый вид издания, который тоже назвали «семинарием».
В наши дни издания такого рода почти не встречаются. И дело не только в том, что самообразование (как, впрочем, и образование вообще) теряет привлекательность в глазах молодежи. Изменились и педагоги— они перестали быть исследователями, познающими мир во всей его сложности и противоречивости, причем здесь речь идет не только о школьных, но и о вузовских преподавателях. Для написания семинария необходимы богатство идей, свободная ориентация в литературе и источниках, щедрость, наконец,— ведь кладовую идей надо было бескорыстно открыть для всеобщего пользования, сформулировать темы, снабдить библиографией.
Когда в 1907 г. И.М. Гревс готовил поездку в Италию, ему, по собственному его признанию, не удалось «осуществить поездку дома, теоретически: проработать ее план и содержание шаг за шагом, по книгам и снимкам, картинам, планам, чертежам и другим пособиям. Надо точно знать, что будешь видеть и делать так, чтобы реализуемая экскурсия являлась как бы воплощением того, что уже прошло через ум и фантазию в тех или иных символизированных знаках. Чтобы хорошо удовлетворить такому требованию, необходимо готовиться к экскурсии, замышляемой весною, всю предшествующую ей зиму – лекциями, демонстрациями, которые бы устраивались руководителями, докладами самих будущих участников, изучением литературы, посещением музеев, содержащих подходящие предметы и коллекции, – словом, чем-то вроде специально приспособленного просеминария».[189] Тем не менее, поездка, участниками которой были, главным образом, студенты старших курсов университета и Бестужевских курсов, ученики и ученицы И.М. Гревса, удалась.
Подготовленная аудитория позволила так организовать предварительное изучение места, что семинарская работа, основанная на предварительном изучении источников в архивах и библиотеках, превратила поездку из учебной в научно-исследовательскую. Главным предметом совместного исследования была биография городов. Именно тогда был открыт «методический прием» первоначального осмотра города с высокой точки, который позже получит у москвича Н.А. Гейнике название «подъем на вышку».[190]
На месте после общего знакомства с городами сразу начиналась углубленная исследовательская работа, в ходе которой вырабатывались принципы изучения города как огромного монументального источника,— постигалась логика его развития, влияние на него природных, социальных, экономических и культурных факторов. Там же впервые зашла речь и о «психологии города».
Город постепенно осознавался как органическое целое, сформированное местными условиями в течение его истории. Исследовательской задачей становилось постижение этого процесса в его ретроспекции. Но история, помимо объективного знания, была наполнена живым опытом участников группы. Причем пребывание в каждом городе сознательно выстраивалось таким образом, чтобы индивидуальные впечатления сверялись с общими, пробуждали интуицию остальных, закреплялись в совместной практике. Утром осматривали храмы, за утренним чаем отдыхали и «тут же за столом в кафе устраивали лекции по истории города и его топографии, либо по какому-нибудь вопросу из истории искусств». После того, как в течение дня целенаправленно осматривали музеи и различные части города, за ужином «отдавали себе отчет в сделанном за день, строили планы следующего дня».[191]
Главным приемом, который был использован в обследовании городов, была реконструкция, опиравшаяся на сохранившиеся здания: «Эти работы закончились у нас очерком “дантовой Флоренции” и посещением на местах главных пунктов “дантова угла”, где стоял его отчий дом, возвышались дома его родных и друзей, где протекали его детство и ранняя юность […] Этот живой кусок из старо-флорентийского центра хорошо сохранился до сих пор, несмотря на все перипетии перестройки города, и на нем с поражающим реализмом можно восстановить обстановку, среди которой развивалась жизнь великого поэта и мыслителя…».[192]
Пространство становилось основой для воспоминаний о том, что было у-своено во время подготовительной исследовательской работы, а полученный в результате наложения научных схем на живую плоть города образ при-сваивался и сохранялся лишь в памяти путешественников.[193] Результатом этой работы становилось не создание научных текстов, а формирование образов прошлого, у каждого из участников поездки – своего, в зависимости от темперамента, научных склонностей и увлечений. Формировалась живая память, которую участники поездки передали в живом общении следующему поколению учеников И.М. Гревса.
Зато следующая поездка готовилась в течение целого года, в соответствии с тем, как это представлялось необходимым руководителю. В течение целого 1911/12 учебного года в ходе совместной работы студентов Петербургского университета и слушательниц Бестужевских курсов под руководством И.М. Гревса шла подготовка к поездке в Италию. Были прослушаны лекции по истории городов, их культуре, об общей культурной ситуации в эпоху раннего средневековья. Параллельно велась работа в семинариях, где будущие участники поездки изучали документы, средневековые хроники, литературные произведения. Это была история традиционная, основанная на письменных источниках.
Примечательным можно считать именно совместную работу над материалом, в ходе которой создавалась группа «посвященных», владевших общим информационным «тезаурусом», объединенных общей системой ценностей. Они не просто обменивались информацией, но каждый одухотворял свою часть, поскольку избирал то, что казалось ему в тот момент более близким. Это и было тем самым сообществом, которое определяло концептуальные структуры, поддерживавшие личные воспоминания – «социальную рамку памяти».[194]
Поездка в Италию состоялась в 1912 г. Участники первой поездки были привлечены учителем и в этот раз, – Л.П. Карсавин напутствовал отъезжавших, Н.П. Оттокар сопровождал их во Флоренции. Последний, осуждая излишнюю экзальтацию, продемонстрировал то, что ставилось И.М. Гревсом во главу угла: «Это историк-реалист, и притом реалист, который не ищет в исторических фактах ничего для себя желанного, им любимого, для которого существенно одно – познать действительность, скрытую под покровом времени […] При всем том Н.П. Оттокар – историк-художник, с замечательным мастерством воссоздающий суровую картину средневековья, со всеми ее деталями, выписанными с тщательностью кватрочениста».[195] Так память, разбуженная в годы ученичества, дополненная собственными изысканиями, передавалась изустно последующим поколениям.
Подробно процесс подготовки описан участником его Н.П. Анциферовым. Был использован прием медленного совместного чтения. Разбирали по фразам, по понятиям трактат Данте «Монархия». Рассматривали, какой смысл вкладывался Данте в то или иное понятие, как он изменялся в зависимости от контекста. «Так приучались мы Иваном Михайловичем понимать скрытый смысл языка человека иных времен, иной культуры. Так отучались мы от произвольного вкладывания в чужие слова своего содержания».[196]
Как и в поездке 1907 г., на первый план выходили исторические реконструкции. Они касались не только средневековой или ренессансной топографии, но и свойственных прошлому переживаний: «К Венеции мы подъехали вечером. […] Напряженно глядим налево, там, где в глубине, над дворцами, должна появиться Кампанилла Сан-Марко. Венецианские купцы, возвращаясь после многих лет странствий по Леванту, пристально всматривались в туманную, голубовато-лиловую даль. Они ждали, когда над горизонтом покажется колокольня святого Марка, как величавый маяк прекрасной Венеции, царицы морей».[197]
Особенно ярко описан эпизод, когда учитель и ученик пришли в мавзолей Галлы Плакиды ночью с зажженными свечами. «Та ночь была звездной. Мы вошли в Мавзолей, прикрепили черини к трем саркофагам, зажгли, а вслед за тем засветили свечи в своих руках. Теперь нежным ровным светом озарились своды. Купол словно стал выше, и его снежные звезды как бы повисли в воздухе. Появилось много нежнейших оттенков на мозаике с добрым пастырем. Переливы всех тонов стали богаче…».[198]
Посещение музеев также входило в план «итальянских» поездок И.М. Гревса в 1907 г. Эти посещения организовывал Д.В. Айналов, уже тогда бывший признанным специалистом по византийскому искусству. Так, в венецианской «Академии» он «задался целью ввести экскурсантов в понимание древнейшей венецианской живописи. Он остановился на архаических, часто анонимных произведениях, собранных в первой зале музея, и дал интересный опыт разъяснения особенностей развития раннего венецианского искусства путем изучения того, как развивались формы и приемы обработки некоторых особенно распространенных (любимых) тем». На примере сюжетов «венчания Богородицы» и «Pieta» «в последовательной группировке образцов и освещении их трансформации слушателям представлено было поучительное упражнение в генетическом методе изучения продуктов художественного творчества».[199]
Как видим, в отличие от экскурсий тенишевцев, появилась возможность переключиться с «брендовых» произведений на неизвестные, выявить внутреннюю логику развития явления. Результат соответствовал предварительной подготовке аудитории и усилиям «экскурсовода»: живописная традиция позволяла постичь то, что позже Н.П. Анциферов назовет «психологией города». «Прием дал плод, – итожил И.М. Гревс. – Подобные попытки концентрированного анализа именно и зажигали вдохновение, изощряли взор, настораживали внимание».[200]
Гревс был не единственным профессором, который организовывал экскурсии для студентов, Ф.Ф. Зелинский, специалист по античной культуре, ездил со студентками в Грецию, были и другие примеры, известные по косвенным упоминаниям. Но именно ученики И.М. Гревса, участники итальянских экскурсий, организаторы школьных экскурсий в средних учебных заведениях С.-Петербурга и стали тем ядром, которое создало Петербургский экскурсионный институт и петербургскую экскурсионную школу.
2.3 Экскурсии в Москве
По словам Н.А. Гейнике, «В 1907 и 1908 гг. по инициативе В. Н. Бобринской возникают в Москве две экскурсионные организации, ставящие себе целью: одна – познакомить русских учителей, преимущественно сельских и городских школ, со своей родиной – “Экскурсии по России” при Российском обществе туристов; другая – с западными странами и их культурой – “Экскурсионная комиссия при Учебном отделе ОРТЗ”. Работа этих двух тесно между собою связанных организаций вводит в круг экскурсионных интересов и проблем тысячи русского учительства с одной стороны, с другой, естественно, вызывает постановку вопросов методики внешкольных экскурсий. И казенная школа ко второму десятилетию XX в. в лице ее официальных руководителей начинает втягиваться в растущую экскурсионную волну. При Московском Учебном Округе в 1910 году возникает особая экскурсионная комиссия, в 1916 г. созывается совещание директоров гимназий Округа, где официально ставится вопрос о желательности экскурсионной работы в школе на местном материале».[201] Так с самого начала Москва поставила на первый план организацию и координацию экскурсионных потоков, которые были представлены как студенческими и школьными группами, так и группами взрослых внешкольников.
Однако, как и в Петербурге, многое определили университетские поездки.
Первая из известных нам экскурсий, предпринятая преподавателями и студентами Императорского Московского университета, состоялась за 4 года до первых итальянских экскурсий И.М. Гревса, летом 1903 г. Инициатором её стал профессор князь С.Н. Трубецкой, который читал курс истории древней философии. Он создал Историко-Филологическое Общество студентов университета, а экскурсия в Грецию, «всецело обязанная инициативе и стараниям Сергея Николаевича»,[202] по мнению современников, стала кульминационной точкой в развитии Общества.
Поездка продолжалась с 29 июля по 2 сентября 1903 г. Помимо С.Н. Трубецкого в подготовке и проведении экскурсии участвовали В.К. Мальмберг, в ту пору – профессор Юрьевского университета (ныне – Тартусский), а также в январе перешедший из Юрьевского университета в Московский А.В. Никитский. Кроме того, в связи с посещением Русского археологического института в Константинополе, был привлечён его секретарь, известный археолог и византинист Р.Х. Лепер.
Участниками экскурсии стали почти полтораста студентов. Среди них наряду со студентами-гуманитариями были и представители факультетов, на которых изучали естественнонаучные и точные дисциплины. Это заведомо обрекло экскурсию на общеобразовательный характер, несмотря на то, что первоначально предполагались научно-исследовательские цели. Секретарь Общества и участник поездки А. И. Анисимов писал, что общим в восприятии античной древности было только классическое образование: «Для человека, относящего эпоху Перикла во 2-й век после Р.Х., […] камни Акрополя ничего не говорят, и “персидский мусор” благополучно сходит за остатки античности, современные фризам Парфенона».[203]
Поэтому на первый план для студентов, многие из которых впервые выезжали за границу Российской империи, вышли впечатления от современной жизни Стамбула и Афин. Отличалось все: природа, население и жизненный уклад: «Нечего и говорить, какую громадную разницу с нашей представляет городская столичная жизнь Константинополя, насколько усиленнее и чаще бьётся её пульс, как много в нём бодрой радости и смелого захватывающего размаха, несмотря на общий колорит расслабляющей мягкости и лени, лежащей на турецком народе; и при всем том, как много сходства с нами в общем распорядке малокультурного существования, начиная с самых коренных основ национального бытия и кончая неприглядною внешностью константинопольских улиц».[204]
Хозяйственной стороной дела занимались 16 старост, которые составляли комитет. Всех участников поездки разбили на 16 групп, что позволяло распределять по группам питание. Обеды во время движения по железной дороге заказывали телеграммой в станционном ресторане, во время поездки вокруг Пелопоннеса на пароходе «обедали в ресторанах на берегу по предварительному оповещению или закусывали бараниной, утками и сыром на пароходе, обильно пополняя случайную скудость питания фруктами и вином».[205] Греческое правительство предоставило в бесплатное распоряжение экскурсии военное судно “Канарис”, министерство – субсидию в размере трёх тысяч рублей, а железные дороги и пароходства – многочисленные скидки. Это позволило совершить поездку, считая и питание, за 55 рублей для каждого экскурсанта.
В Стамбуле (древнем Константинополе) под руководством возглавлявшего Археологический институт Ф.И. Успенского осмотрели византийский храм Св. Софии VI в., на обратном пути – и другой выдающийся памятник, также переоборудованную в мечеть Кахрие-Джами церковь, с хорошо сохранившимися византийской росписью и мозаикой начала XIV в. Эта часть экскурсии наиболее подробно описана А.И. Анисимовым, который впоследствии стал замечательным историком искусства и руководителем реставрации византийской и древнерусской живописи, а в годы воинствующего атеизма и защитником её, за что поплатился свободой, а затем и жизнью.[206]
В Греции проходили выборы в местное самоуправление, и «среди экскурсантов не умолкали самые горячие и оживлённые споры о результате и свойствах народной жизни, поскольку она проявлялась на афинских улицах в мирной обыденной форме и в виде бурных демонстраций»…[207] Пирей и Афины показались интересными «разве только своей уличной жизнью, крайне необычной для жителя далёкого севера, своим вечно движущимся, крикливо-экспансивным населением и некоторыми своеобразными навыками толпы, всего каких-нибудь 70 лет живущей самостоятельною политической жизнью. Здесь целый день пьют, едят и говорят под открытым небом, все вместе, все за раз, весь город – как бы одна беспокойная, часто драчливая, но тесная семья».[208] Это всё казалось политизированным студентам не менее важным, нежели исторические реконструкции.
Тем не менее, небольшая группа студентов под руководством Р.Х. Лепер после осмотра оттоманского музея, в котором были выставлены и греческие древности, осмотрела весь город. Там, где другие видели грязь и отсутствие цивилизации, А.И. Анисимов видел ожившую историю: «художник и историк никогда не перестанут сожалеть об исчезающих образах прошлого, о типичном, самобытном и оригинальном в жизни отдельных народов, и не перестанут сожалеть не потому, что наивно хотели бы задержать или совсем остановить неуловимую смену одних исторических форм другими, а потому, что желали бы запечатлеть для себя и других эти уходящие формы и непосредственно, глубоко пережить их для наиболее полного художественного или научного воссоздания».[209]
Это – те самые настроения, которые звали в Италию учеников И.М. Гревса, но в московской группе, более пёстрой и увлечённой идеями социальной справедливости и свободы, они утонули в общей волне разнонаправленных эмоций.
Так, ранним утром, когда пароход проходил о. Лесбос, «лишь человек десять студентов, завернувшись в одеяла и дрожа от утреннего холода, теснились у борта теплохода. Но самое зрелище нежного островного пейзажа, мысль о колыбели ионийской культуры и окруженные ореолом таинственности поэтические имена Алкея и Сафо создавали совершенно особое настроение и заставляли сердце биться предчувствием… чего, – мы хорошенько не знали сами».[210]
Для экскурсий по греческим городам все участники разбивались на группы, составлявшие около сорока человек, что мешало всем в равной степени хорошо слышать пояснения руководителей. Разница в интересах приводила к тому, что студентам-филологам хотелось изменить установленный маршрут, чтобы увидеть нечто особенно важное для них, но руководителям групп, которые пытались идти им навстречу, приходилось сосредотачиваться на узких вопросах, забывая об интересах остальных. В результате «из массы материала, могущего быть предложенным вниманию слушателей, руководителям приходилось с немалыми усилиями извлекать то, что представляло бы собой только самый общий интерес».[211]
Тем не менее, время от времени «из толпы экскурсантов выделялась группа видимо скучающих товарищей и бесцельно бродила взад и вперёд вдали от руководителя».[212] Сказывалась разноплановость интересов и недостаточность подготовки, хотя в ходе поездки были прочитаны руководителями краткие лекции о Константинополе, Смирне и Афинах, об античной архитектуре.
В целом впечатления студентов разделились по двум направлениям интересов, что особенно было заметно в одну из последних ночей, проведённых экскурсантами в Афинах. А.И. Анисимов вспоминал: «В тот день предвыборные городские манифестации дошли до крайних пределов; весь город был полон огня и нескончаемых криков. Взойдя на священную гору, одни из нас быстро окинули взором ожившие под лунным светом руины, обошли раза два вокруг Парфенона, побродили у Пропилей и снова сошли вниз в снующую и возбуждённую толпу. Другие остались на Акрополе до полночи. Много раз подходили они к каждому из памятников с разных сторон, садились у его подножия, вдали, иногда затыкали уши, чтобы не слышать звука взрывавшихся петард, и огненные ракеты, бороздившие небо, больно шокировали их: это были неисправимые романтики, которые страстно желали хоть на миг отделится от окружающей современной действительности и пережить непосредственно впечатления античной жизни»…[213]
Именно впечатления этой ночи питали экскурсионистов Москвы в первые советские годы. Так, уже в 1920-х гг. Н.А. Гейнике вспоминал: «Но в экскурсиях бывают моменты огромного подъема, когда экскурсант воспринимает окружающее всем своим физическим и духовным существом, всецело отдаваясь власти эстетических или исторических переживаний. Все внешние чувства человека обострены и вместе с тем объединены: и зрение, и слух, и мускульное чувство, словом все. Сила восприятия достигает предельной степени, ибо экскурсант целиком ему отдается. Кто из участников экскурсии московских студентов в Грецию, организованной С. Н. Трубецким, не помнит незабвенной августовской ночи 1903 года, проведенной в Акрополе? Развалины Пропилей, руины Парфенона не резали глаза своими ранами. И при лунном сиянии они воспринимались зрением и всем существом нашим живыми, восстановленными. Великое искусство, отражение великой культуры звучало и говорило. И поднимаясь по ступеням Парфенона, мы и видели, и ощущали, и слышали Афины V века. Эстетические и исторические переживания диктовались великими памятниками античной культуры, и культура эта делалась особенно ощущаемой, родной и близкой».[214] Вероятно, Н.А. Гейнике в ту ночь был в числе романтиков, впитывавших в себя отзвуки прошлого.
С.Н. Трубецкой, несмотря на нездоровье, вскоре приведшее его к смерти, по словам А.И. Анисимова, «не отставал нигде: под жгучими лучами солнца влезал на скалы Парнаса, плескался в прозрачной воде Ионийского моря, проводил с нами долгие ночи за маленьким круглым столом на площади Конституции в Афинах, прислушивался к знакомым оперным мотивам струнного оркестра и творя разнообразные чудачества на удивление и забаву “глазевшим” на нас грекам».[215]
Коллега С.Н. Трубецкого по Московскому психологическому обществу, В.М. Хвостов, был свидетелем его рассказа о поездке: «Я никогда не забуду того высоко художественного описания греческой природы и населения современной Греции, которое он сделал в речи, произнесенной в студенческом собрании по возвращении из предпринятой им в большой компании студентов экскурсии по Греции. Слушатель невольно возносился вслед за оратором в описываемую им страну и вместе с ним наслаждался созерцанием голубого южного моря, дивного греческого воздуха – аэра греческих поэтов и философов, – и наблюдением за шумной и живописной толпой южного приморского города, увлечённой политической борьбой. К этому прибавлялось глубокое впечатление от той искренности и задушевности, которыми дышало каждое слово оратора».[216]
Сопоставляя Петербургский и Московский опыт организации университетских экскурсий, можно сказать, что при всех различиях в составе, подготовке и проведении экскурсий многое оказалось предопределено именно фигурой организатора, который, подобно камертону, задавал общий тон поездки. И ещё – именно эти впечатления согревали в голодные и холодные 1920-е годы многих участников тех университетских поездок.
Между тем в Москве можно было найти то, чего не было в северной столице. Там велся поиск в области совмещения классных занятий и экскурсиями в местный музей. Такой опыт описан А.В. Бакушинским, в 1916 г. преподававшим в московском Петропавловском училище. Он рассматривал различные способы сочетания школьного курса и экскурсий. В отличие от Б.Е. Райкова, молодой педагог не считает полезными ни урок-иллюстрацию, ни проведение урока в подходящей среде.
Первый из них, когда экспозиция служит непосредственной иллюстрацией урока, признан Бакушинским «наименее целесообразным, вследствие отсутствия у учащихся необходимой апперцепции. Нет у них достаточного запаса предварительно накопленного и усвоенного материала. Отсюда неизбежный недостаток интереса (изучаемые предметы слишком чужды и новы), глубины восприятия и проработки экскурсионного материала», другой опасностью было «мертвое, чисто музейное восприятие объектов изучения».[217]
Второй способ, когда урок проводится непосредственно в залах музея или среди соответствующих монументальных памятников, имеет свои плюсы, среди которых главный – свежесть и яркость восприятия, но и минусы тоже: «Замечается обычно какая-то непрочность результатов, разбросанность впечатлений», потому что «материал курса не мог прочно отложиться, его элементы не могли еще приобрести между собой органической связи».[218]
В результате был предложен и опробован третий способ, когда музейные экспозиции используются для повторения, систематизации, закрепления материала. А.В. Бакушинский рассказывает об одном удачном опыте. Наиболее способным ученикам второго класса реального училища, после прохождения темы «Древний Египет» изъявивших желание посетить соответствующий отдел Цветаевского музея, было дано задание подготовить экскурсию на тему «Как у египтян совершалось погребение». Предварительно сориентировав их на некоторые предметы, преподаватель их одних отправил на экспозицию. «Результат превзошел всякие положительные ожидания. Ученики были в восторге от того, что они там «все знают», и что все это так интересно».[219]
Совместно был проработан план экскурсии, которая затем была проведена самими учениками, как бы реконструируя погребальный церемониал. Вывод, к которому пришел будущий искусствовед, актуален и сегодня: «Экскурсия должна так связать, объединить, творчески оживить музейный материал, вызвать его на собственный рассказ о себе, чтобы учащиеся достаточно сильно почувствовали за музейной витриной биение пульса подлинной, давно угасшей жизни, чтобы ее многообразный и многоцветный поток хоть на короткое время захватил бы их внимание, вызвал бы ответные сходные переживания. Необходимо, как в видении у пророка, чтобы разбросанные сухие, мертвые кости собрались, покрылись плотью, превратились в живых людей. Непременным условием всякого подлинного глубокого понимания исторического прошлого является его переживание».[220]
Таким образом, в провинции и в столицах опыт проведения экскурсий в высшей, средней и начальной школе, равно как и за школьными стенами подводил к мысли о том, что эмоциональное состояние экскурсанта, разорвавшего привычный круг, является особым условием для распространения известных сведений, для получения новых знаний – и для проведения «тенденции», которую желал бы транслировать организатор экскурсии. Все эти находки будут по-разному использованы в первые годы после катаклизмов 1917 года.
2.4 Люди и тексты
Иван Михайлович Гревс (1860 — 1941)
И. М. Гревс, известный русский историк, воспитавший большую школу медиевистов (специалистов по истории Средних веков), замечательный педагог и реформатор высшей школы, был основоположником семинарской системы и экскурсионного метода в университетском образовании. Из созданного им в университете «исторического семинара» вышли известные историки Л. П. Карсавин, Н. П. Оттокар, О.А . Добиаш-Рождественская, организаторы музейного и экскурсионного дела, краеведы Н. П. Анцифиров, А.Я. Закс и многие другие. Гревс писал: «Все самые главные мои силы уходили на профессорство… В своем преподавании и в своих учениках я был счастлив…». Иван Михайлович преподавал в Петербургском (Ленинградском) университете (1899 — 1941) и на Высших женских (Бестужевских) курсах (1892 — 1918). Как лектор и руководитель семинаров он был очень популярен у молодежи.
Большую роль в процессе обучения Гревс отводил путешествию по местам изучаемых событий. Он писал: «Всего сильнее на меня влияло и действовало не столько правильное учение у кого-нибудь, сколько переживаемые впечатления…» Иван Михайлович стремился приблизить учеников к истории, так сказать, непосредственно; им был сформулирован девиз: «От книг к памятникам, из кабинета на реальную сцену истории и с вольного исторического воздуха опять в библиотеку и архив».[221] В 1907-м и 1912 годах он организовал экскурсии студентов в Италию, предварительно подготовив их на соответствующих семинарах. Он продумывал каждый шаг знакомства с замечательным центром человеческой культуры. Гревс был мастером исторической экскурсии. «Экскурсии должны сделаться постоянным и интегральным элементом изучения и преподавания истории в общеобразовательной и научной школе», – считал он.
После революции, желая принести пользу просвещению народа, И. М. Гревс наряду с академиками С. Ф. Ольденбургом и С. Ф. Платоновым активно включается в краеведческое движение, переживавшее тогда свое «золотое десятилетие» (по выражению С.О. Шмидта). Он становится организатором, теоретиком краеведения и экскурсионного дела. В 1918 — 1920 гг. участвует в работе экскурсионной секции музейного отдела Губполитпросвета, с 1921 года возглавляет гуманитарный отдел Петроградского экскурсионного института, входит в Центральное бюро краеведения, выступает на съездах краеведов, публикует ряд программных статей. Гревс считает, что краеведом-историком может быть не только специалист, но любой «образованный сын края», любящий свою малую родину и приобретший необходимые методические навыки; уважение к своему прошлому и любовь к отечеству должны быть в основе краеведческой работы.
Секретарь гуманитарного отдела Петроградского экскурсионного института Я.А. Вейнерт вспоминала о работе Гревса в институте: «Бесчисленные собрания, заслушивание и критика докладов; активнейшее участие в наших семинарах; авторские статьи и лекции по вопросам экскурсионной методики, участие в прослушивании новых руководителей, в организационных и экскурсионных поездках то в Павловск, Гатчину или Петергоф, то в Москву, то в Вологду, Галич или вообще на Север…»
Гревс И.М. К теории и практике «экскурсий» как орудия научного изучения истории в университетах (поездка в Италию со студентами) // Журнал Министерства народного просвещения. Новая серия. – XXVII. 1910. июль. С. 21-64.Паг. 4. С. 21 – 64.
Все ссылки и примечания принадлежат автору статьи.
В ноябрьской книге «Журнала Мин. Нар. Пр.» за истекший (1909-й) год помещена заметка об «экскурсии женского педагогического института в Константинополь и Афины (летом 1909 г.)». Это дает мне повод вспомнить об опыте научно-образовательной поездки в Италию, произведенном мною три года назад с небольшой группой студентов С.-Петербургского университета и слушательниц С.-Петербургских Высших Женских Курсов.[222] Попутно мне бы хотелось, – не задаваясь пока целью строить «методику экскурсий как средства преподавания», – сгруппировать ряд замечаний о значении и способах осуществления этого, в самом деле, сильного просветительного средства. Оно только начинает входить в обиход, но им может пользоваться и общеобразовательная, и научная, теоретическая и техническая школа на всех ступенях, от низшей до высшей.
I.
Вопрос об «общеобразовательных путешествиях», как учебном средстве, в практике нашей школы – довольно нов.[223] Кажется, на западе оно не может претендовать на значительную давность. У нас он возник раньше всего в пределах средне-школьного обучения, – особенно в кругу дидактики естествоведения и отчасти географии.[224] В области чисто исторического преподавания первые опыты стали производиться еще позже и, сколько мне известно, они в большинстве случаев осуществлялись отрывочно, без надлежащей планомерности. Чаще всего, некоторые наблюдения над «историческими» памятниками, в натуральной их обстановке и в музеях, лишь случайно присоединялись к «географическому» ознакомлению с «достопримечательностями» посещаемых крупных городских центров родины.
В Петербурге систематическое внимание на исторические экскурсии обращено было, в числе средних школ, прежде всего, «Тенишевским училищем»,[225] а «Московское Педагогическое Общество» создало даже (в начале 1900-х годов) нечто вроде центрального органа помощи при выполнении планов поездок для приезжающих их разных местностей России групп учеников-экскурсантов. Здесь интересы «истории» выдвигались уже серьезно вперед.[226]
Делались опыты и заграничных (исторических) экскурсий с учениками гимназий. На пути особенно потрудились П.А.Сидоров, когда он был директором Житомирской гимназии, и директор Киевской Печерской гимназии г. Петр[227]. Можно сожалеть, что отчеты о постановках и результатах таких поездок сравнительно редко попадали в печать или оставались мало известны, – для дальнейшей разработки и систематизации дела было бы существенно, если бы в Петербурге или в Москве образовалось особое «общество для устройства и руководства экскурсиями», как в средней, так и в высшей школе: подобное взаимодействие работы на обоих ступенях было бы очень желательно, ибо точки соприкосновения нашлись бы многочисленные.[228] Такая группа педагогов, учителей и профессоров, должна была бы изучить вопрос теоретически, печатая постепенно элементы «методологии научно-учебного (исторического путешествия», строя планы поездок с указанием литературы пособий, составляя специально серьезные научные путеводители, собирая материал из уже производившихся опытов и т.д. При Обществе могла бы постепенно возникнуть специальная «библиотека» или даже «музей» по экскурсионному делу. Вообще такое учреждение, даже начав со скромных задач, развиваясь при условии одушевленной и упорной работы, сослужило бы ценную службу просвещению нашего юношества.[229]
Предполагая вернуться к детальному обоснованию брошенной здесь (убежден, очень важной и вполне реализуемой) мысли, обращаюсь к частному вопросу об экскурсиях, которые служили бы подспорьем при научном изучении истории в университетах.
Но только у нас, но, опять же, и на западе дело не стоит на той высоте, на какую должно было подняться при ясном понимании его научно-образовательного значения.[230] У нас делались профессорами С.Ф. Платоновым и И.А. Шляпкиным интересные опыты исторических поездок в Новгород, Псков, Нарву, даже Москву, сначала с группами слушательниц Высших Курсов (в 1890 годах), потом и со студентами университета. Они вызывали увлечение и благодарность в участниках и служат хорошими аргументами для защиты и распространения идеи. Может быть, одновременно нечто подобное происходило и в других университетах, но сведения или не опубликовывались, или затеривались в специальных местных изданиях.[231] Во всяком случае, можно утверждать, без опасения ошибиться, что в систему или постоянную практику исторического преподавания в университетах экскурсии у нас не вошли, а именно это необходимо.
Может быть, дело подвигается более скоро и споро в средней школе оттого, что там полезность экскурсии легко находить обоснование в свете ставшего уже банальным (по крайней мере, на словах) принципа необходимости наглядного обучения в общеобразовательном курсе. Обратно, представление, что зрелый юноша способен работать «отвлеченным мышлением» и потому «предметное» обучение на научной ступени исторического преподавания является излишним, как бы подрывало почин распространения экскурсионных попыток на сферу университетского преподавания гуманитарных предметов. Такая психологическая ходячая монета должна бы давно истереться от времени. Нет сомнения, что понимание детского разума, как исключительно «чувственного» (который живет лишь материалом, идущим от внешних органов и орудует только единичными восприятиями), односторонне и неверно. В ребенке многоразлично и сильно (хоть и своеобразно) действует абстракция и обобщающая деятельность мысли. Точно так же наоборот: на всех ступенях духовного развития – познание индивидуального (рядом с общим) есть важная и трудная задача мышления. «Конкретный предмет» (рядом с «абстрактной идеей») остается необходимым объектом работы этого мышления и в сознании взрослого юноши, как и дальше – в уме вполне сложившейся интеллигентной личности, даже ученого, философа.
В специально затронутом здесь вопросе о полезности исторических экскурсий, как фактора научного труда юношества в студенческую фазу жизни, даже не приходится много настаивать на устранении того или иного психологического предрассудка. Их целесообразность определенно и властно указуется сама по себе одним из непререкаемых принципов научно-исторического исследования: требованием документального (в данном частном случае – монументального) изучения, обращения к источникам, подлинным следам старины.
Для натуралиста роль непосредственного документа играет сама природа в громадной совокупности предметов и явлений всех ее царств. В руках историка факты природы всецело заменяются письменами древней рукописи или устным продуктом народного творчества. Равное значение с письменными и устными произведениями человеческого ума занимают при работе историка вещественные памятники искусства и труда. Последние не только дополняют и украшают показание манускрипта и толкование ученой его обработки; весьма часто именно их содержание дает уразуметь сущность воспринятых из письменного источника свидетельств. Нередко только комплекс конкретных данных (идей, верований, исканий, воплощенных в материальную форму) вдыхает жизнь в трудно восстанавливаемые, омертвленные следы, отпечатавшиеся на листах состарившегося кодекса; он воскрешает в образах вычитываемое лишь словесно воспоминание прошлого. Часто только живой взгляд на остатки, сохранившиеся среди почвы, служившей ареной изучаемого явления, делает понятным рассказ о нем современника. Иногда наблюдение непосредственным глазом разнородных археологических памятников искусства и быта в естественной обстановке, которая их вырастила, дает в один день яркую и искрящуюся жизнь длинной веренице фактов, в течение многих месяцев с болезненным усилием разыскивавшихся в тяжелых и толстых фолиантах и оставшихся туманными.
Всегда справедливою будет истина, провозглашенная великими вождями исторической школы, Нибуром и Савиньи, потом Ранке и Моммзеном, Ренаном и Фюстель де-Куланжем: только тот станет историком, кто сумеет отрешиться от настоящего, кто погрузится в прошлое всем духом своим, чтобы понять его своеобразие. Если так, то что же лучше поможет нам ощутить на себе дыхание изучаемой эпохи, как именно соприкосновение с теми отпечатками, которые начертала история на поверхности земли, или надстройками, которыми она ее обогатила? Развалины древнего Рима, дворцы и церкви средневековой Флоренции или Венеции, памятники Вавилона и Афин, Парижа, Страсбурга и Брюгге, Иерусалима и Гренады, Киева и Москвы – поставят нас как бы среди совершающихся событий, побудят нас как бы присутствовать при созидании культур. Они заставят говорить или петь полною гаммою звуков человеческой жизни заглушенные древние письмена.[232]
От книг к памятникам, из кабинета на реальную сцену истории и с вольного исторического воздуха опять в библиотеку и архив! Таков должен быть девиз, который символизировал бы в историке взаимодействие различных фактов, обусловливающих возможность и силу его творчества. В свете такого понимания обнаруживается определенное место монументального исследования, как необходимого пути исторического познания, – важное значение научных паломничеств к великим святыням культуры, как средства обучения мастерству историка. Нужно ли прибавлять, что великими добавочными пособниками для истолкования того, что говорят вещественные памятники прошлого, являются природа и люди: ландшафт и топография, рельеф и одежда земли, ее дары, солнце и воздух, горы и море, с одной стороны, открывают фон искомой картины; современное население многими пережитками прошлого в нынешнем его быту оживляет, с другой, окаменелости вековой старины…
Важно и нужно учителям науки водить учеников к знаменитым очагам человеческой цивилизации. Но выполнение такой задачи сопряжено с препятствиями, которые могут быть преодолены лишь серьезным трудом, одушевленным вниманием и большим опытом. Вот почему цену приобретает регистрация каждой добросовестной попытки.
2.
В интересах преподавания так называемой всеобщей истории Россия дает немного «экскурсионного материала». Приходится для такой цели организовывать научно-образовательные поездки за границу. Оттого данная сторона дела развивается у нас туго: требуются большие усилия, значительные средства и много времени. […]
… Флоренция должна была охватываться другими более крупными и гордыми старыми тосканскими коммунами. Рядом возникал другой – умбрийский центр Перуджа и особенно Ассизи с окружающими характерный город маленькими, интимно-задушевными местами воспоминаний о св. Франциске – скромными обителями, сельскими капеллами, пустынными эремиториями… Рим средневековья и времен ренессанса ставился уж под сомнением: как бы не запутаться! Неаполь строго исключался, как безусловно непосильное расширение задачи. Но зато в качестве «введения в цивилизацию старой Италии» выдвигалась на первую (по порядку времени) очередь Венеция. Так предначертывался эскиз плана поездки (тоскано-умбрийский научный пелегринаж).
Стремлением придать экскурсии серьезную научность предопределялся и ее состав. Число участников должно было быть, во-первых, не велико, ибо с многочисленной группой пристальное, последовательное коллективное изучение общего объекта вряд ли возможно. Каждый из них, во вторых, должен был оказываться способным к сознательному переживанию и критической оценке того, что ему предстояло видеть, ибо только с таким персоналом доступны систематические «монументальные штудии».
С этой стороны экскурсию удалось обставить правильно. Зерно ее образовали шесть студентов (старших семестров) и оставленных при университете, которые основательно прошли все перечисленные циклы практических занятий, являлись постоянными слушателями моих лекций. Я мог назвать их, по праву, своими учениками, сплоченными вместе определенно-индивидуализированным характером и направлением общей работы за «круглым столом» данного исторического семинария. Призванные мною к участию в необычном опыте были, в большинстве, юноши знающие и одушевленные, так или иначе закалившиеся в труде и любящие его напряжение. Они хорошо были знакомы между собой и благожелательно относились друг к другу, что также служить важным подспорьем для удачи дела, которое требует постоянного сожительства и вызывает необходимость взаимных уступок шероховатостям нрава каждого. К ним присоединились еще двое студентов – один историк, другой историк искусства, и один молодой преподаватель истории в учительской семинарии, энтузиаст и уже несколько опытный в экскурсиях, москвич по образованию, но скоро сошедшийся с ядром нашей группы петербуржцев. Наконец, в последний момент к «экспедиции» примкнули три слушательницы Высших курсов (одна уже окончившая), также мои ученицы, сблизившиеся на прохождении, приблизительно, тех же курсов и семинарских занятий, какие составили важную подготовку к поездке в студентах. Такое соединение в одном научном предприятии юношей и девушек идейно и идеалистически настроенных, всегда благотворно: и те, и другие вносят в общий труд особенности своего духовного склада, приемов мысли, оценки, вкусов и интересов. Кроме того, женщины придают внутренней обстановке теплоту и уют, развивают особое рвение и впечатлительную подвижность. Мужская половина, так сказать, нравственно подбирается, и товарищеское внимание ее членов приобретает рыцарственный оттенок. В русской хорошей учащейся молодежи сопутствие лиц обоего пола не родит, обыкновенно, ничего фривольного, а только поднимает веселость и бодрость, вызывая благородное соревнование, приподнимая волю и энергию. Такое сочетание дает группе своеобразную живую гармонию.
Существенным условием для успеха нашей итальянской экскурсии было присоединение к ней профессора Д.В. Айналова. Все молодые участники интересовались историей искусства, но самостоятельно руководить ими на местах, перед памятниками и в музеях по этой специальной области исторической науки я лично считал себя недостаточно компетентным. Добрая помощь собрата, знатока многих эпох в развитии искусства, именно для нас интересных, избавила меня, как устроителя поездки, в которой художественный и археологический материал должен был занимать важное место, от серьезного затруднения. Уже в Италии к нам примкнуло еще двое лиц, работающих также в сфере истории искусства: прив.-доц. С.-Пб. университета М.А. Полиевктов и бывший секретарь ученого корреспондента академии Наук в Риме для русских исторических исследований в ватиканском архиве – В.А. Головань. Оба помогали нам разбираться в произведениях архитектуры, скульптуры и живописи. В момент наибольшей полноты группа достигла, таким образом, цифры – 16 человек.[233]
Со стороны постановки задачи определения состава экскурсия планировалась удовлетворительно. Но мало выполненным оказалось одно условие, также весьма важное для успеха. Кроме «общей» подготовки в сфере вопросов и явлений, изучению которых должно служить путешествие, необходима еще подготовка специальная. Это значит, что раньше, чем ехать и работать на месте, следует как бы осуществить поездку дома, теоретически: проработать ее план и содержание шаг за шагом, по книгам и снимкам, картинам, планам, чертежам и другим пособиям. Надо точно знать, что будешь видеть и делать так, чтобы реализуемая экскурсия являлась как бы воплощением того, что уже прошло через ум и фантазию в тех или иных символизированных знаках. Чтобы хорошо удовлетворить такому требованию, необходимо готовиться к экскурсии, замышляемой весною, всю предшествующую ей зиму – лекциями, демонстрациями, которые бы устраивались руководителями, докладами самих будущих участников, изучением литературы, посещением музеев, содержащих подходящие предметы и коллекции, – словом, чем-то вроде специально приспособленного просеминария.
Поступить так мы не успели: проект возник слишком поздно и созрел слишком быстро. Задачи и план были объяснены, указаны и розданы главные пособия, но все это произведено наспех. Вследствие такой недоделанности приходилось предварительное ознакомление с историей памятников, которые надо было изучать сегодня, производить уже на месте накануне или за несколько дней, торопясь и на усталые головы. Мы отлично чувствовали, какой это пробел и от повторения ошибки следует предохранить тех, кто пойдет по нашим стопам.
Еще одно было нами плохо предусмотрено – материальная сторона поездки. Оттого она нам стоила довольно дорого.[234] Но это обстоятельство не следует ставить на счет трудноосуществимости подобных предприятий. Если заранее обдумать «хозяйственную часть», то, наверно, достигнется значительное удешевление экскурсии. Может быть, можно исходатайствовать коллективный паспорт. Через официальные сношения достижимы более льготные тарифы по железным дорогам, чем обычные «круговые билеты»; можно получить право бесплатного посещения музеев и памятников. Наконец самое обеспечение ежедневного содержания (жилища и продовольствия) может осуществляться при большем количестве участников и более тщательной предварительной заботе – с меньшими расходами.[235]
3
Выехали мы из Петербурга 21-го мая 1907 г. вечером и путешествовали до Варшавы, а потом до границы в предоставленном нам полувагоне III кл. (за четвертную цену). Было установлено, что каждый берет с собой лишь ручной чемодан с одними необходимейшими вещами, ибо ничто не составляет худшей обузы для идейного путника как большое количество материального багажа. Книжные руководства и справочники по истории, археологии и искусству – были распределены между отдельными членами, чтобы груз каждого не тяжелел. – Два дня до Вены были отлично проведены в интересах сближения тех из товарищей, которые меньше знали друг друга. Вместе обдумывались подробности плана поездки. Кто хотел, пересматривал путеводители и пособия, сами собою слагались беседы по вопросам, связанным с путешествием.
День остановки в Вене (24-го мая) был занят осмотром в музеях (Kunsthistorisches Hofmuseum: там превосходная галерея старых итальянских мастеров; Lichtensteinsche Gemaldesammlung) тех произведений искусства, которые относились к эпохам, какие предстояло изучать в Италии. Осмотрен был также собор св. Стефана, как один из лучших образцов готики и вместе как материал для суждения о различии между готическим стилем на севере и тем, что носит то же имя в Италии. Наконец, у впервые выехавших за границу впечатление от большой западноевропейской столицы само собою сориентировало в нужную сторону внимание и чувство. Следующий день переезда через Земмеринг, Понтеббу и Удинэ в Венецию – явился чудным орудием для подъема духа. Смена природных красот от улыбающихся окрестностей Вены, к холмистому предгорью, затем суровый перевал через Альпы в зеленую равнину верхней Италии, живописный ландшафт с замками на скалах, старинными городками у быстро бегущих речек – все это, привлекая взор новизною картин, сулило чудесные надежды, заставляло предвкушать то, что предстоит. К моменту, когда надо было садиться в гондолы, чтобы ехать с венецианского дебаркадера железной дороги в гостиницу, группа – можно сказать – была сплочена коллективной душой вдохновенного и радостного искания. Волшебно-таинственная картина каналов Венеции тихой лунной ночью закончила глубоким, многообещающим аккордом пережитую увертюру: вступление в Италию.
Венеция должна была сыграть в нашем деле важную функцию: ввести нас в реальное познание различных элементов итальянской культуры, а рядом показать на первом опыте способность нашей группы к напряженному труду, который требуется, как говорят натуралисты, от «исследователя в поле». – Последний вопрос разрешился в нашу пользу: экскурсанты сразу втянулись в страду, обнаружили пылкий entrain, усиленное рвение, так что день давал высокий максимум труда. Самые рьяные начинали работу с 6 час. утра. Между 6 и 8 ½ ч. мы с наиболее деятельными и стойкими, бегами по церквам,[236] знакомясь попутно с изумительной «исторической» физиономией венецианских улиц именно с колоритными переживаниями прошлого даже в нравах современных обитателей города. Это – огромная сила Венеции, как памятника старины: большая сохранность древности, как бы зачарованность ее следов, оживающих под внимательным взором среди нынешнего запустения, среди замершей энергии жизни. – К 8 ½ час. все собирались на площадь св. Марка для утренней трапезы: эта удивительная площадь-зала всех вообще объединяет в Венеции, – это центр тяготения, куда все течет. С 9-9 ½ ч. уже коллективно изучались основные памятники и музеи до 1ч. и позже. Затем назначался обед и отдых. Потом до темноты опять посещались церкви, дворцы и улицы. Часов в 7-8 за ужином обсуждалось сделанное и пережитое. Несмотря на такой густо насыщенный трудом день и богатство впечатлений, компания не покладала рук, и у многих хватало бодрости после всего описанного отправляться не в объятия сна, а спешить вновь на Canal Grande, как шутливо говорил Д.В. Айналов, – «alla gondola, alla musica», наслаждаться Венецией до полуночи.
Итак, мои экскурсанты выдержали испытание выносливости безукоризненно.— Впрочем, венецианский момент пройден был успешно не только с формальной стороны, но и по содержанию: многое было хорошо изучено… Для начала на „площадке» св. Марка (piazzetta) — в виду знаменитого собора и дворца дожей, „славянской» набережной, большого канала и островов, с пункта, откуда прекрасно развертывалась физиономия города и его ситуация — я сделал краткое сообщение об истории Венеции (происхождение и средневековой расцвет), дал набросок топографии города по плану. Нужно, однако, сознаться, что для Венеции эта часть была разработана нами слабо, недостаточно отчетливо. Мы торопились к “тосканским центрам”, и здесь пришлось ограничиться насущно-необходимым: надо было или свести до минимума историю Венеции, или остаться здесь гораздо дольше и отказаться от подробного раскрытия „истории Флоренции”; между тем, именно последнее было нашей главной целью.[237]— Затем было приступлено к прямому изучению памятников, и здесь руководящая роль перешла к Д. В. Айналову.
Он сгруппировал объяснения около двух главных центров 1) Собора св. Марка и 2) Картинной галереи в «Академии». — На примере тщательного анализа архитектурного типа храма (одного из превосходнейших образцов в ряду монументов данной категории) и его живописного убора профессор дал слушателям полную картину расцвета византийского церковного искусства в его итальянской разновидности. Особенно выразителен был мастерский анализ мозаиковой росписи. Эволюция художественных начал, воплощение и символизация замысла в образах, фигурах и сочетаниях, в обстановке и аксессуарах, трактовка сюжетов и распределение сцен, смена технических приемов, — все это предстало перед собравшимися, широко раскрывшими внимание путниками в глубокой, оригинальной и наглядно-убедительной перспективе. Удалось прочитать вместе содержательную страницу из духовной истории далекого прошлого.
Весьма существенно, выполняя план «исторической экскурсии», уметь пользоваться подобными демонстрациями, чтобы связывать произведения искусства с другими сторонами культуры страны, города, ослабевшие остатки которой как бы воскресают под лучами света от великих памятников подобно тому, как исчезнувшие строки древнего текста на палимпсесте восстановляются под действием химического реактива. Это — очень трудное дело; оно требует знаний и времени, и его, может быть, удобнее осуществлять уже по возвращении, в виде ретроспективных синтезов отдельных черт и диспаратных элементов, лишь индивидуально охваченных и анализированных на месте. Таким образом, надобно не только подготовлять экскурсии, предварительно знакомя участников теоретически с кругом вопросов, которые будут освещаться извлекаемым из них конкретным материалом; необходимо и закреплять их результаты по окончании путем смыкания теории с практикой обобщенных идей (выводов о прошлом) с наблюденными фактами (его живыми пережитками).
В «Академии» Д. В. Айналов задался целью ввести экскурсантов в понимание древнейшей венецианской живописи. Он остановился на архаических, часто анонимных произведениях, собранных в первой зале музея и дал интересный опыт разъяснения особенностей развития раннего венецианского искусства путем изучения того, как развивались формы и приемы обработки некоторых особенно распространенных (любимых) тем. В данном случае были избраны сюжеты «венчания Богородицы» (Incoronazione della Vergine) и «Богородицы, оплакивающей тело умершего Сына» (Pieta). В последовательной группировке образцов и освещении их трансформации слушателям представлено было поучительное упражнение в генетическом методе изучения продуктов художественного творчества. Затем проф. Айналов сделал несколько эскизов вперед, в область более поздней венецианской живописи — «муранской школы», семьи Виварини, группы братьев Беллини и их учеников. В «классическую» эпоху Тициана и Пальмы и еще более позднюю Тинторетто и Веронезе он бросил лишь несколько беглых взглядов, предоставляя далее всматриваться самим. Мы так сговорились с ним: не стремиться к недостижимой всеобъемлемости, выбирать немногое, особенно типичное и такое, что сами лучше знаем и любим, но помогать углубленно в выделенные объекты.
Прием дал плоды. Подобные попытки концентрированного анализа именно и зажигали вдохновение, изощряли взор, настораживали внимание. Вслед за «conferences», данными Д. В. Айналовым, мы продолжали более детальное изучение и собора св. Марка, и картинной галереи, но также и других памятников без него. При этом мы не ходили постоянно всей толпой, а индивидуализировались, разбивались по группам. Между нами был один (из более старших), побывавший уже в Италии, с моего же благословения, в предшествовавшем году, ко многому в ней присмотревшийся, да и вообще порядочно знающий искусство, чувствующий его и разбирающийся в течениях. Был и другой, полный выдающегося внутреннего жара, солидно изучивший искусство теоретически. Они играли активную роль при осмотрах. Но и другие не отставали и не поддавались, соревновались и спорили, но без пререканий, которые портили бы атмосферу. Начиная свою первую лекцию, Д. В. Айналов правильно говорил: «Идейные путешественники должны быть чистыми (nazione divina!)»… В самом деле, казалось, мы оставили за собою все злое и мелкое, завистливое и грубое, чтобы насыщать душу только пищей духовной, волновать сердце лишь благородным чувством.
Существенным объектом внимания служил нам еще в Венеции — дворец дожей (palazzo ducale). В различных частях своего могучего тела, в разновременных наслоениях внутреннего убранства он является живым увековечением фаз и перипетий бурной истории города-республики. На торжественном заседании отразилась преимущественно «казовая», парадная сторона этой истории. Великолепный двор, пышные лестницы (scala dei giganti, scala d’oro: сами названия говорят за себя!), чопорно-горделивые громадные залы различных советов, официальные портреты и бюсты знаменитых венецианцев, блистательно-декоративные картины на стенах и плафонах, исторические и аллегорические, Веронезе, Тинторетто и других, — все это поет славу, строит триумф, создает апотеозу «царице морей». Но там же чувствуются отзвуки трагической, жестокой оборотной стороны этой блестящей истории: черная пустота на месте портрета дожа Марино Фальери с зловещей надписью — «hie est locus Marini Falethri decapitati pro criminibus», затем почти рядом с празднично-радостными залами свободы страшные места заточения, наверху свинцовые клетки (piombi), внизу каменные колодцы (pozzi), мрачно-изящный ponte dei sospiri — это контрасты, грозны светотени, ослепительные смены сияния и мрака. Ими полна была причудливо-сильная, героически-противоречивая прошлая жизнь Италии среди ее «splendore» и «grandezza». Истолкование связи таких контрастов — огромной зиждительной работы творческого духа и странных раскатов разрушительных сил — одна из важных задач интерпретации истории Италии: как уразуметь тайну гения великой нации, одной из первых строительниц «современной культуры»?
Когда изучаешь следы древности, в каком-нибудь из первостепенных очагов исторической работы человечества, надобно искать переживаний не одних видных и шумных явлений, знаменующих громкие успехи ума и воли. Необходимо вглядываться и в то, что оставила по себе старая повседневная, трудовая жизнь. Коллекции венецианского «museo civico» (museo Correr) дают возможность погружать взгляды, например, в прошлое развития ремесла в городе. Там собраны интересные коллекции древней индустрии Венеции, предметов шелкового производства, также стеклянного и маиликового дела. Тут же — богатые собрания различного бытового материала — костюмов, мебели, домашней утвари, предметов роскоши и украшений. Теперь музей хорошо устроен;[238] но мы (должен сознаться!) не успели воспользоваться им. Указываю на это, как на пробел, которого следует избегать, посещая Венецию. В том же музее находится целая галерея портретов: лица, в своем habitus’е сохранившие черты эпохи, cвoeoбpaзие их одежды, прически, позы, обстановки — это также особый источник, иллюстрация эпохи; и здесь черпаются оригинальные признаки познаваемой культуры. Тут же немало бытовых картин, и они наводят внимание на бытовой материал в картинах и на торжественные сюжеты, которые смотрятся в Академии и даже в церквах.
Как церкви и дворцы венецианских патрициев являются средствами истолкования «большой истории», концентрировавшейся в соборе св. Марка и в дворце дожей, так эти материальные остатки «малой истории», собранные в museo civico, ставятся в естественные рамки, когда мы всматриваемся в собранные въние годы сильно идет вперед в области организации следы деловой и трудовой Венеции. Таковы: простые старинные дома, отчасти сохраняющиеся «гетто», конфигурация гавани, мост Риальто, то, что осталось от приезжих домов, гостиных дворов и товарных складов чужеземных купцов, прибывавших в Венецию (Fondachi dei Tedeschi, dei Turchi).[239] Работа, направленная к восстановлению экономически-бытовой Венеции, конечно, не легка; приходится строить ее по обрывкам, как распавшуюся мозаику; но попытки подобного рода возможны и поучительны.
Мы прожили в Венеции четыре высоко напряженных и густо насыщенных дня. Посещение церквей (ведь церкви в Италии — это богатые музеи!) превосходно дополняло изучение главных памятников, и путешественники сильно привязались к этому виду работы. Главные из венецианских церквей, Santa Maria dei Frari, San Giovanni е Paolo, были осмотрены в подробностях. В другие мы заходили, чтобы взглянуть на какую-нибудь замечательную картину (напр. в Santa Maria Formosa с св. Варварою Palma Vecchio, San Zaccharia с Мадонной Беллини) или выдающийся памятник (Sanso— vitio, например, хорошо ввел нас в ощущение ваяния расцветшего ренессанса), или на особое изящество самого храма либо его фасада (как в прелестной Santa Maria dei Miracoli). Разыскание церквей заставило нас избороздить Венецию вдоль и поперек, и мы при этом набредали на множество характернейших «урочищ» (саг-refours) и интимных уголков типично-индивидуализованной красоты. С дворцами нам удалось познакомиться хуже. Мы сделали прогулку по Canal grande и вглядывались в фасады самых замечательных старых palazzi. Но не пришлось посетить одного из интереснейших среди них — palazzo Vendramin-Calergi (превосходный образец патрицианского обиталища): он был закрыт для публики. Но за то мы побывали в palazzo Giovanelli и там наслаждались великолепным произведением одного из первейших, редких венецианских мастеров —Джорджоне (Адраст и Гипсипила).
Из окрестностей Венеции мы успели посетить Myрано с его любопытным романским собором. В Торчелло же, где сохранился еще более древний, замечательный храм, мы попасть уже не могли. Нужно вообще сказать, что внимательная прогулка «вокруг Венеции» по лагунам, дальше, вплоть до Кьоджи (Chiogia) — чрезвычайно интересны именно для ознакомления с конфигурацией берега, явившегося лоном, внутри которого выросла самоцветная культура и великая, державная мощь.
Уезжая из Венеции, группа прощалась с городом как уже с родным местом. Мы чувствовали, что четырехдневная работа, хоть и не могла ознакомить со всеми сокровищами, которые Венеция таит в своих недрах, но что она открыла в ярком и смелом сочетании ряд характерных свойств великой цивилизации средневековой Италии, закончившейся в ренессансе.[240]
Мнe казалось удобным несколько подробно остановиться на нашем пребывании в Венеции, хотя центром поездки была Флоренция, потому, что надо было с самого начала очертить характер работы и ее пpиeмов, нарисовать тип нашего трудового дня. В дальнейшем эта сторона дела будет предполагаться известною. Но оговариваюсь: именно во Флоренции мы утвердились, как следует, в тех принципах наблюдения памятников и их анализа, какие лишь в видe пробных шагов испытали в Венеции.
На ночь 28-го мая мы выехали в Падую, куда и прибыли через час, намереваясь следующий день отдать этому городу. Главною целью остановки ставилось ознакомление с знаменитой капеллой Annunziata dell’ Arena, расписанной фресками Джотто, которые представляют лучший продукт таланта художника в момент его зрелости; их мы должны были изучить, принимая во внимание дальнейшие встречи с произведениями Джотто во Флоренции и Ассизи. Штудирование их уже прямо открывало нам «origines» новой живописи в Италии и ставило на очередь вопрос об определяющем значении в этом процессе флорентийского искусства. Проф. Айналов подарил нам обстоятельный этюд о Джотто перед лицом самого памятника, и эта работа плодотворно заняла целое утро. Изучение фресок затрагивало не только идеалы и формы художественного созидания, творцом которого стал Джотто; приходилось вдумываться и в религиозное мировоззрение эпохи: ведь темой произведения является содержание всей христианской доктрины, которая как бы раскрывается исторически в сценах из жизни Марии и Христа с заключительной картиной страшного суда. Легко понять большой интерес, художественно-эстетический, но и шире – общекультурный и, специально, философски-исторический, который связывается с изучением джоттовского творения в падуанской капелле. Время, проведенное нами под кровом скромного молитвенного дома, однако, богатого таким роскошным внутренним достоянием, — было одним из лучших моментов нашего путешествия.
Полный осмотр Падуи не входил в наши планы; но остальная часть дня отдана была обзору некоторых замечательнейших ее памятников, а именно: фресок Мантеньи в церкви Etermitani, имевших решающее значение в развитии новой живописи северной Италии; храма Sant’ Antonio с бронзовыми скульптурами Донателло (опять предвкушение Флоренции). Прогулка по городу (Статуя Гаттамелаты, университет, palazzo della ragione, и т. д.) завершило кратковременное пребывание группы в Падуе. Часть компании урвала от этого дня, опять же очень интенсивно использованного, немного часов, чтобы быстро взглянуть на соседнюю Феррару и получить хотя бы беглое впечатление от внешней физиономии этого любопытного седалища совсем особой струи в итальянском возрождении.[241]
К ночи того же дня мы все прибыли в Равенну,[242] которая опять составила крупный этап в нашем странствии. Равенна — это первоклассный представитель итальянской старины. Столица Запада в эпоху падавшей империи, потом резиденция Теодериха Остготского, позже местопребывание византийских экзархов до половины VIII в., она и во время раннего ренессанса играла в Италии роль одного из активных и влиятельных центров; в частности она прославлена как последний приют Данте-изгнанника, где он испустил дух. Нам, конечно, нельзя было углубляться во всю историю города, и ехали мы туда только для того, чтобы прикоснуться к памятникам, которыми Равенна особенно блистает: это — целый комплекс старых христианских храмов, беспримерно богатых роскошным мозаиковым убором. Это—произведения V-го и VI-го в., и они составляют едва ли не лучшие образцы древне-христианского искусства, чаще всего называющегося византийским, но зачинавшегося одновременно с эпохи Константина Вел. и в Азии, и в Италии, — и явившегося корнем (одним из корней), от которого пошло дальнейшее новое искусство. Эти памятники могут быть названы родителями чудного детища, которое мы рассматривали так внимательно в Венеции, и присутствие в нашем обществе Д.В. Айналова, лучшая специальность которого есть именно раннее христианство,[243] естественно побудило нас присоединить Равенну к первоначальному плану нашего путешествия.[244]
Мы могли дать Равенне всего два дня и потому сосредоточились исключительно на анализе, под руководством Д.В., наиболее замечательных храмов. Эти превосходные образцы первоначального христианского зодчества открывают познанию процесс перехода от римского (поздне-античного) к средневековому искусству. Они поучительны и своими архитектурными формами (базилики, центрально-купольные храмы, первые башни-колокольни; интересны и подробности — колонны, арки, кафедры, алтари, амвоны и решетки), и скульптурным убором (капители, саркофаги, барельефы, статуи), но особенно мозаиковой росписью. — Мы находим в Равенне под именем Галлы Плацидии, знаменитой сестры императора Гонория, памятники, прямо связующие нас с античностью; видим затем готскую варваризацию и опять расцвет юстиниановой и послеюстиниановой эпохи.
Д.В. Айналов демонстрировал нам собор, оба баптистерия — великолепный католический (San Giovanni in fonte) и арианский (Santa Maria in Cosmedin), мавзолеи Галлы Плацидии и Теодериха Великого. Но штудии наши в области византийского искусства достигли высшей точки при анализе лучшего его экземпляра в Равенне, бесподобного храма San Vilale, который можно назвать и вообще одним из замечательнейших христианских памятников Италии. Выслушав толкование специалиста, мы ушли удовлетворенными, вынеся определенное понятие о важном сюжете, характерном и крупном в истории искусства, влиятeльнoм элементе в культурной истории. Созерцание художественных сокровищ Равенны легко разбивает до сих пор ходячие предрассудки о византизме, как сплошном упадке: здесь чувствуется могучий процесс искания и нахождения новых путей, выдающейся эстетической и религиозной силы. Посещение на следующий день S. Apollinare nuovo и S. Apollinare in classo дополнило и восприятия, и материал, подкрепило выводы. Равенна — первоклассный музей блеска, византийской цивилизации. Памятники ее горят здесь, как алмазы (лучше, чем где-нибудь, не исключая и Константинополя), а произведения дальнейших веков не поднимаются выше среднего уровня, не затемняют этой яркой печати. Новая же Равенна пустынна и безжизненна, нет в ней кипучей современной жизни, перестраивающей здания, перекрашивающей физиономию города. Все спит — это некрополь старо-христинской, римской и византийской мысли и творчества. Но для историка она полна движения: дух Стилихона и Плацидии, Теодериха и Кассюдора, Юстиниана и Феодоры, Нарзеса и отзвуки эпохи поздних экзархов много говорят чуткому слуху и по сей день.[245]
Один из вечеров мы провели в прогулке по знаменитой «Пинете», обширной и своеобразной лесной заросли из зонтичных сосен (пиний), которая тянется на юг от Равенны к морю и дальше в сторону Римини. Это — своеобразный по локальному колориту пейзаж, углубленно-лирический. Прогулка дает понятие и о топографии когда-то важного порта, теперь оттесненного от моря поднявшимся мало-помалу берегом, окружившим город со всех сторон песками. Пинета дарует также художественный отдых особым меланхолическим очарованием. Данте описал ее в «Чистилище» (XXVIII, 14), и новые поэты вдохновлялись ею, между ними Байрон и наш Вяч. Иванов, тонкий ценитель Италии.
Поклоном гробнице Данте мы закончили краткое пребывание в Равенне, с воспоминаниями о которой связан самый трогательный эпизод из «Ада» (Франческа и Паоло). После полудня мы выехали через Форли и Фаэнцу к главной цели нашего пути. Перевал через Апеннины привел в восторг молодое общество. Уже вечерело, когда мы выбрались из нагромождения высоких гор в полосу мягких холмов, зеленеющими волнами которых, как мирной рамой, окружена долина, где покоится чудный город, куда рвались наши души. Он в самом деле покоится, как редкая художественно-выделанная драгоценность (una gemma, un joyau) среди корзины полевых цветов, собранных дружеской рукой. Открывавшаяся картина манила сердце. На округлых вершинах то вздымающихся, то опускающихся высот до сих пор стоят башни — развалины сеньериальных замков, или поднимаются стены и колокольни монастырей. Уютные виллы разбросаны по пологим скатам. Постройки прячутся среди оливковых рощ и виноградников; кипарисы придают некоторую строгость линиям кроткой картины. Исторические воспоминания, врожденный вкус населения, плодородие почвы, oбилиe текучих вод, благорастворенность воздуха, изящные очертания поверхности, ласковые краски гор и растительности, — все делает среднюю Тоскану привлекательнейшим уголком земли.
Поезд несся мимо фьэзоланских холмов, и минутами в открывавшейся перспективе на поворотах под лучами уже заходившего солнца появлялись громадный купол Брунеллески и стройная башня Джотто. Душа волновалась: сумею ли помочь молодым спутникам раскрыть гений флорентийской культуры? Сами же молодые спутники, увлеченные тем, что видели, радостно приветствовали приближение города, уже сросшегося с их мечтой; вечером мы вступили во Флоренцию, дойдя пешком до собора, на площади которого приютилось избранное нами обиталище.
5.
Так как общий характер и приемы нашей экскурсии уже описаны, я буду, возможно, краток при изображении флорентийских дней, хотя они и составляют душу поездки. Буду говорить о содержании работы, упоминая о ее форме лишь там, где она отличалась от вышеуказанной.
Чтобы внимание не разбросалось на познании такого сложного объекта, как флорентийская цивилизация, мы и здесь стремились ограничить предмет. Мы сосредоточили искания в сфере истории ранней культуры великого города, который так же «как Афины может быть назван матерью всякой истины и всякой красоты» (Ренан). Мы углублялись в Флоренцию Данте и Джотто, Флоренцию — цеховую республику, Флоренцию — лучший гений литературного, художественного и религиозного творчества «quattrocento».
Пробыть во Флоренции мы смогли не больше 10-12 дней (в два приема). Это очень мало; но здесь серьезность и интенсивность труда выросла до апогея. — Первый день мы посвятили общему ознакомлению с исторической физиономией города, осуществляя план, который предлагался мною в моих «Очерках флорентийской культуры».[246] Мы жили в одном из центров старой Флоренции, на piazza del duomo. Собор (Santa Maria del fiore) и баптистерий («bel San Giovanni» — так называл его Данте) как бы смотрели в наши окна, и благозвучно – глубокий звон большого колокола с башни Джотто встречал своей приватной мелодией наше пробуждение и провожал нас к ночному покою.
Начали мы с того, что поднялись на джоттовскую башню, чтобы оттуда рассмотреть общую топографию Флоренции. Весь город развернулся перед нами в полной наглядности своего плана. Ясно нарисовались по расположению круговых улиц сомкнутые линии трех исторических оград (cerchi), расширяющихся концентров, которыми обозначаются фазы роста старого города. Живою сетью наметились площади, крупные артерии главных улиц и как бы мелкие соединительные жилки узких переулков. Отчетливо выделялись внушительные массы монументальных зданий — церквей с мощным корпусом и тонкими шпицами, коммунальной ратуши (palazzo Vecchio), дворцов и замков, старых стен… Поднимаясь выше, взор охватывал сребристо-молочную полосу Арно, зеленую долину возвышенности Сан-Мишато и Фьэзоле и изящно-тонкую кайму далеких гор. Это — очень хорошая метода: начинать «завоевание» вновь познаваемого города глазом, усваивая его «анатомии» с высоты какой-нибудь господствующей над ним башни.
Спустившись с красивой вышки, мы провели некоторое время на площади, изучая наружно собор и баптистерий, всматривались в великолепные двери Гиберти, входили внутрь обоих храмов, намечали предметы, которые подлежали дальнейшему вниманию. Потом — мы пошли по улицам, обошли почти все знаменитые места Флоренции, взглянули на великие здания, старались почуять «психологию города».[247] — Общий уличный ландшафт Флоренции может показаться с первого раза несколько мрачным: слишком давит масса камня. Садов и зелени видно сначала немного, слишком мало для «города цветов». Но чуткий человек с пробужденною наблюдательностью легко отделается от такого поверхностного и ошибочного впечатления. Он почувствует тут даже притягивающую красоту. Со строгих дворцов глядит богатая, сильная старина. Построенные из огромных необделанных глыб, они гордо выставляют каменную щетину своих стен, крепкие ворота, решетчатые окна, почерневшие углы. Рядом с суровыми остатками феодальных бурь отовсюду, впрочем, вырывается веселый вкус и счастливое изящество более поздних веков. Даже новые дома так типично однородны, так гармонируют, несмотря на мягкость форм, с внушительными раlazzi давних времен: они характерно воплощают совсем особый тосканский стиль, солидный и приветливый. Милые, светлые «лоджии» на коринфских колонках, открытый воздуху и солнцу, разнообразят гладкие фасады. Чувствуется, что гражданское зодчество без труда высвободилось здесь из-под давления феодального предания, сохраняя от воинственного («готического») средневековья черточку строгости и фантастичности, что естественное направление развития быстро возвратило его к стройным и простым формам классической древности, которые оно сумело, однако, оригинально переработать.
Но самое замечательное здесь то, что, идя по улицам столицы Тосканы, на каждом шагу встречаешься с превосходными, важными историческими памятниками, не говоря даже о самых знаменитых зданиях, которых очень много. Поочередно появляются то своеобразный фасад дворца или замка, внушительно-дикий или утонченно-роскошный, пережиток средневековой смуты или блестящий цветок возрождения искусства; то красивая башня с роскошным порталом, большими часами или оригинальным завершением. Встречается церковный вход, украшенный пышным окном-розой, оживленный статуями в выразительных позах с одухотворенными лицами, или завершенный люнетом с разноцветной рельефной группой из эмалированной терракоты в стиле Делла-Роббиа. Трудно перечислить все категории художественных предметов, какие ловит взор, когда бродишь по лабиринту улиц и переулков (vie е borghi) Флоренции. Даже на частных домах можно постоянно видеть интересные статуи на консолях и в нишах. Нередко попадаются медальоны с барельефами первоклассных мастеров, прямо вмазанные в стену или высеченные на ней из живого мрамора. Самые стены иногда разрисованы живописным орнаментом… Нет другого города, где бы произведения искусства были рассеяны в таком разнообразном множестве, так поэтически просто, на свободе. Как часто попадаются между домами, в стенах домов на чистом воздухе часовеньки-табернаклы высокого художественного совершенства, как разнообразны коммеморативные монументы, как задушевно-привлекательны фонтаны. Красят здания щиты с гербами, между которыми царят коммунальная лилия (giglio) и медичейские шары (palle); характерны чугунные фонари и фигурные железные кольца для флагов изумительной работы старых местных артистов металлургического дела, которые мы видим у парадных ворот господских жилищ древних патрициев города.
Флоренция — это город, «полный сам в себе», законченно-прекрасный, индивидуально-своеобразный, глубокий и сдержанно-ласковый, располагающий к интимному общению. Таковы господствующие черты психологии флорентийского «лица». Сила его красоты смягчается удивительной ее тонкостью, республиканская суровость внешнего облика сглаживается теплотой и бесхитростной прелестью внутреннего блеска души. Во Флоренции сквозь «уличный пейзаж» ее виден город, где любовь к прекрасному были не только элементом гения выдающихся граждан, но почти духовным достоянием народа. Притягивающая атмосфера великой работы человечества, которая разлита над городом, сразу будит любовь, покоряет ум и сердце. Вот почему мне казалось, что именно с долгой вдумчивой прогулки по Флоренции надо было начать ее изучение.[248]
Мы странствовали целый день, только ненадолго заходя в церкви, только попробовав взглядом в «Музее Уффици» несколько тосканских перлов-картин. К вечеру мы отправились за город на холм Сан Миниато, взглянуть снаружи на чудный фасад старой церкви (San Miniato al monte), безукоризненного памятника ранней тоскано-романской архитектуры, очаровательного в своем единстве и простоте. Подойдя к краю обрыва там — на площади Микеланджело, где красуется колоссальный отлитый из бронзы его Давид, мы любовались великолепною панорамой расстилающейся внизу Флоренции. Город единственный на земле, расположенный среди бесподобной природы, как бы группируется, толпится около купола собора, похожего на «исполинский, нераспустившийся цветок геральдической алой лилии» славной коммуны. — Когда мы возвращались домой, навстречу лились сталкивавшиеся и чередовавшиеся голоса многих колоколов, звавших к ave Maria. Чувствовалось, что образ города, нас объявшего, станет скоро близок и дорог, как лицо друга. Понятной делалась та «ненависть, полная любви», которая мучила непреклонную душу великого Данте, изгнанного неблагодарной родиной, но оказавшегося не в силах вырвать ее из могучего, бурного сердца. Я страшился за конкуренцию Венеции в душах моих спутников. Но Флоренция победила! Такова оказалась сила первой прогулки.
Со следующего дня началось систематическое изучение. Дни слагались в общем по венецианскому типу; но дело велось с большею последовательностью и углубленностью работы и при более гармоничном сочетании вопросов общей культурной истории с темами из истории искусства. Рано встававшие и здесь с 6 часов осматривали церкви. Соборная группа, доминиканская S-ta Maria Novella, францисканская S-ta Сrосе были исследованы до мелочей в направлении архитектуры, скульптуры и живописи. Это одно дало возможность погрузиться в уразумение особенностей идейного бытия и художественного творчества флорентийского общества. В других церквах мы останавливались либо на выдающихся чертах их архитектурного типа, либо, чаще, на лучших памятниках искусства, в них хранящихся. Затем мы старались связать в одно целое то, что видели, так сказать, врассыпную. Работа в церквах слагалась как отличное трудовое и вдохновляющее начало дня. Отдохнув за общей трапезой (в 8 — 9 ч.), мы тут же за столом в кафе устраивали лекции по истории города и его топографии, либо по какому-нибудь вопросу из истории искусства. Между 10 и 12 ½ посещались музеи или производились деловые прогулки в определенные пункты города для внимательного их обследования. После обеда между 2 и 4 ч. продолжалось то же. Вечера (ранние) посвящались окрестностям, и опять, как в Венеции, за ужином мы отдавали себе отчет о сделанном за день, строили планы следующего дня.
Я старался своими «беседами» направить спутников на пересмотр ряда важных моментов в развитии города и его учреждении, поскольку история их конкретизируется наблюдением памятников. Выполняя задачу, я предложил следующие этюды.[249] — 1) Прежде всего даны были три очерка топографического характера, приуроченные к трем историческим концентрам, которыми развивался, так сказать, материальный организм города. Так получилась площадь и окружность римской Флоренции (primo cerchio), затем Флоренции додантовской (secundo cerchio), и, наконец, выяснились пределы города в эпоху наибольшего расцвета республиканской свободы (terzo cerchio). При этом точно штудировался план и расставлялись на места, по мере их возникновения, исторические здания, с попытками определить, какие культурные процессы кристаллизовались в том или другом памятнике. Так построена была общая линия монументальной истории Флоренции до медичейских времен. Мы научились понимать, что дает для уразумения эволюции учреждений и культуры города изучение развития его плана. За теоретическим обзором делались практические демонстрации — топографические прогулки. Первый круг (собственно, квадрат, по которому некогда поднимались римские стены) мы обошли весь, чтобы убедиться, на каком тесном пространстве слагалась тогда уже интенсивная жизнь.[250] Второй круг, по крайней мере отчасти, мы также проследили реально и совершили прогулку по старым стенам, где они сохранились. Непосредственное изучение самой сцены, на которой развертывались известные нам из предшествующих занятий события бурной истории коммуны, было хорошо прочувствовано участниками, как ценная „contribution” к познании великого прошлого, облегчающая возможность именно погрузиться в него живым ощущением.
2) Затем я попытался обнаружить общество, которое жило внутри оград, и рост которого, так сказать, «распирал» их, побуждал выплетать себе более широкий пояс. Мы делали экскурсы в историю трудовой, ремесленной старой Флоренции (Firenze artigiana). Мы знали, какую крупную, активно-определяющую роль сыграли торгово-промышленные ассоциации (arti е mestieri) в образовании свободной Флоренции и теперь разыскивали в самых памятниках и на улицах города следов, где находились седалища старых цехов (arti maggiori), какие возводились ими сооружения. Мы осмотрели недавно тщательно восстановленный palagio della lana; изучили цеховую церковь — Or San Michele, богато украшенную чудными произведениями всех первостепенных скульпторов XIV и XV веков; наконец, мы, так сказать, «ощупали» на местах все историческая воспоминания о размещении и о жизни деятельных корпораций в различных пунктах города. Производя эту работу, я старался обосновать гипотезу, что группы одноименных профессий в раннесредневековой Флоренции стремились сбиваться в кучу, живя вместе по кварталом. Таким образом те мелкие «соседские общины» (vic—nitates, ит. „vicinie”), в тесных рамках которых, обособленно, первоначально слагалось во Флоренции социальное единение и самоуправление под высшей феодальной властью маркизов тосканских, — была, по преимуществу, союзом ремесленников одного наименования. «Концовые» организации, на которые распадалась тогда Флоренция (quarlieriy потом seltecri) были первоначально, в основном цвете, коллегиями профессиональной взаимопомощи и самозащиты, а потом из соединения их образовалась «коммуна», которая и сбросила дружным напором солидаризировавшихся трудовых элементов ярмо сеньериальной власти.[251] Эта тема побудила привлечь разнообразный вещественный и топографический материал и вызвала интерес и внимание. Кроме моих очерков, один из участников, работавших над вопросом о цехах во Флоренции, сообщил нам обширный доклад, выясняющий культурную роль в истории города одной из самых могущественных среди таких промышленных ассоциаций, цеха крупных производителей тонких сукон (arte di Calimala).
3) Далее я построил еще ряд отдельных экскурсов, ориентировавших, с одной стороны, к истории наиболее замечательных памятников, которые мы изучали на месте;[252] с другой стороны, они соединяли с почвой, сценой, на которой происходили самые события, отдельные яркие эпизоды из фактического (конкретного) прошлого замечательного города, который мы старались сделать себе знакомым и близким.[253] Эти работы закончились у нас очерком о «дантовой Флоренции» и посещением на местах главных пунктов «дантова угла», где стоял его отчий дом, возвышались дома его родных и друзей, где протекали его детство и ранняя юность (приход св. Мартина, popolo di S. Martino il vescovo). Этот живой кусок из старо-флорентийского центра хорошо сохранился до сих пор, несмотря на все перипетии перестройки города, и на нем с поражающим реализмом можно восстановить обстановку, среди которой развивалась жизнь великого поэта и мыслителя; он же сам воплощает с такой могучей силой лучшие свойства гения замечательной нации, которой он был превосходнейшим сыном. Пелеринаж к колыбели Данте произвел на наше общество глубокое, реально-конкретное впечатление.[254]
Д. В. Айналов также не оставил нас во Флоренции своей помощью. Он подарил нам свое руководство по следующим темам: — 1) прогулка по галереям Уффицци и Академии для ознакомления с древнейшей флорентийской живописью; 2) интерпретация символической росписи «Испанской капеллы» в церкви Santa Maria Novella; 3) Анализ фресок Masaccio в „Capella Brancacci” и их решающего (поворотного) значения в эволюции новой живописи; 4) характеристика Микеланджело – скульптора (полное собрате гипсовых снимков с произведений его пластического творчества в музее Академии, оригиналы Давида, Вакха, Брута, барельефов и т. д., museo Buonarotti и особенно гробниц Медичей. Проф. Айналов выбрал свои любимые темы; но они стали любимыми и для нас и послужили отправными точками для дальнейшего самостоятельного изучения.
Кроме того М. А. Полиевктов поделился с нами своими знаниями, дал ряд наблюдений в области пластики в баптистерии и в церкви S. Lorenzo. В. А. Головань говорил нам об архитектуре баптистерия. Оба часто сопровождали нас в музеи и направляли внимание на интересные течения в истории тосканской живописи, являлись для нас ценными старшими товарищами и руководителями. В. А. Головань горячо пропагандировал идеи новой французской школы историков искусства, взгляды Courajod и учеников его Bartaut, Male, Enlarl и др.[255] Они стремятся выдвинуть, при объяснении „origins” итальянского искусства времен возрождения, первенствующее значение творческих сил севера. Не только итальянскую готическую архитектуру выводят они из влияния художественного гения Франции, но также пизанскую скульптуру, а теперь даже джоттовскую живопись называют детищем северной средневековой миниатюры. Рядом с настроением Д. В. Айналова, убежденно чертящего генезис нового искусства из «античных» корней через Византию, небезынтересно было нам заглянуть и в эту, иную попытку построения филиации художественных идей и форм, замыслов и воплощений.
Такова общая картина нашего «флорентийского радения». По канве, намечавшейся вышеуказанными лекциями-беседами происходило деятельное изучение картин и скульптур в музеях. Подробно проштудированы были галереи Uffizi, Accademia и Pitti, национальный музей (в Bargello) и неподражаемое по искренней чистоте проникновенного лиризма собрание фресок Фра Анджелико в монастыре Сан-Марко, превращенном в музей.[256] Мы действовали систематически, задавшись целью внимательно ознакомиться с ранним флорентийским искусством (ducento, trecento, quattrocento). Мы шествовали шаг за шагом — от анонимных примитивов,[257] Чимабуэ и Джотто с джоттистами через Фра Анджелико и Лоренцо Монако, а также Мазаччо к Филиппо и Филиппино Липпи, Боттичелли, а потом к школе Верроккьо (Лоренцо да Креди и др.) с венцом ее Леонардо да Винчи, с Лука Синьорелли в живописи,— от пизанцев через Гиберти и семью della Poббиa к Донателло и более поздним кваттрочентистам, в скульптуре.[258]
На улицах мы всматривались в церковную, гражданскую и частную архитектуру здесь больше, чем удавалось в других местах. Много успели мы побывать в окрестностях Флоренции, чудных не только красотами природы, но и богатством исторических воспоминаний. Мы посетили старое Фьэзоле с его ближайшим окружением (Badia di San Domenico и Castello Vineigliata), характерный монастырь—Certosa di val d’Ema: они дали нам блестящие добавочные иллюстрации флорентийской старины. Но что особенно хорошо: мы видели превосходно сохранившиеся Медичейские виллы (Castello, Petraja, Carreggi). Они хорошо вводили нас в общество и боккаччевского «Декамерона», и медичейской «платоновской Академии», воспроизводя строгий образ Гемиста Илетона и Марсильо Фиччино, а также худощавый, полный сдержанного разума силуэт старого Козимо, политика и идейного искателя, и смелый профиль его «великолепного» внука, властителя и поэта.
Флорентийские штудии наши сопровождались, может быть, меньшим внешним жаром, чем первые переживания в Венеции, но они отличались большим интимным углублением в вопросы и материал; они горели не меньшим и лучше созревшим внутренним вдохновением. Расставаясь с городом, который из объекта мечты превратился для нас в предмет реального духовного обладания, мы могли повторить с убеждением слова старого немецкого историка Флоренции, Гейнриха Лео: «Каждая улица Флоренции — целый мир искусства, ее стены — сосуд, который хранит лучший цветок человеческого духа, этот город — богатейший алмаз в диадеме, которой итальянский народ украсил землю». — Нам чувствовалась справедливость гордого притязания гражданина ее, Томассео, который утверждал, что «европейская цивилизация в значительной степени — итальянская цивилизация, итальянская — в значительной части тосканская, а тосканская — но преимуществу флорентийская». — Вместе с тем созерцание во Флоренции богатых и сильных плодов работы гения человеческого подымало в душе бодрое самочувствие, идеалистическую оценку природы человека; делался понятным верующий девиз одного из интереснейших флорентинцев, Пико делла Мирандола: «Ты (т. е. человек) поставлен в средину миpa, чтобы ты мог обозреть все, что в нем находится. Ты сотворен ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и самодержавный свой творец и создатель, дал себе ту форму, какую пожелаешь. Ты можешь выродиться в тупое животное, но ты можешь подняться до высоты божественного существа силою своей внутренней воли. О, царственная благость божественного отца, о великолепное и удивительное призвание человека, которому дано достигнуть то, к чему он стремится, быть тем, чем он жаждет! Звери приносят уже из чрева матери все, чем им суждено обладать; небесные духи с самого начала уже были тем, чем им назначено быть навек. Только в человеке насадил Отец зерна всяческой жизни, и те самые, которые каждый захочет взрастить, в нем расцветут и принесут плоды» (Pico della Мirandola, Oratio de hominis Dignitate).
6.
Последнюю часть экскурсии я уже не имею места описать, как первую. Да оно и не нужно: работа слагалась по тому же плану. Укажу лишь связь ее содержания с общей задачей, которая ставилась всему путешествию.
Мы изучали соседние с Флоренцией чрезвычайно интересные города — Ирато и Цистою, как продукты тех же культурных процессов, которые создали флорентийскую цивилизацию, изучали их как отзвуки флорентийской жизни и искусства, как «маленькие Флоренции», в которых хорошо сохранилось, вследствие их позднейшего захудания, многое из того, в уличном пейзаже и в памятниках, что во Флоренции истерто было разрушающим влиянием поздних эпох. — Лукку и Пизу мы прошли лишь одним взглядом, чтобы хоть мельком посмотреть на оригинальность расцветавшей там тоскано-романской церковной архитектуры и скульптуры «преренессанса».
В Пизе мы провели целый день на уединенной, единственной в своем роде окраине, где возвышаются одинокой группой три великие произведения тосканского художественного творчества: собор с наклоненной башней, баптистерий и старое кладбище (Campo Santo). В последнем мы долго штудировали сложный комплекс болших фресок различных тосканских мастеров XIV и XV веков. Это — замечательный памятник искусства, богатый исторический источник. Фрески эти опять дают так много для познания, не только искусства Флоренции, Пизы, Сьены, но и для уразумения религиозного миросозерцания и духовных настроений эпохи, даже ее бытовой жизни. Их невозможно было упустить.[259]
По дороге в Сьену мы остановились на день в изумительном Сан-Джиминьяно, «городе тринадцати башен». Это — неповторяемый пережиток далекой средневековой старины, сохранивший с невероятной неприкосновенностью давнюю свою физиономию. Нынешний Сан-Джиминьяно — это живая Флоренция или Сьена XIII-XIV в.
Взглянуть на него — значит непосредственно пережить картины, среди которых совершались коммунальные революции, слагалась мощная, в своих контрастах, культура. Город был запутан в сьено-флорентийские отношения, и на нем отразилось влияние обеих соперниц. Все это было поучительно посмотреть, и заезд в Сен-Джиминьяно явился необходимым моментом наших скитаний по Тоскане.[260]
В Сьене надо было сделать более долгую остановку. Она — также лучше Флоренции сохранила внешний облик коммунальной республики XIV века. Потому мы постарались вглядеться в общий вид улицы, присмотреться к фасадам дворцов. Современная тишина, по противоположности, вызывала образ шумной древности.[261] Сьена, впрочем, — не только дополнение. Она — сама звезда первой величины. Ее история — крупный момент в прошлом Италии. Ее искусство — крупная глава в развитии духа ее народа, великое явлениеe в европейской цивилизации. У нас было слишком мало времени для изучения на месте истории Сьены. Мы только в самом общем смысле могли вспомнить характер развития коммуны, бывшей оплотом «гибеллинизма», как Флоренция являлась центром «гвельфизма». Но мы посвятили три длинных трудовых дня на изучение памятников сьенского искусства. Работа наша сосредотачивалась около трех превосходных центров — собора (с музеем “opera del duomo”), ратуши (palazzo pubblico) и картинной галереи (Accademia). Главные церкви (S. Domenico, S. Bernardino, S-ta Caterina) дополняли материал, который здесь открывался. Сьенское искусство оставило глубокий след в сознании членов путешествующей группы, как образец творческой силы, самостоятельно-параллельной искусству флорентийскому, равносильной ему струи тосканского гения, не оставшейся без влияния и на него.[262]
Сьеной закончился «тосканский круг»,[263] и мы переправились в Умбрию. Там, в силу недостатка времени, пришлось сосредоточиться на немногом. Использованы были два центра — Перуджа и Ассизи. Первая, помимо высокого наслаждения и богатой содержательности впечатлений, которые даются живописной природой и роскошным «уличным пейзажем», открыла нам еще одно новое течение в итальянском искусстве. Последнее — оригинально и сильно само по себе, и оно, опять же, находилось в многообразном соприкосновении с флорентийским. В ознакомлении с умбрийской школой нам еще посчастливилось: наше посещение совпало с выставкой местной живописи. В перуджинской академии собрана была богатая коллекция картин из соседних городков, монастырей, частных хранилищ. Приобретенные здесь знания органически наслаивались на родственные результаты предшествующих наблюдший.
Ассизи было близко нам, благодаря семинарским занятиям францисканством. С Франциском Ассизским и окружавшей его средой — природой, культурой, людьми — познакомило нас изучение сочинений его и его биографов. Чуткое и яркое перо современного исследователя его жизни, французского историка Поля Сабатье также сослужило нам хорошую службу. Мы много критиковали «субъективность» талантливого автора, но вместе и поддавались его обаянию. Его книга-поэма помогала нам предвкушать и прелесть изящной родины святого-поэта, апостола любви, брата бедных и трудящихся, восстановителя образа Христа на земле и живого идеала евангельской жизни.[264]
Главное внимание в Ассизи было обращено на изучение храма San Francesco, воздвигнутого над могилой святого, лучшего выразителя мистического идеализма средневековой Италии. Он мало гармонирует своим великолепием с смиренною кротостью серафического отца; но он знаменует собою огромное богатство и силу того вдохновляющего творчество действия, источником которого стал мягко-лучезарный образ Франциска из Ассизи, любвеобильного брата всего живого в природе и в человечестве. — Мы изучали сложную живопись нижней церкви, которая много способствует раскрытию художественной души раннего итальянского просвещения. Но особенно много часов провели мы в верхней церкви, стены которой покрыты фресками Джотто, изображающими жизнь Франциска в длинном ряде прочувствованных, то лирических, то драматических сцен. Мы останавливались подолгу на каждой, вдумываясь в концепцию художника, прочитывая перед каждой соответствующий отрывок из “Vita”Франциска, составленной Бонавентурой, которой Джотто руководился в своих композициях. Времени на это пошло не мало, но результат сказался положительный: конгениальность святого и художника много способствовала пониманию обоих путем взаимного толкования их друг другом.
В часы, свободные от главной работы, ранним утром и под вечер, мы ходили «по следам св. Франциска» в ближайшей окрестности Ассизи. Вся местность в долине и в горах полна смиренных, как самая личность святого, убежищ, где проходили важные моменты его подвижнической жизни, и которые живы трогательными воспоминаниями о нем, его друзьях, братьях-учениках и делах. Porziuncula, Rivo Torto, San Damiano — все это маленькие, бедненькие церкви — обители, где живал Франциск с ближайшими последователями, или пребывала св. Клара, сестра-сподвижница его. А наверху, в скалах истинный «францисканский аромат» сохраняет скит-эремиторий — “delle carceri”. Он лежит в чудной романтической местности среди гор и леса, в котором таится много пещер. Туда уходили от света братья, поклонники “pove-rello” — углубляться в себя на лоне чистой природы, подальше от грешных людей, общаться с Богом в обновленной душе, копить в сердце силы для дальнейшего подвига в мру. Образ Франциска наложил неизгладимый отпечаток на самую картину его родного края.
Надо было больше прожить в Ассизи, но и проведенные там два дня оставили в нас на почве, подготовленной предшествующими францисканскими занятиями, глубокий след. Когда мы спускались с горы, покидая Ассизи, и перед нами последний раз расстилалась мягко чарующая взор равнина Умбрии, сами собою вспоминались слова из гимна Франциска к «брату солнцу» (messor lо frate sole):
Laudato si, Missignore, per sora nostra matre terra,
La quale ne sustenta et govern a,
Et produce diversi fructi con coloriti flori et herba.
Laudato si, Missignore, per quelle ke perdonano per lo tuo amore
Et sostengo intirmitate et tribulatione,
Beati quelli kel sosterrano in pace,
Ka da te, Altissimo, sirano incoronati.[265]
Близость к прекрасной природе, в которой живет Бог, прощение всех силою «Божьей любви», проповедь мира между людьми и общения их в Боге — это тайна высокого и непосредственного, деятельного «евангелизма» Франциска. И в нас торжествовала духовность, каждый чувствовал в себе покоренным «брата осла»[266].
В этот именно момент нашего путешествия перед нами ставился вопрос: возвращаться ли нам во Флоренцию (тогда можно было еще день-два пробыть в Ассизи), или ехать в Рим? — Стойкая выдержка на почве выработанного плана требовала решения в первом смысле. Но… быть почти у ворот Рима и повернуть от них вспять группе лиц, возлюбивших историю, привязавшихся к Италии и не уверенных, придется ли им вернуться еще раз на ее почву — это было нравственно очень трудно. Пришлось уступить горячему желанию и вступить в Вечный город.
Изучить его обстоятельно, как таковой, нам нечего было и думать. Я предложил тогда спутникам: поедем, воспримем общее впечатление от великого очага европейской культуры; но постараемся сосредоточиться на нескольких только пунктах, которые прямо бы связывались с другими нашими работами в Италии. Рим же древний должен остаться за пределами нашего исследования: у нас нет ни времени, ни компетенции для этого.
В самом деле, мы сделали лишь несколько экскурсов в Рим средних веков и ренессанса.[267] При таком ограничении возможно было осуществить нечто полезное в те шесть дней, которые могли быть выделены для Рима. По отношению к самому Риму, как целому, то были обрывки: но по отношению к сумме собранного нами в Италии материала получились ценные плюсы. — Остановились мы на следующих пунктах: 1) христианские катакомбы; 2) древнейшие церкви (Sta Maria Maggiore, Santa Pudenziana, Santa Prassede и некоторые др.); 3) главные здания возрождения (храмы и дворцы) в самом общем осмотре; 4) Сикстинская капелла (знаменитые фрески Микеланджело), станцы Рафаэля и его «библия» в лоджах Ватикана. — В Риме мы еще раз воспользовались содействием Д. В. Айналова, особенно в старых церквах,[268] из нескольких проделанных этюдов, в самом деле вынесли ряд важных дополнений к раньше рассмотренному и фиксированному в умах.
Вечный Рим глубоко затронул мысль и воображение компании, но, несомненно, осталось неудовлетворение, которое ясно доказывало справедливость соображения, что, при данных условиях поездки, браться за Рим тем заданием, которое он предъявляет серьезным искателям своей колоссальной, всеобъемлющей фигурой, — было невозможно. Внимание участников экскурсии поражено было грандиозностью целого; память их запечатлелась рядом усвоенных образов; в душе выросла жажда еще непременно вернуться в ограду одного из высших святилищ истории.[269]
После неполного (отрывочного) римского опыта — началось наше возвращение. Мы снова отправились во Флоренцию, посетив по дороге превосходный, истинно-средневековой город Viterbo и Orvieto с замечательным собором, одним из первокласснейших архитектурных памятников Италии, к тому же украшенным фресками Луки Синьорелли (пришествие антихриста и страшный суд), которые могут конкурировать с гениальнейшими произведениями итальянской живописи.
Последние дни во Флоренции были особенно плодотворны: все виденное и познанное было повторно углублено и закреплено. Решено было закончить тосканские странствия прогулкой по Казентино. Так называется горная долина верхнего Арно. Это — край полный удивительной природной прелести типично и тонко тосканского пейзажа; он же поражает необычайной свежестью (неприкосновенностью) исторических воспоминаний феодального, городского, мистически-религиозного средневековья: городки (Poppi, Bibbiena), монастыри (Vallombrosa, Camaldoli), замки (Romena, Ronzola) и т. д. дают небычайно реальный силуэт оригинальнейшей старины. Тут же находится великое францисканское воспоминание: это — Alvernia (La Verna) — «пустынь» на грандиозно-диком горном кряже, покрытом могучим лесом, который господствует над верхним Арно и верхним Тибром, глядит на два моря. Там св. Франциску, гласит легенда, дарованы были стигматы, внешний символ приближения ко Христу.[270]— Однако, по случайным обстоятельствам, этот последний замысел удался лишь отчасти.
30-го июля наша группа окончательно покинула Флоренцию, а на следующий день рассыпалась для индивидуальных окончаний поездки.[271] Прощальное собрание накануне отъезда, когда мы пытались произвести каждый для себя и все друг для друга “examen de conscience” всего пережитого в Италии, привело к убеждению, что мы сделали посильное полезное дело и для своего просвещения, и как опыт, могущий служить дорогою другим. Чувствовали мы и то, как нас сблизила общая работа в такой возвышенной, чистой среде. Мы расставались связанные между собой увлеченным почитанием дела изучения памятников старины, оставшихся на почве ее истории. Думаю, что все без исключения вернулись в Россию ярыми адептами заграничных исторических экскурсий.[272]
Изложение мое затянулось: но необходимо было войти в фактические и методические подробности, чтобы дать реальный материал для суждения. Может быть, личный интерес к экскурсионному делу заставил сказать больше, чем было необходимо. Я не скрывал недостатков в замысле и неудач при его исполнении. Для меня дороги были обоснование, защита и пропаганда самой идеи. В скором будущем я намереваюсь повторить тот же опыт и тогда выпустить отдельной книжкой изложение теории и описание практики экскурсионного изучения исторических центров и памятников Италии на основании штудирования вопроса по существу (с систематическим указанием литературы) и по данным подлинных дневников поездки. Буду счастлив, если наш пример подвинет других инициаторов на лучшее, чем сделали мы. Нынешним летом отправилась новая экскурсия в Грецию под руководством проф. О. Ф. Зелинского. Можно найти много и других целей в Европе[273] и вне ее.[274] Даже внутри России возможны экскурсии для изучения западно-европейской культуры.[275]
Во всяком случае — это хорошее, важное дело, и экскурсии должны сделаться постоянным, интегральным элементом изучения и преподавания истории в общеобразовательной и научной школе. В университете — это необходимый вид исторического семинария.
Николай Павлович Анциферов (1889-1958)
Отец Н.П. Анциферова был выпускником С.-Петербургского Земледельческого института. При рождении сына 30 июля 1889 г. он преподавал в Училище земледелия и садоводства в с. Софиевка, бывшем имении графов Потоцких в Киевской губернии, а затем возглавлял до его смерти в 1897 г. Никитский ботанический сад. Учился Н.П. Анциферов в Киевской гимназии, а в 1909г. стал студентом историко-филологического факультета СПб. университета. Там и состоялось его знакомство с И.М. Гревсом, которого он всю оставшуюся жизнь называл padre, т.е. отец. Был одним из участников экскурсии в Италию в 1912 г. В 1915 г. закончил университет, преподавал в Тенишевском училище, работал в отделении Россики СПб Публичной библиотеки, политикой не интересовался. Зачетное сочинение называлось «Аскетизм св. Франциска Ассизского». 1916-17 годы ушли на подготовку к магистерским экзаменам. Ещё в студенческие годы стал членом Эрмитажного кружка, где они по собственной инициативе готовили экскурсии по музею для рабочих.
1917 г. «История или сошла с рельс, или перешла на новые рельсы», – писал позже Н.П. Анциферов. Чтобы «вместе подумать» принимал участие в кружке профессора А. Мейера (позже названном «Воскресенье»), что и стало причиной одного из арестов. С 1921 г. стал посещать кружок реже, к 1925 вообще от него отошел.
С 1919 г. – некоторое время возглавлял кафедру истории средних веков во 2 педагогическом институте, с 1920 г. сотрудничал с Музейным отделом Наркомпроса, спасая художественные сокровища. В 1921 – 1923 гг. вместе с учителем работал в Экскурсионном институте. После закрытия института стал членом Центрального Бюро Краеведения, вёл семинарии для экскурсоводов в Павловске и Царском селе. Его лучшие труды этого времени – «Душа Петербурга», «Петербург Достоевского».
В 1929 последовал арест по делу о кружке Мейера, которое потом связали с академическим делом. Был приговорён к 5 годам ссылки, которую отбывал на Беломорканале.
В 1933 г. удалось вернуться в Ленинград. По настоянию друзей перебрался в Москву, служил в Коммунальном, а с 1936 г. – в Литературном музее. В 1939 г. – снова арест, благодаря заступничеству директора Литературного музея В.Д. Бонч-Бруевича, удалось выйти на свободу. В 1944 г. защитил диссертацию «Проблема урбанизма в художественной литературе».
Умер 2 сентября 1958 г.[276]
Анциферов Н. П. Из дум о былом : Воспоминания / Н.П. Анциферов. Вступ. ст., сост., примеч. и аннот. указ. имен А. И. Добкина. — М . : Феникс : Культур. инициатива, 1992. – С.277-294.
Примечания сделаны Н.П. Анциферовым (эти случаи оговариваются в скобках) и А.И. Добкиным. Сокращения сделаны А.И. Добкиным и отмечены в тексте отточием […].
По Италии в 1912 году (caravan rosso)
Семинарий по Данте студентов университета и курсисток Бестужевских курсов Иван Михайлович собирал в столовой своей квартиры на углу Матвеевской и Б. Пушкарской.
На темном и ровном фоне обоев — большой портрет Данте с фрески Джотто. Мраморный бюст Данте на письменном столе кабинета. Рядом с фреской Джотто — панорама Флоренции. […]
Мы, ученики нашего padre, сидели за длинным столом. Перед каждым лежали тетради и книги […] «De Monarchia», «Convito», «Vita nova»[277] и три части «Божественной комедии». В центре стола для общего пользования — три тома «Enziclopedia dantesca» Скартаццини. Основной труд, над которым мы работали» — «De Monarchia» — трактат, написанный Данте с целью содействия объединению Италии и установлению вечного мира. Каждый из участников семинария по очереди разбирал главу этого трактата. Основные понятия, заключенные в данной главе, тщательно комментировались: расе, carita, justizia[278] и т.д. Другие сочинения Данте привлекались в целях комментирования этого политического трактата. Работая над главою о мире, нужно было найти, где еще встречается у Данте понятие «расе» (мир) и как в каждом новом контексте автор понимает это понятие, в каком смысле он его употребляет. Таким образом составлялся толковый словарь основных понятий, определявших мировоззрение великого флорентийца. Только этим методом можно было прийти к точному употреблению дантовской терминологии.[279]
В этом отношении большую помощь оказывал сам Скартаццини, у которого мы находили ссылки на все места, где встречается интересующий нас термин. Так приучались мы Иваном Михайловичем понимать сокрытый смысл языка человека иных времен, иной культуры. Так отучались мы от произвольного вкладывания в чужие слова своего содержания (порок — столь распространенный среди мыслителей эпохи символизма).
Ознакомившись таким образом со всеми случаями употребления Данте интересующего нас понятия, мы писали доклады на такие темы, как: «Carita — в мировоззрении Данте». Некоторые из нас, в целях более широкого освещения изучаемой проблемы, привлекали и других авторов, современных Данте, или его предшественников и, сопоставляя с ними изучаемую по Данте идею, могли точнее и ярче выяснить индивидуальность автора трактата «De Monarchia». Особое внимание обращал Иван Михайлович на все строчки трактата, где можно было усмотреть намеки на исторические события или же где можно было отметить бытовые черты. Наш учитель стремился привить нам вкус к конкретной обстановке, к тому «бытию», в котором слагается сознание, в котором развиваются идеи, характеризующие эпоху. В особенности много внимания уделялось идеям, приобретшим общечеловеческое значение. Но наряду с этими идеями, имевшими «вечный» интерес (мир, любовь, справедливость и др.), тщательно изучались проблемы и образы, характеризующие специфику мировоззрения средних веков. Например: «Два светила» (солнце, луна), образ, связанный с борьбой папы и императора, гвельфов и гибеллинов[280] (император, подобно луне, заимствует свет (власть) от папы-солнца). Так же связана была с этой борьбой теория двух мечей, о которых упомянуто в Евангелии. Два меча — символ двух властей — духовной и светской. Оба они у первого папы Рима, апостола Петра, следовательно, ему и принадлежат обе власти: и духовная, и светская.
Данте возражал против этих теорий. Мы изучали толкование их и по другим авторам, имена которых уже стерлись в моей памяти. Так начинали мы понимать своеобразие мышления людей средних веков.
Читали трактат медленно, строку за строкой. Чтение шло по кругу. Один начинал, а следующий абзац уже продолжал сосед. После чтения начинался устный комментарий или читался доклад. Полная, настороженная тишина. Слышен только медленный и негромкий голос читающего. Шелестят переворачиваемые страницы. Читающий возглашает: «Paradise, песнь XXX, строфа 5». И руки всех тянутся к третьей части «Божественной комедии», а глаза — пробегают по тексту, который читает докладчик. Изредка, но горячо вспыхивают споры. Я не ошибусь, если скажу, что в нашем семинарии совершенно отсутствовало соперничество, не было и соревнования. Все личное отходило на задний план. Мы были охвачены желанием знать и желанием научиться познавать.
Иногда улыбка появлялась на его лице, улыбка для поощрения робеющего, боящегося оказаться недостойным сидеть здесь за столом профессора Гревса (что каждый из нас считал большой честью). Запомнилось еще выражение его склоненного лица, всегда благожелательное. Помню живо ясный лоб его в раме серебристых, тогда еще густых волос. Как любил наш padre эти занятия! Каким ясным, успокоительным светом было озарено это всем нам дорогое лицо! Мы не замечали, как текло время. Ведь мы здесь преодолевали время, уносимые в далекое прошлое. Только изредка из деревянного домика с циферблатом на стене выскакивала кукушка и куковала нам о проплывших часах.
Занятия по Данте были прелюдией нашей подготовки к путешествию по Италии. Иван Михайлович уже возил за несколько лет перед тем своих учеников в Венецию и Флоренцию. Теперь его спутники были уже доцентами и профессорами. Мне помнится, среди них были: Карсавин, Оттокар, Шаскольский, Брюллов. Это путешествие Иван Михайлович описал в особой брошюре.[281] Теперь, в 1912 году им был задуман более широкий план: наш padre хотел расширить круг участников, более длительно готовить их и, наконец, увеличить самый маршрут. Занятия по Данте, просеминарий по хронике Дино Кампанья, просеминарий по Франциску Ассизскому — все это было связано с предстоящим путешествием. Помимо этого Иван Михайлович прочел нам краткий курс истории Флоренции. Вместо Данте и Enziclopedia dantesca на столе его появились карты, планы и многочисленные виды Италии. Особенно тщательно Иван Михайлович ознакомил нас с планом Флоренции, выросшей из римского лагеря, с его перекрещивающимися линиями: limes cardo и limes decuman us,[282] сходящимися под прямым углом у Форума, где теперь Santa Maria del’Fiore. Мы знакомились с картами Италии, на которых И. М. Гревс демонстрировал нам маршрут, глубоко им продуманный. Вступлением в Италию намечалась Венеция, Venezia la bella[283] заключением — Рим, Aurea Roma. Из Венеции мы должны были проехать в Падую, далее — в Равенну (место изгнания и смерти Данте). Основной город нашего путешествия, его кульминационный пункт — Флоренция. Здесь мы должны были прожить две недели с выездом в Валамброзу и Альверно (гора, где получил стигматы Франциск Ассизский). После Флоренции намечалась Пиза, Сан-Джиминьяно, Сьена, Перуджа и затем паломничество пешком в заветный Ассизи.
Исключительно скромный Иван Михайлович не хотел взять на себя целиком руководство экскурсией. Он рассчитывал во Флоренции и Сьене на помощь своего ученика, урбаниста Н. П. Оттокара, молодого талантливого ученого. С нами должны были ехать два искусствоведа: знаток иконописи А. И. Анисимов (москвич) и специалист по Ренессансу В. А. Головань (сотрудник Эрмитажа).
К сожалению, не все участники семинария могли ехать. Хотя взнос был невелик (на все про все 200 рублей за два месяца), но даже и эта скромная сумма не для всех была посильна. Многие не могли примкнуть к нам и по семейным обстоятельствам. Так, любимая ученица нашего padre Таня Лозинская (как он называл ее) была в ожидании ребенка. Но вместо отпавших участников семинария к экскурсии примкнуло несколько учениц профессора М. И. Ростовцева, интересовавшихся преимущественно Римом.
Из участников семинария в экскурсию записались: Л. И. Новицкая, И. В. Берман, Е. Н. Нечаева, Т. Д. Каменская, Ж. П. Оттокар, В. Н. Николаева, А. Р. Фрейдлинг. Со стороны пришли: Е. В. Ернштедт, Л. С. Миллер, А. И. Корсакова, К. В. Гросман, К. П. Матафтина. Остальные участники поездки мне не запомнились ни как члены нашего семинария, ни как пришедшие со стороны: Томилова, А. Д. Кучина, А. Л. Бабич, Н. А. Сергиевская, Ж. А. Вирениус, Э. Г. Цубина, Кельнер, Е. В. Ершова. Присоединились к нам и две старых ученицы Ивана Михайловича: Фроловская и С. М. Гершберг. Девушек было 25 (впрочем, не все они были девушки. Замужем уже были Томилова и Оттокар).[284]
Из студентов поехало трое: А. П. Смирнов, Г. Э. Петри и я.
Прощаясь с нами, угрюмый и молчаливый латыш А. А. Тентель, заведовавший библиотекой исторического семинария, говорил: «Не надо бы Вам ехать. Они (т.е. девушки) женят Вас на себе. Не миновать Вам беды». Когда мы вернулись, Август Адамович тщательно осмотрел руку каждого из трех студентов, подвергавшихся столь серьезной опасности, и со вздохом облегчения сказал: «Ну, молодцы! Все устояли, нет ни у кого обручального кольца. Чудеса!».[285]
Так определился состав нашей экскурсии-экспедиции. Последнее собрание отъезжающих состоялось в помещении Бестужевских курсов. Иван Михайлович хотел устроить нашу встречу со своим учеником Л. П. Карсавиным. Я его тогда увидел впервые. Смуглый и худой, похожий на свою сестру, всемирно известную балерину,[286] Лев Платонович был очень красив, но красив декоративно. Тонкие черты лица, прямой, словно точеный, нос, узкая черная борода. Профессорские длинные волосы ложились на чуть приподнятые плечи. В его умном, сосредоточенном лице было мало мягкости, доброты и той светлой одухотворенности, которые так характерны были для лица его учителя — И. М. Гревса. Что-то затаенное и недобро насмешливое поразило меня в этом значительном лице талантливейшего молодого ученого. Мне показалось, что он счел «сентиментальными» словами Ивана Михайловича, просившего сказать нам «напутственное слово». В глазах Льва Платоновича эта сцена была натянутой. Он недолго побеседовал с нами, но ничего значительного, запомнившегося мне, не сказал.
Наш отъезд был назначен на 20 мая.[287] В зале Варшавского вокзала я с радостью увидел группу своих товарищей. В центре — Иван Михайлович. Он уже был на месте, как всегда один из первых. Через плечо на длинном ремне бинокль. Девушки наши, одетые по-дорожному, какие-то непривычные. Шляпы с неимоверными полями некоторых из них придавали нашей группе недемократический вид. Поразило меня количество и величина чемоданов самой модной из девушек, ученицы Н. И. Кареева — К. П. Матафтиной.
Вот мы в вагоне. В одном из отделений поместились: Иван Михайлович, Александр Иванович и Владимир Александрович. С ними решились сесть несколько девушек. Мы, три студента, «три мальчика» (как прозвали нас спутницы), где-то робко уселись подальше. Иван Михайлович подозвал меня, как самого общительного и шепнул: «Не уединяйтесь, идите к девушкам. Надо сближаться со своими товарищами». Я передал Смирнову и Петри просьбу padre и мы робко начали «сближаться».
Головань оживленно рассказывал о своей жизни в Риме. Запомнилось мне лишь его воспоминание о том впечатлении, которое произвел на его хозяйку роман «Анна Каренина» (хозяйка, как Долли, трагически переживала неверность своего мужа).
Владимир Александрович, невысокий, узкий, с маленьким лицом, отмеченным тонкой эспаньолкой, с живыми жестами. Он слегка горбился и взмахивал руками. Говорил он очень увлекательно, умно и с юмором. Мне запомнилась его неожиданная улыбка, когда он, оглядевшись, заметил, с каким интересом мы слушали его рассказ. А души наши были всем радостям путешествия раскрыты. Все насторожилось в нас в ожидании нового, прекрасного, чаемого и неожиданного. Сколько «нечаянных радостей» сулило путешествие! Эту особенную настороженность духа, его раскрытость, эту до пределов обостренную жажду новых знаний Иван Михайлович называл «духом путешественности». К этому нужно присоединить еще доброжелательность ко всему окружающему, готовность не только радоваться, но жажда сорадоваться!
Помню, как в этот же вечер под песенку колес поезда Головань продекламировал:
Quanfe bella giovinezza,
che si fugge tuttavia!
Chi vuol esser lieto, sia:
di doman non s’e certezza.[288]
A padre внимательно смотрел на нашу группу и радостно улыбался.
Пишу и думаю об этой последней строчке.
Di doman non с’ё certezza.
Как хорошо для многих из нас было неведение своего будущего, своей грозной, а для многих жестокой судьбы! […].
* * *
К Венеции мы подъехали вечером. Экскурсанты разместились в гондолах. Плывем по Каналу Гранде. Вот Rialto. Своды этого моста, застроенного домами, почернели. С какой легкостью скользит гондола! Как ловко, стоя, правит ею гондольер своим единственным веслом. Темные воды канала омывают ступени дворцов из мрамора с кружевной резьбой. Напряженно глядим налево, там, в глубине, над дворцами должна показаться Кампанилла Сан-Марко. Венецианские купцы, возвращаясь после многих лет странствований по Леванту,[289] пристально всматривались в туманную, голубовато-лиловую даль. Они ждали, когда над горизонтом покажется колокольня святого Марка, как величавый маяк прекрасной Венеции, царицы морей. Вот и она всплыла, как тонкий месяц над крышами дворцов. Но, увы! Это была уже другая башня, в 1905 году вековая рухнула. Венецианские патриоты возродили ее из праха в прежнем блеске.
Причалили мы у Пьяцетты.[290] Прошли мимо столпов со святым Марком, патроном города, и с крылатым львом, мимо Палаццо Дукале[291] и Сан-Марко и повернули направо у Торре делла Орладжино.[292] Все это казалось в вечернем свете признаком, прекрасным и обманчивым. Нет, Венеция не обманет нас. Завтра в утреннем свете все это предстанет перед нами в своей многовековой плоти, — не призрак, а чудесная реальность: эти башни и храмы, врата и столпы, такие стройные, четкие, незыблемые.
В Венеции тихо. Шелест шагов прохожих, да всплеск весла гондольера, а вдали в вечерние часы на Канале Гранде — музыка и пение. Это серенады. Все эти звуки умолкнут не скоро. Венеция живет и ночью. Внезапно в эти великолепные звуки ворвалась дерзкая песенка мальчишек:
Tripoli sera italiano![293]
В тот год Италия воевала с Турцией из-за Триполи. Это было началом того губительного пути, который привел новую Италию к краху.
Утро. Мы сидим на Пьяцца Сан-Марко за столиками и едим джелатти. Стаи голубей носятся над площадью. Садятся на уступы Собора и Палаццо Дукале. Только что Иван Михайлович закончил свой рассказ о происхождении Венеции и сложил карту венецианских островов. Эти голуби сочетались с венецианским фольклором. Старая легенда говорит о том, что именно эта священная птица указала беглецам то место, где надлежало причалить, чтобы основать город. Ломбардцы, спасаясь от германских орд, сели со своим скарбом на ладьи и отчалили в море, куда глаза глядят. Впереди летела стая голубей, указывая путь вплоть до острова Риальто, где птицы сели. «Там будет город заложен».
Блеск утра был ослепительный. Тени медленно плыли по площади. Внезапная музыка ворвалась в ее тишину. Опять «Триполи сера итальяно»? Нет, это было что-то другое. Через [ворота башни] Торре делла Орладжино вливалась на площадь праздничная толпа. Впереди шли статные старцы с бородами и длинными волосами. На них был необычайный наряд: camicia rossa.[294] Это было шествие гарибальдийцев. Их осталось немного. Суетливая толпа итальянцев сопровождала приветственными кликами это шествие. Гарибальдийцы приблизились к Скала дель Гиганти у Палаццо Дукале. В этой толпе они сами казались гигантами. Перед ними раскрылись врата Дворца дожей.
При звуках музыки они вошли во двор. Раскрылись другие ворота, выводящие на Riva degli schiavoni.[295]* Я шел за ними вплоть до памятника Гарибальди. Здесь шествие остановилось. Один из гарибальдийцев поднялся на цоколь памятника и возложил на статую большой лавровый венок. Он говорил о Гарибальди — освободителе Италии. Я плохо понимал его взволнованную, патетическую речь. Поднялся другой и возложил венок из темно-красных роз. В его речи мне послышалась фраза о garibaldini del’mare.[296]** Я не понял ее. В словах обоих гарибальдийцев я искал осуждения захватнической политики молодого итальянского империализма, мне чудилось, что оба они учили свою смену тому, что борцы за свободу не должны лишать свободы другие нации.
Памятник Гарибальди поставлен на Славянской набережной.[297]*** Тогда еще не нарастал конфликт между итальянцами и славянами. А между тем еще Герцен после встречи с Гарибальди здесь, в Венеции, писал в статье «Venezia la Bella» о будущности демократической Италии, связывая ее с будущей славянской федерацией, которая должна возникнуть на востоке.[298]
Глубоко взволнованный видом необычайных старцев, соратников горячо любимого мною с детства итальянского героя, я шел к своим товарищам, оставленным мною на площади Святого Марка. Мне казалось, что я видел воочию, как измельчали итальянцы, мои современники, как они не достойны своего славного прошлого. Мне вспомнилось, как Ибсен, столь сочувствовавший освободительному движению в Италии, был огорчен при известии о взятии Рима Гарибальди. Он предвидел, что героический период закончится, что освобожденная Италия не сможет сказать своего нужного слова, которое вправе ждать нарождающийся день истории.
Когда я присоединился к своим товарищам, меня огорчил холодный прием моего рассказа: современная Италия их мало волновала.
Мы ходили по узким переулочкам, переходили горбатые ‘мостики над каналами. Наблюдали неслышное скольжение черных гондол. Изредка любовались отражением в мутной глади канала маленьких темно-красных роз, свешивавшихся из редкого садика.
Странный город уводил из жизни. Ни земли, ни зелени — все иное, уводящее в особый завороженный мир, в «соловьиный сад» — место забвения своего трудового верного осла.
Поднимаем полог у входа в храм. Прохладный сумрак таил в себе неведомые сокровища. Глаз привык, и вот картина Карпаччо, самого венецианского из всех венецианских кватрочентистов, влюбленного в свой город. В другом храме из сумрака выступал мечтательный Джанбеллино или могучий Тициан. А вечером, утомленные, мы все-таки шли к Пьяцетте, где садились в гондолу слушать серенады, тихо качаясь на водах лагуны. Сонная волна плещется у ступеней палаццо. Огни домов, огоньки гондол!..
Днем мы встретили Собинова. Вот бы попросить его пропеть о Венеции! Но кто же из нас мог решиться подойти к этому стройному, светлому Лоэнгрину. Ему ли петь нам в сумраке Albergo Ferrari Bravo.[299] Ведь даже наша Матафтина содрогнулась, поднимаясь по неприветливой лестнице этого отеля, и, говорят, ложась спать, всплакнула.
Мы — в Музее Академии.
Владимир Александрович — перед Мадонной Беллини. Одну за другой он показал три Мадонны, написанные этим художником: первую в юности, другую — в зрелом возрасте и третью — на склоне лет. В основном, все тот же тип Мадонны Джанбеллино. Первая — еще скованная в своем движении, еще не созревшая в своем материнстве, не проснувшаяся к жизни, полная не столько чистоты, сколько невинности. Вторая — все еще спокойная, безмятежная, но уже познавшая свое материнство, строгая в своей женственности. И последняя — с опущенными веками, что-то затаившая в себе, утратившая первоначальную гармонию, уже не невинная, но все же чистая и еще более женственная. И у каждой свои краски с переходом от холодноватой гаммы ко все более теплой. Краски художника не в его власти, они зависят от возраста, от опыта жизни. Они так же подчинены им, как почерк пишущего. […][300]
* * *
В Венеции мне были очень дороги эти переезды в гондолах от одного храма или дворца к другому. Посадка в эту ладью, плавное ее скольжение по водам лагуны, четкие раздельные звуки, как в лесу. Колеблющийся полет чайки над волной и вдали парус. Все это заставляло каждое новое впечатление переживать, как дар Венеции.
О красный парус
В зеленых далях.
Черный стеклярус
На темных шалях![301]
Здесь, в Венеции, время стало иным, не похожим на время в других городах. Оно не несется со стремительностью вешних вод, разрушая и созидая. Время Венеции уже давно перестало быть зиждительной силой, но оно не стало и силой разрушительной.
На каменном горбатом мосту над узким каналом и сейчас можно видеть венецианку в такой же темной шали, как изобразил ее на своей таинственной картине Conversazione[302] Дж. Беллини.
Мы прожили в Венеции 8-10 дней, не более, но нами было столько пережито, что, казалось, прошли долгие месяцы. Когда мы шли по земле узкого островка Лидо навстречу волнам Адриатики и чувствовали под собою эту землю, и слушали густой шум платанов (чинар), в котором уже слышался грохот прибоя, нам казалось, что мы высадились на сушу после долгого путешествия по стране, лежащей уже за пределами времени. (…)
И мне думалось о Венеции. Мы, русские девушки и русские юноши с нашим padre, мы caravano russo, внесли с собою в этот город, столь избалованный в десятилетиях восторгами форестьеров, (…) что-то небывалое, неведомое даже ей, былой Царице Морей. Казалось, что не только многое, на всю жизнь ценное вынесли мы из нее, но и оставили в ней какой-то свой след. (…)
Итак, Венеция была для нас той триумфальной аркой, которой мы вступали в обетованную землю Италии.
* * *
Из Венеции наш путь в Равенну лежал через Падую. В этом древнем университетском городе мы смогли сравнить по памяти памятник Гаттамелате работы Донателло с тем монументом Колеоне работы Вероккьо, которым восхищались на одной из площадей Венеции. Осмотрели здесь и строгие, сосредоточенные на главном в своей теме фрески Джотто, и фрески мужественного Мантенья, сравнивая треченто и кватроченто. В Равенну мы прибыли вечером и остановились во дворце Франчески да Римини. Потемневшие, мрачные своды, сумрачные комнаты не были удобны и привлекательны. Но древний палаццо был дорог нам тенями Паоло и Франчески, судьба которых повергла в скорбь Данте, который, выслушав их повесть:
Caddi come corpo morto cade!
(Упал, как падает мертвое тело)
Здесь мы приблизились к основной цели нашего путешествия. Из экскурсантов мы превращались в паломников. Теперь мы искали следов Данте в Италии. Мы пошли в его лес, в Пинетту. Это уже не была selva selvaggia (ed) aspra e forte.[303] Пинетта сильно поредела. И все же она была полна для нас таинственного очарования. Мощные красноватые стволы пиний, их густые кроны, образовавшие над лесом своды, их шум, такой густой и глубокий, река Монтоне, медленно струившая свои воды — все это дышало «Божественной комедией». Здесь слагалась песнь 28-я Purgatorio[304], песнь о встрече с Мадленой. Наш padre раскрыл томик Данте и, когда мы уселись на берегу, медленно прочел нам:
Ма con piena letizia i’ore prime,
Cantando, ricevieno intra Ie foglie;
Che tenevan bordone alle sue rime;
Tal qual di ramo in ramo si raccoglie
Per la pineta in su’l lito di Chiassi
Quand’ Eolo Scirocco fuor discioglie .[305]
Все тогда казалось чем-то сказочным: и этот густой ковер из золотистых игл, и этот сочный зеленый берег, и эти воды, и, в особенности, колонны пиний и темные своды их хвои — все это стало храмом Данте. Мы тронулись в путь, когда лучи склонившегося к закату солнца озолотили самый воздух Пинетты.
Тень Данте с профилем орлиным
О вечной жизни нам поет.[306]
Вероятно, не одному мне вспомнилась там та комната, где мы за длинным столом перелистывали труды Данте, где изображение флорентийского изгнанника украшало стену и где кукушка, выскакивая из деревянного домика, отсчитывала протекшие часы.
На возвратном пути к «тихой Равенне» мы задержались в Киассо, в старом равеннском порту. Море отступило так далеко, что его уже совсем не видно. Мы осмотрели арианский храм[307] Сант-Аполинарио-ин-Киассо. Хотелось подняться на его башню, чтобы увидеть отошедшее море. Но ступени были местами разрушены. Однако одна из наших девушек, Елена Викторовна Ернштедт, твердо решила во что бы то ни стало взобраться на башню и посмотреть на «невозвратное море».
Это была очень строгая девушка. Вставала она раньше всех и читала нужных ей в пути авторов в подлиннике. Прозвали ее этрусскою вазой. Лицо Елены Викторовны походило на лики мастера Симоне Мартини: глаза карие «орехового» цвета были чуть-чуть раскосые, золотистые волосы собраны остроконечной косой, как у гречанки. И платье она носила не по моде, просторное, со свободными простыми линиями. Я ее очень уважал и… побаивался. Она была гордая и казалась мне столь ученой, что я боялся обнаружить перед ней свою несостоятельность.
И вот Елена Викторовна попросила меня остаться с ней и помочь подняться по лестнице. С большим трудом, карабкаясь местами на руках, мы достигли первой площадки, но увы — дальше подняться не было никакой возможности. Елена Викторовна должна была отступить. С неменьшим трудом мы спустились вниз. Когда подошли к Равенне, она уже было окутана ночной мглою. В темном коридоре встретила нас Лидия Сергеевна Миллер. Гнев ее обрушился на меня. «Как не стыдно заставлять волноваться Ивана Михайловича, а мне казалось, вы его очень любите! Вижу, что ошибалась!» Очень горько мне было выслушать эти слова! В особенности от Лидии Сергеевны, которая мне нравилась больше всех среди наших чудесных девушек
Но padre встретил меня с улыбкой и потом, подозвав к себе, тихо сказал: «Ведь вы откололись от нас, чтобы не оставить одну Ернштедт?»
Паломничество в Пинетту было подготовкой к посещению могилы Данте. Прах изгнанника покоится в часовне в центре города. Часовня окружена лавровой рощицей. На каменной плите рельеф с профилем Данте и на латинском языке надпись: «1357 год».
Папа Лев Х Медичи из флорентийского патриотизма повелел перевезти прах Данте во Флоренцию. Торжественно гробница была помещена в соборе Санта-Кроче. После смерти папы выяснилось, что равеннские монахи прибегли к «благочестивому обману»: прах Данте утаили для Равенны — того города, где великий флорентиец нашел последний приют.
Не только Данте интересовал нас в Равенне. Древняя столица византийского экзарха хранит в себе остатки культуры конца античного мира, погружавшегося в «мрак средневековья». В ее суровых и предельно простых снаружи базиликах — изумительные мозаики, полные тех особенных, неповторимых ритмов, которые уже нигде не могли найти своего продолжения. Эта крайняя сдержанность жеста придавала напряженную выразительность. Золотые фоны сияли, как вечерние зори. Красные и синие камешки мозаики горели рубинами и сапфирами. Но самое замечательное в мозаиках — это лики, изображенные на них, лики с широко раскрытыми глазами, взор которых бесконечно глубок. Эти глаза созерцают не жизнь, а видения.
Наиболее сильное впечатление произвел Мавзолей Галлы Плакиды. Небольшой храм с темно-синим куполом, на котором звезды напоминают кристаллы снежинок. Мраморные стены местами оранжевого оттенка зари. В трех нишах размещены гробницы. Одна из них — Галлы Плакиды…
Над входом — мозаика с юным Христом — добрым пастырем. Садится солнце. Легкие тучки снизу окрашены пурпуром. На зеленом лугу — ароматные цветы. Белые овцы теснятся вокруг своего пастыря. Одна из них касается Его руки. Широко раскрытые глаза Христа устремлены в бесконечность. Здесь Он похож на Орфея. И хотя нет ничего говорящего о музыке, вся мозаика звучит какой-то проникновенной мелодией. Свет проникает в Мавзолей через раскрытую дверь, над которой эта мозаика. В сумраке ее камешки сияют особым светом. Но разве на такое освещение были рассчитаны своими творцами эти мозаики? Не сотни ли колеблющихся огоньков от восковых свечей должны были освещать их? Что, если прийти сюда ночью, подкупить сторожа, запастись десятками «черини» и озарить их огнями мавзолей? Я подал padre эту идею. Сперва он недоверчиво покачал головой, а потом улыбнулся и согласился.
Та ночь была звездной. Мы вошли в Мавзолей, прикрепили черини к трем саркофагам, зажгли, а вслед за тем засветили свечи в своих руках. Теперь нежным ровным светом озарились своды. Купол словно стал выше, и его снежные звезды как бы повисли в воздухе. Появилось много нежнейших оттенков на мозаике с добрым пастырем. Переливы всех тонов стали богаче. Мы стояли с этими легкими черини в руках и смотрели, смотрели. Быть может, в эти минуты и наши глаза стали похожи на глаза ликов мозаик… И все же… При этом свете, столь обогатившем наши впечатления, было что-то утрачено, что в полусумраке дневного храма выступало ярче. Так, перестали казаться рубинами и сапфирами камешки мозаики.
Когда мы вышли из Мавзолея, я остановился и смотрел на ночное небо с ярко сверкавшими звездами. Иван Михайлович подошел ко мне и положил мне на плечо свою руку. Он мне тихо сказал: «Это было хорошо». И с этой минуты padre для меня — в новом и уже полном смысле padre. Это его прикосновение я пережил, как отеческое благословение. И так на всю жизнь.
Много лет спустя, возвращаясь в его дом после пятилетней разлуки, с котомкой на спине, я шел к нему, как блудный сын, и все ждал, что он склонится надо мной и положит руки, как отец на картине Рембрандта возложил их на коленопреклоненного блудного сына.
* * *
Путь во Флоренцию. Подъем в нашем caravano russo все нарастал по мере приближения к главной цели поездки — ко Флоренции. От могилы Данте, который так тосковал на чужбине по своему родному городу и который умер, не имея возможности побывать в нем, — мы теперь с такой легкостью и с такой быстротой мчались под ужасающий грохот колес.
«Скоро Флоренция будет видна из окон вагона», — сказал, улыбаясь, Иван Михайлович. Все бросились к окнам. Горы и холмы загораживали дали. Еще поворот, — и перед нами Флоренция. Вот башни Palazzo Vecchio, Bargello,[308] Кампанилла Джотто, вот купол Санта-Мария-дель-Фиоре. За собой я услышал голос: «От Данте! От Данте!» Я обернулся и увидел Лидию Сергеевну. Она протягивала руку с лавровой веточкой. Лицо ее потемнело от копоти паровоза. Заметив, что я увидел ее, она нахмурилась.
Трудно теперь, спустя 35 лет, понять тот энтузиазм, с которым мы встретили Флоренцию. Мне тогда вспомнились первые крестоносцы перед Иерусалимом. Это было проявление той экзальтации, на которую так нападал Николай Петрович Оттокар, обвиняя нас, а особенно Ивана Михайловича, в «лунатизме».
Имя Н. П. Оттокара все чаще появлялось на устах наших девушек. Это был молодой ученый, специалист по истории Флоренции, ученик Ивана Михайловича, один из участников первого путешествия по Италии, организованного нашим padre.
Мне запомнилась тогда одна фраза, мало предвещавшая хорошего. «Как долго придется мыть руку бедному Николаю Петровичу после того, как он перездоровается со всеми нами». На вокзале нас встретил Оттокар. Я не ожидал таким увидеть ученика профессора Гревса. Он был одет «с иголочки». Великолепная панама, серый костюм со всеми складочками (словно его только что утюжили заботливые руки), галстук бабочкой, сверкающие туфли — могли заменить зеркало. На руках необыкновенного цвета перчатки (помнится, сиреневого). Гладко выбритый, крепкий подбородок, черные холеные усики, несколько оттопыренные губы (зубы слегка выдавались) и глубоко сидевшие, яркие, блестящие глаза.
«Какой же он чужой!» — подумал я, и мне было как-то не по себе из-за того интереса, который проявляли к нему девушки.
Говорил Н. П. Оттокар медленно, протяжно, сильно нажимая на отдельные слова, словно прислушиваясь к своему вескому слову. «Как француз», — думал я. Но Иван Михайлович встретился с ним сердечно. Что же, может быть, он не испортит нашего общего строя.
Согласно правилам Ивана Михайловича, «покорение города» нужно начинать с вышки.[309] Было решено в тот же вечер идти по ту сторону Арно на гору Сен-Миниато, на ту гору, с которой Флоренцией любовался Данте, о чем свидетельствует и мраморная доска. (Все те места во Флоренции, которые упомянуты Данте, отмечены мраморной доской с соответствующей цитатой и сопровождающей ее сноской).
Этот раз я изменил товарищам. Я уже был не раз на Сан-Миниато. Мне очень захотелось уединиться и написать обо всем пережитом своей Тане. (То письмо доставило ей большую радость и оно погибло вместе со всем нашим архивом.
Когда вечером мы все встретились за ужином и пили кьянти из круглых бутылок, переплетенных соломой, нам казалось, что мы наконец, после долгих странствий, достигли родного дома.
С каким нетерпением ждали мы наступления первого флорентийского утра. Мы шли вслед за нашим padre. В этот день он знакомил [нас] de visu с тем планом Флоренции, с которым в Петербурге он знакомил нас на бумаге. Теперь схема становилась жизнью. Мы прошли и по decumano maximo и по cardo maximo. Мы видели этот Forum на их пересечении, где теперь Санта-Мария-дель-Фиоре, кампанилла Джотто, на одном из рельефов которой изображен крылатый Дедал, лоджии Ланци и… тот Баптистерий, с гениальными Порта Гиберти, где крестили Данте. Всюду с восхищением читали мы мраморные плиты с его именем, с его словами. Но не нашли мы любимого места Ивана Михайловича:
Fiorenza dentro dalla cerchia antica,
Ond’ ella toglie ancora e terza e nona,
Si stava in pace, sobria e pudica (Par., XV).[310]
Эту cerchia antica мы теперь обошли, всюду отмечая Торре (городские ворота) и башни феодалов, усеченные по требованию народа. И наконец, мы подошли к Casa Dante,[311] похожему на башню, с его гербом, изображающим крыло: отсюда и имя Алигьери.[312]
У padre лицо было ясное, какое-то торжественное, а минутами — озаренное светлой улыбкой, когда он наблюдал нашу радостную взволнованность.
«В каждом городе самая примечательная вещь есть для меня… самый город» — писал Карамзин.[313] Несмотря на неисчислимые богатства храмов, монастырей и музеев — все же эти слова относятся и к Флоренции, к этому городу-цветку, как гласит его имя, о чем свидетельствует и его герб — красная лилия — и название его кафедрального собора Санта-Мария-дель-Фиоре.
В тот вечер Н. П. Оттокар прочел нам свою первую лекцию по истории Флоренции, о жестокой борьбе с соседями, о бурной борьбе ее сословий. И Оттокар покорил меня. Среди учеников Ивана Михайловича ему принадлежит особое место. Это историк-реалист, и притом реалист, который не ищет в исторических фактах ничего для себя желанного, им любимого, для которого существенно одно — познать действительность, скрытую за покровом времени. Но может ли историк освободиться от всякой предвзятости? Не свободен от нее и Н. П. Оттокар. И ему любо то, что не похоже на принятое. Ему любо во что бы то ни стало опровергать научную традицию, которая возвеличивает, нравственно повышает уровень былой жизни. В этом его коренное отличие от своего учителя, который не навязывает действительности ему желанное, но который все же ищет в ней свои моральные ценности.
При всем том Н. П. Оттокар — историк-художник, с замечательным мастерством воссоздающий суровую картину средневековья, со всеми ее деталями, выписанными с тщательностью кватрочентиста.
Меньшее для нас значение во Флоренции имел В. А. Головань. Он и сам признавался, что «чем южнее, тем для него холоднее». Более всего мне запомнился из его показов мастеров флорентийской школы показ картин Ботичелли: в их ритмах Владимир Александрович старался вскрыть нарастание того кризиса, который пережил художник в связи с движением Савонаролы. Но именно во Флоренции я смог оценить то многое, что уже дал нам Головань. Как-то утром с А. П. Смирновым мы осматривали в Santa-Croce фрески джотесков (Тадео Гадди, Аньоло Гади, Спинелло Аретино…) Пользуясь уроками Голованя, мы могли проследить, как последователи Джотто добивались (часто наивно) линейным путем углубления перспективы, как искали они смелых ракурсов, передачи резких движений, а также композиций массовых сцен. Мы отмечали, как нарастал интерес к рассказу, к случайному, к деталям, как всем этим подготовлялось кватроченто. А вместе с тем, несмотря на все эти формальные достижения, великое искусство Джотто мельчало: «единое на потребу» подменялось «печением о многом».
В этом же храме — величественный, но холодный саркофаг Данте, пустой саркофаг! Вспоминались равеннские патриоты.
В Санта-Мария-Новелла я больше всего ценил не Гирландайо — этого бытописца Флоренции, столь же совершенно передававшего характер Флоренции, как Карпаччо — характер Венеции. Меня увлек тогда Андреа Оркания. Его Paradise поразил меня гаммой красок — их оттенков зари — и какой-то особой музыкой, органной музыкой. О «Божественной комедии» часто говорят, что в ней силен и убедителен ад и бесцветен рай <…>. Но во всяком случае в отношении живописи я могу сказать, что есть два художника, у которых именно рай очень убедителен и совершенно беспомощен ад. Это — Андреа Орканья и Фра Анжелико.
Монастырь святого Марка — музей Фра Анжелико. Этот художник в маленьких келейках запечатлел жизнь Христа с необычайной простотой и искренностью. Легко поверить свидетельству об этом художнике современников, что он переживал все, что писал, что его прозрачные фрески — записанные им видения. Это рассказ художника о пережитом им самим. Еще после первого посещения мне больше всего запомнилась фреска «Благовещение». Явление показано на фоне келейки Сан-Марко. Как это подтверждает мысль о записи художником своих видений? Ангел с нежностью смотрит на Марию. Богородица говорит: «Се раба твоя, да будет по слову твоему». Она похожа на зажженную Богу свечу, на жертву, обреченную на муку. Мария словно видит Сына своего на Кресте и уже слышит слова: «И меч пройдет через душу твою». И все же это видение озарено такой любовью, согрето такой лаской, что трагичное в нем разрешается в какой-то примиряющей гармонии. Фра Анжелико — Франциск Ассизский живописи.
Раз вечером мы посетили родной город Фра Анжелико — Фьезоле. Он расположен высоко, на склоне горы. Туда спасались жители Флоренции во время вражеских нашествий.
Во Фьезоле мы посетили монастырь. Молодой монах, похожий на того, что изображен Джорджоне играющим на инструменте, играл на органе. Девушки наши сидели на скамьях. А нас, трех студентов, пустили в монастырский сад. Мы шли по кипарисовой аллее, в глубине которой открывался вид на долину Арно.
В прошлые приезды я восхищался панорамой Флоренции с вершины Сан-Миниато; тогда благоухали липы. Вокруг их зеленоватых, пушистых цветов жужжали пчелы; вдоль всего горизонта окружающим долину венцом лежали горы, прозрачно-лиловые, словно аметистовые. Казалось, что они из кристаллов. Все ниже и ниже в долину Арно спускались они уступами. На одном из холмов — роща кипарисов. И на дне этой граненой чаши — Флоренция — серо-пурпурная, с ее куполами и башнями.
Отсюда, из Фьезоле, Флоренция кажется еще глубже погруженной на дно этой граненой чаши. Солнце уже скрылось за Апеннинами. Ложились густые тени. Сейчас мгла поднималась из долины Арно и окутывала город. А небо над линиями гор еще нежно сияло. Из монастыря лились звуки органа. Кипарисы темнели. На небе зажглись первые звезды. В саду проплыли, вспыхивая и угасая, первые светляки. По аллее шли два молодых монаха и о чем-то тихо беседовали. Мне думалось с грустью, что все пережитое во Флоренции и самый образ этого города вот так же в моем сознании покроется мглою времени. Было и хорошо, и по-хорошему грустно. Вспомнился и вечер в Равенне после Галлы Плакиды. Так захотелось, чтобы padre был здесь и так же положил мне на плечо свою руку!
Циркуляр Попечителя Кавказского Учебного Округа от 10 ноября 1907 года за № 20.804 // Школьные экскурсии. Их значение и организация / Под ред. Б.Е. Райкова . СПб, 1910 (Педагогический ежегодник / СПб . Лесное коммерческое училище. т.2). С. 320-322.
Из поступивших в Управление округа ответов на циркулярное обращение мое о необходимости установления связи классного преподавания с жизнью и введения в этих целях практических занятий, по возможности, по всем предметам курса средней школы, я усматриваю, что педагогические советы, вообще весьма сочувственно отнесшиеся к моей мысли и наметившие целый ряд разнородных практических работ, далеко не все обратили внимание на одну крайне важную меру, имеющую в высшей степени серьезное значение в деле закрепления практическим путем добытых учащимися теоретических сведений. – Я разумею ученические экскурсии. Доставляя учащимся возможность приятно провести время, способствуя правильному развитию их физических сил, сообщая им бодрость духа и ясность мысли, развивая и укрепляя их силу воли путем борьбы с теми препятствиями и неудобствами, которые нередко приходится преодолевать, экскурсии способствуют развитию в молодежи чувства любви к природе, наглядно и непосредственно знакомят детей с ее силами и неисчерпаемыми богатствами, развивая любознательность, изощряют наблюдательность, усиливают самодеятельность; давая возможность детям получить самое чистое и высокое наслаждение от картин природы, экскурсии содействуют развитию эстетического вкуса, стремлению ко всему истинно-прекрасному; знакомя на памятниках седой старины с прошлой историей предшествовавших поколений, предоставляя вместе с тем возможность наблюдать современную жизнь родного народа со всеми ее радостями и горестями, экскурсии могут заронить в сердца юношей и детей семена сознательной любви к родине и деятельное влечение работать на ее пользу, и тем самым способствовать выработке здравых жизненных идеалов, созидание которых составляет ближайшую задачу школы.
Однако, для того, чтобы экскурсии достигали указанных научно-воспитательных результатов и не превращались в заурядные увеселительные прогулки, им должна предшествовать серьезная подготовка как участников, так и руководителей экскурсии. Руководителями экскурсий должны являться преподаватели, наиболее выдающееся по своим познаниям в разных отраслях науки. Они должны сами предварительно изучить и будущих экскурсантов ознакомить со всеми теми, что имеет отношение к местности, в которую предположено совершить экскурсию: с географическим характером местности, картой ее, устройством поверхности, климатом, этнографическим составом населения, промышленностью, географическими, ботаническими и зоологическими особенностями, с ее историческим прошлым, с литературными и историческими воспоминаниями, связанными с ней и т.д.
Экскурсии, насколько мне известно, практиковались в Кавказском учебном округе с давних пор, и некоторые из них (горные экскурсии учеников Екатеринодарской гимназии, экскурсии некоторых учебных заведений г. Тифлиса), как вполне правильно и целесообразно организованные, имели, несомненно, большое воспитательное и образовательное значение. К сожалению, не представляется возможным сказать то же самое по отношению к ученическим экскурсиям, имевшим место в последние 2-3 года. Будучи предприняты случайно, без всякой предварительной подготовки участников и руководителей, без определенной цели, они не могли принести сколько-нибудь осязательной пользы и в некоторых случаях имели даже отрицательное значение. Подрывая результатами своими веру в экскурсии в глазах людей, видевших в них одно из могущественных средств воспитательно-образовательного воздействия на подрастающее поколение.
В полной уверенности, что педагогические советы и начальники учебных заведений разделяют высказанный мною взгляд, как в отношении пользы экскурсий вообще, так и необходимости возможно более правильной их организации, я покорно прошу начальников учебных заведений принять меры к тому, чтобы полнее и продуктивнее использовать ученические экскурсии в целях как расширения общего развития учащихся, так и углубления их познаний по разным предметам курса школы. И естественник, и историк, и словесник, и географ, и учитель рисования, и законоучитель, и математик – должны принять посильное участие в правильной организации и совместном проведении экскурсий, чтобы извлечь из них всю ту пользу, какую они могут дать. С своей стороны я готов оказать всякое содействие экскурсиям, при условии, однако, если образовательно-воспитательные результаты каждой из них будут возможно надежнее гарантированы солидной предварительной подготовкой руководителей и участников. Без этого экскурсии представляются нежелательными, мало полезными, а иногда даже вредными.
Лица, интересующиеся улучшением организации ученических экскурсий, могли бы получить очень ценные сведения и указания от существующего с 1902 года «Кавказского Горного общества в Пятигорске», устав коего помещен в № 10 «Циркуляра по Упр. Окр. За 1907 год». Общество это решило принимать на себя организацию и ведение систематических научно-воспитательных экскурсий в пределах Кавказа, общество имеет возможность предложить следующее:
- составление подробных маршрутов и смет, считая исходным пунктом Пятигорск;
- предоставление бесплатно опытного руководителя;
- предоставление льготного проезда, где на это предоставлено право членами Общества;
- бесплатную остановку и ночлег в бараках и горных хижинах, принадлежащих О-ву, и в казенных зданиях, на которые имеется разрешение властей;
- собирание древесных пород, рыбную ловлю и охоту в местностях, на которые имеется разрешение;
- бесплатное пользование библиотекой и музеем Об-ва и
- безвозмездную выдачу всевозможного рода советов, справок и льготных документов.
В будущем О-во имеет в виду сделать учебно-воспитательные экскурсии бесплатными для их участников.
Принимая во внимание, что содействие, которое может оказать «Кавказское горное Общ.» делу правильной постановки ученических экскурсий нельзя не признать весьма существенным, покорно прошу г.г. начальников учебных заведений принять меры к привлечению лиц педагогического персонала в число действительных членов Об-ва. Положенные по Уставу членские взносы могли бы быть вносимы из специальных средств учебных заведений. Эти и другие расходы по организации экскурсий в значительной мере возместятся стоимостью тех естественно-исторических, исторически и иных коллекций и отдельных предметов, кои будут собраны участниками экскурсий. При этом коллекции и предметы, оказавшиеся излишними для кабинетов данного учебного заведения, могли бы быть пересылаемы для соответственного обмена в другие учебные заведения Округа или даже других Округов, нуждающихся в таковых, или провождены в «Центральный Педагогический Музей кавказского учебного Округа» в Тифлисе. О дальнейшем прошу поставить меня в известность.
Вопросы и задания
Прочтите тексты, найдите в интернете значение непонятных вам слов. Иноязычные тексты переведите, используя соответствующие компьютерные программы. Посчитайте, каким количеством языков должны были владеть авторы и читатели, чтобы понимать текст, не прибегая к словарю.
- Как вам кажется, присутствует ли в современной жизни явление, которое А.Ф. Гартвиг называл «идеализмом»? Если да, — то в какой мере?
- Подумайте, совпадает ли современное отношение к науке с представлениями второй половины XIX столетия?
- Осуществились ли надежды, которые люди возлагали на науку в то время?
- Найдя в тексте непонятное вам слово, определите его значение по запросу в сети Интернет.
- Попробуйте высчитать стоимость описанных экскурсий, принимая 1 рубль начала ХХ в. за 1000 рублей 2008 г. «Для сравнения средняя зарплата рабочего в 1913 году составляла 250 рублей в год. Мясо стоило (в зависимости от региона и сорта)15-60 копеек за килограмм, картошка 1-2 копейки за килограмм, лошадь – 70-80 рублей, корова дойная 50-60 рублей».[314]
3. Формирование экскурсионных школ. 1917-1929
3.1 Революция и отношение к ней
Трудно было найти в Российской империи человека, который не желал бы перемен. Правда, в зависимости от убеждений, каждый мыслил их по-своему. А шла мировая война. Н.В. Чайковский, выступая 4 июля 1917 г. на объединённом заседании ЦИК Советов РСД и Исполкома Советов КД с участием представителей 54 заводов при обсуждении вопроса о переходе власти к Советам говорил, выступая после Марии Спиридоновой: «Вы только что выслушали пламенную речь, которая призывала вас к чувству. Позвольте мне сказать и призвать вас к государственному разуму… Война требует силы государства, социальная революция – слабость государства. В этой коллизии заключается трагедия нашего положения. В Петрограде забывают о войне. На фронте же не думают о социальной революции… война требует денег, она требует военной мощи и финансовой мощи. Если же социалисты возьмут всю власть в свои руки, они через месяц окажутся банкротами… исчезнут с рынка товары, и прежде всего хлеб, т.к. ценность бумажных денег падёт до ценности той бумаги, на которой они печатаются. И тогда, когда не будет хлеба на рынке, когда начнется голод, вместе с ним придёт и анархия, и тогда не придется говорить о доверии или недоверии. Тогда появится диктатор, и диктатором будет первый популярный прапорщик. А может быть и немецкий диктатор».[315]
К власти пришли большевики, разрушившие надежду самых широких слоёв российского общества на легитимную власть Учредительного собрания.
Известный педагог М.М. Рубинштейн писал: «кто хочет нового человека, тот должен хотеть нового воспитания».[316] Это хорошо понимали представители новой власти, и почти сразу же приступили к реформе школы. Старая система образования была сломана. Результатом стала бессистемность начального и неготовность к получению высшего образования.
Софья Николаевна Шиль вспоминала о ситуации, в которой она создавала кружок самообразования, сложившейся в 1922 г. среди всех юношей и девушек всех возрастов, «начиная от несчастной молодежи, застигнутой ломкою средней школы в старших классах и унесших с собою в жизнь сведения, добытые до 5-го класса, и кончая теми, кто успел благополучно закончить среднее образование и только в университете испытал всю неразбериху перестройки. И в том и в другом случае образование было шаткое, ненормальное, искалеченное. Только отдельные личности ухитрялись чтением и посещением лекций на затрагивавшие их темы пополнить эти изъяны. Тем ценнее являлось это стремление молодежи в маленькой, едва возникавшей студии искать пищу для своей алчущей души. И по этому примеру можно судить, какая неумирающая жажда томила новое поколение среди жестокой и грубой повседневности нового строя. Ведь на их глазах совершилось небывалое в истории внезапное изъятие одной из основных культурных ценностей русской интеллигентной жизни — всего огромного морального и культурного воздействия нашей русской литературы и философии. […]При официальном (напоказ) покровительстве искусствам русская литература и русская мысль были изъяты из жизни. Уже в 1921 году стал возможен в университете факт, что студент спросил профессора после юбилейной речи, в “котором столетии родился Достоевский?”. Этот был еще любознателен, а сотни других и вовсе не беспокоились, “в котором столетии…”. Столетия провалились в бездну ночи, в бездну небытия».[317]
Особенно трудно пришлось, когда две последовавших друг за другом революции окончательно смели все сословные преграды, и без того становившиеся все более и более проницаемыми.[318]
Большинство экскурсионистов были, по терминологии того времени, людьми «прогрессивно мыслящими», то есть были настроены либерально, и занялись культуртрегерством. Н.П. Анциферов, ученик И.М. Гревса, вспоминал: «В те годы я принадлежал к среде, которая не верила в возможность в бурях гражданских войн большевикам уцелеть. История учила, что всякая революция кончается каким-нибудь термидором, или каким-нибудь брюмером. Однако я [и] мои товарищи и друзья считали своим радостным долгом помочь Советской власти в области культурной революции. “Радостным”, т.к. все мы были охвачены сознанием, живым ощущением пробуждения могучих сил народа… Новые люди, нет, не люди, а целые социальные слои хлынули в культуру. Я и мои друзья по Эрмитажному кружку прежде всего смогли предложить свои знания в области музейной и экскурсионной работы».[319]
В создававшихся органах Народного комиссариата по просвещению повсеместно создавались Музейные отделы и – в провинции — подотделы. Немногочисленные сотрудники и волонтеры не могли продолжить дело, некогда начатое общественными организациями при учебных заведениях и округах. Они еще могли осуществлять диспетчерские функции, разводя хлынувшие в столицы потоки экскурсантов (создается система экскурсионных станций, как естественно-научных, так и гуманитарных). Но предоставить неподготовленным «массам» какую-то информационную или методическую помощь поначалу они были не в силах. В этих условиях и создаются Петроградский и Московский экскурсионные институты, – прежде всего как методические центры, призванные подготовить значительное количество экскурсоводов, которые помогут войти неподготовленным экскурсантам в мир природы, культуры и общества.
С первых же шагов вся деятельность по формированию институтов оказалась под идеологическим контролем. Так, возглавившая Петроградский институт Э.В. Краснуха имела значительный партийный стаж и твердокаменную большевистскую убежденность, но с этим считались и мирились. Москвичи и экскурсионисты Петрограда дружили, «угощали» друг друга экскурсиями, совместно издавали сборники. Пытались определить разницу между экскурсионными особенностями столичных школ.
3.2 Экскурсионное дело в Петрограде
В 1920-е гг. из всех учеников Гревса лишь немногим удалось реализовать свой научный потенциал. Среди них – О.А. Добиаш-Рождественская, Л.П. Карсавин, Н.П. Оттокар. Новое время не способствовало зарубежным поездкам, и сам И.М. Гревс переключился на вопросы экскурсионистики, был активным деятелем Центрального бюро краеведения, стал одним из создателей Петроградского экскурсионного института, среди сотрудников которого заметную роль играли участники поездки 1912 г. Н.П. Анциферов, Г.Э Петри.
Позже, в самые трудные годы гонений воспоминания о той поездке поддерживали дух участников тех поездок. «В эпохи кризисов великих культур особенно остро пробуждается сознание содержащихся в них духовных ценностей, особенно ярко поднимается чувство любви к ним и вместе с тем желание и жажда хранить их и защищать. Город — один из сильнейших и полнейших воплощений культуры…» — писал И.М. Гревс в предисловии к книге своего ученика, Н.П. Анциферова, «Душа Петербурга».[320] А подготовленные, но живые впечатления оказались одним из путей к постижению этой культуры.
После революционных событий 1917 г. школьная реформа коснулась и тенишевцев. Училище сначала было объединено с гимназией Таганцевой, а затем преобразовано в трудовую школу №15. Там в 1918 – 1925 гг. и преподавал ученик И.М. Гревса, Н.П. Анциферов.[321] Он возил учеников в Москву, Новгород и Псков. Его ученик Г.А. Штерн вспоминал: «Своеобразие экскурсионного метода, впоследствии детально разработанного Н.П., уже тогда давало наглядное представление о возникновении и росте городов, о неповторимой индивидуальности каждого. Все это он учил читать в особенностях планировки, в расположении сохранившихся памятников».[322]
И, конечно же, наиболее близки всем были его экскурсии по Петрограду, которые начинались, по традиции, установленной И.М. Гревсом, с подъема на «вышку» – смотровую галерею Исаакиевского собора. Затем город открывался шаг за шагом, во всем многообразии его ликов, во всех противоречиях, от блистательных проспектов и набережных с их дворцами – до «серого, облинялого города героев Достоевского». Последний казался столь реальным, что, по воспоминаниям Г.А. Штерна, «после экскурсии по “Преступлению и наказанию” один из моих товарищей позвонил у двери предполагаемой квартиры Раскольникова и, когда ему отворили, спросил: “Здесь живет Родион Романович?”».[323]
Так экскурсионная теория и практика, начатая в Тенишевском училище И.М. Гревсом, получила логическое продолжение (завершение?) в деятельности его ученика.
Создание Петроградского экскурсионного института стало естественным продолжением развития школьного и внешкольного дела в Петербурге еще дореволюционной поры. Не столько Российское общество туристов, сколько опыты, которые велись в учебных заведениях северной столицы, положили начало экскурсионистике лет военного коммунизма.[324]
С приходом новой власти, по словам И.И. Полянского, «Комиссариат народного просвещения, в особенности его Петроградское отделение, в самом начале своей работы уделило большое внимание развитию экскурсионного дела, создав для его организации центральный орган – Экскурсионную секцию и ряд экскурсионных станций».[325]
В своей программной статье, открывавшей первый номер журнала «Экскурсионное дело» за 1921 г., И.И. Полянский проследил истоки традиции проведения методических занятий для учителей по проведению естествоведческих экскурсий до 1901 г., первых кратковременных курсов для учителей в Петербурге. Благодаря поддержке А.В. Луначарского традиция была продолжена, и летом 1918 г. в Павловске учителя, вызванные с фронта, провели подобные курсы вновь.
И.И. Полянский был инициатором создания организации, которая вела бы работу постоянно, но предложенный им проект Института природоведения, который должен был стать методическим и исследовательским центром, не был осуществлен, т.к. «академическое настроение» организаторов «не возбудило к нему доверия со стороны некоторых ответственных руководителей в комиссариатских сферах».[326]
Необходимый «прикладной» оттенок был придан проекту при переносе обсуждения в Отдел сельскохозяйственного образования. Некоторой уступкой стало включение в задачи вновь создаваемых станций ознакомления «с некоторыми наиболее важными для данной местности отраслями сельского хозяйства».[327] Для руководства экскурсионными станциями при Коллегии единой трудовой школы Наркомпроса в феврале 1919 г. была сформирована особая Экскурсионная секция, которую возглавила В.Р. Менжинская.
В первую очередь пришлось столкнуться с неподготовленностью педагогов новой школы, число которых значительно увеличилось: большинство их не обладали ни опытом, ни знаниями, достаточными для проведения естественно-исторических экскурсий. В дореволюционный период положение было иным, и экскурсии встраивали в учебный процесс и проводили сами преподаватели, это позволяло всерьез говорить об исследовательском начале в экскурсиях. Весной 1919 г. для помощи педагогам было организовано шесть станций в пригородах Петрограда. Кроме кабинетов и лабораторий при станциях были организованы столовые и помещения для ночлега экскурсантов.
В 1918-19 годах экскурсии стали проводить специалисты станций, которые сами разрабатывали экскурсионные планы, маршруты, лекции, проводили курсы для педагогов. Так исследовательские и методические задачи, прежде выполнявшиеся преподавателями соответствующих дисциплин, пришлось изъять из школы и доверить специальным учреждениям – экскурсионным станциям.
Первоначально станции предназначались только для естественно-научных экскурсий. Однако уже летом 1919 г. для загородных поездок были организованы опорные гуманитарные пункты при дворцах-музеях в Павловске, Петергофе и Детском селе, предлагавшие только экскурсоводов, а с 1 января 1920 г. в Аничковом дворце, где разместился Музей города, была открыта Центральная станция гуманитарных экскурсий (ЦСГЭ).[328] Основные задачи гуманитарной станции были определены как организация экскурсий по Петрограду, его музеям, «а также фабрикам и заводам».[329] При ней также было организовано питание и оборудовано общежитие для экскурсантов из провинции.
К 1920 г. оказалось, что одновременно в Петрограде существовало несколько Экскурсионных секций, дублировавших друг друга: при Коллегии единой трудовой школы (позже — при Отделе Социального воспитания Петроградского Наробраза), при Музейном отделе Наркомпроса (закрыта в ноябре 1921 г.) и при Политпросветотделе.[330]
По справедливому мнению американской исследовательницы Э. Джонсон, проект Петроградского экскурсионного института в условиях борьбы за бюджет различных Экскурсионных секций был предложен Э. Краснухой с целью перехвата инициативы и утверждения своеобразной монополии Политпросвета на работу по подготовке и контролю кадров экскурсоводов.[331]
Сохранились протоколы заседаний Экскурсионной секции Петроградского политпросвета, из которых видно, что уже осенью 1920 г. был создан комитет по организации Петроградского экскурсионного института.[332] Тогда же при секции была разработана программа научно-педагогического журнала, в котором предполагались три отдела – официальный, педагогический и научный. Позже издание получило название «Экскурсионное дело» и выходило до самого 1923 г., – практически до закрытия Петроградского экскурсионного института.[333]
Уже на втором заседании секции, 7 декабря 1920 г., обсуждался вопрос о расширении состава гуманитарной и технической комиссий, а Я.А. Влядих сообщила о том, что получено согласие на работу в гуманитарной комиссии Н. Анциферова, постановили пригласить И.М. Гревса.[334]
Первоначальной целью работы института провозглашались «систематизация экскурсионного опыта, … работа, объединяющая работу экскурсионных станций, и … подготовка остро-необходимых практических работников, педагогов-экскурсантов»,[335] то есть на первый план выходило решение практических, в первую очередь методических задач. Вероятно, именно поэтому первоначально предполагалось возложить эту миссию на педагогические институты.
В прениях прозвучали возражения: «специалисты по экскурсионному делу необходимы как в области школьного, так и внешкольного образования, таких специалистов сейчас нет, и Педагогические институты их вскоре дать не могут».[336] Звучали и голоса скептиков, что существование таких институтов «для условий нашей жизни есть недопустимая роскошь».[337] Конец дискуссии положило твердое заявление Б.Е. Райкова: «экскурсионный метод и единый универсальный экскурсионный центр необходим для создания кадров подготовленных работников». В постановлении было записано, что институт необходим, в качестве цели его создания записали: «пропаганда экскурсионного метода».[338]
После длительных прений в тексте объяснительной записки получили отражение и задачи исследовательские. Они были озвучены И.М. Гревсом: «Необозримые пространства России и относительно ничтожное количество подготовленных лиц, посвятивших себя исследованию и изучению, издавна служили причиной нашего крайне плохого знакомства с Россией. Не меньшим препятствием тому же служило и то обстоятельство, что более широкие круги любителей-краеведов, в силу условий русской жизни не могли совершать столь необходимые в деле краеведения экскурсии».[339]
Особо отметил И.М. Гревс то обстоятельство, что «Исключительное развитие экскурсионного дела в России за последние три года и совершенно своеобразная постановка его» дали «возможность принять участие в экскурсиях поистине всем, кто стремится узнать свой край». С другой стороны «Выставляемое жизнью требование изучить Россию возможно полнее, шире и разностороннее, в возможно более короткий срок, может быть выполнено легче всего путем использования в исследовательских целях правильно поставленных массовых экскурсий… Таким образом, этот метод служит с одной стороны делу науки, с другой вызывает к жизни новые обильные побеги исследовательской рати».[340]
В «Положении об экскурсионном институте» говорилось, что это «высшее учено-учебное учреждение, имеющее целью исследование России (выделено мной – Л.С.) путём применения экскурсионного метода».[341]
С осени 1921 г. студенты могли обучаться на трёх факультетах Петроградского экскурсионного института (ПЭИ), естественно-историческом, экономико-техническом и гуманитарном.
На первом плане традиционно оказывались естественнонаучные исследования и экскурсии. Б.Е. Райков видел двойственность – и двуединство задач ПЭИ, которое, с одной стороны, «есть ученое, исследовательское учреждение, подготавливающее кадр научных работников», а с другой стороны должно готовить «педагогов экскурсионного дела, умеющих вводить в природу», и осторожно замечал: «Эти обе стороны не всегда могут совпадать в одном лице. В какую сторону будет уклон».[342]
Неутомимый путешественник, ботаник и гляциолог Б.А. Федченко возражал, что «лица, кончившие институт, весьма возможно, попадут затем в глухие, совершенно неисследованные места России, в этом случае исследовательская подготовка им необходима».[343] В результате целью было признано «исследование мертвой и живой природы».[344]
Меньше всего разногласий вызвал технический отдел, задача которого состояла «в научном исследовании России с промышленной точки зрения путем экскурсий и экспедиций»,[345] причем в качестве одного из направлений было определено изучение «вопросов влияния промышленности на различные стороны народно-хозяйственной жизни страны».[346]
Гуманитарный отдел ПЭИ возглавил И.М. Гревс, который вплотную занялся созданием метода изучения города, лишь намеченным в ходе двух итальянских экскурсий со студентами университета и бестужевками 1907 и 1912 гг.[347]
Он писал: «Полагая город предметом исторических экскурсий, нельзя ограничиться, как обычно бывает, целью познакомиться лишь с внешней физиономией его… Надобно изучить его биографию, познать его именно как своеобразную коллективную личность, […] Внимание при этом надо направить не только на то, чтобы схватить основной звук души исследуемого города, почуять движущую силу его психики, восстановить фигуру индивидуального его «гения». Необходимо уразуметь процессы, какими эта душа слагалась, на какой почве, из какой цепи влияний и смены обстоятельств, — и к чему, в конце концов, привело город его прошлое (выделено автором – Л.С.)».[348]
Город предлагалось изучать «целокупно», используя его памятники как исторический источник, наряду с вещественными и привычными письменными памятниками. Позже этот вектор исследований своего учителя подхватит и подробно разработает Н.П. Анциферов.[349]
Эти идеи высказывались И.М. Гревсом и прежде, однако работа в экскурсионном институте потребовала адаптации задач к возможностям более широкой аудитории и предельной локализации задач: «Можно производить изучение по частям, большим районам» – «топографически это легче – меньше усталости[…], и получится «биография Васильевского острова», «Песков» и т.д., которые далеко не будут лишены значения для постройки всего целого».[350]
В отделе рукописей РНБ сохранился автограф И.М. Гревса — разработка экскурсии вдоль реки Фонтанки, подготовленные для занятий кружка руководителей экскурсий при Центральной гуманитарной станции. «Я назвал такие экскурсии «синтетически-проверочными», пот[ому] что они захватывают (или могут захватить) вест рост города, ведут через эпохи (это — синтез) и потому, что они направляют иначе, чем другие, изучение, те сосредотачивают на изв[естных] площадях (весь город или его часть), эти протягивают по линиям (они проверяют полученное от тех)».[351]
Между тем наряду с исследованиями в области профильных дисциплин предполагались и специфические исследования в области экскурсионистики. В частности, об этом говорил А.Я. Закс, некогда преподававший в Петербурге в Тенишевском училище и в Коммерческом училище в Лесном, а с 1919 г. переехавший в Москву. Уже в качестве заведующего Центрального музейно-экскурсионного института, выступая на заседании Государственного ученого совета, он высказал мнение, что «на первом месте в институте должна стоять исследовательская работа; в Петрограде ведется очень интенсивная, интересная, оригинальная работа в области экскурсионного дела, — и подвести под неё теоретический фундамент».[352]
Институт благополучно реализовал все намеченные задачи.[353] Об этом свидетельствуют многочисленные труды, опубликованные отдельными изданиями и в качестве статей в журнале «Экскурсионное дело», дискуссия о природе экскурсионности, многочисленные экскурсии. Однако суровая реальность периода Новой экономической политики привела к тому, что летом 1924 г. Петроградский экскурсионный институт был официально закрыт.
Многие сотрудники ПЭИ, и в их числе И.М. Гревс и Н.П. Анциферов, выбрали не сугубо педагогическое поприще, которое открывалось бы перед ними при переходе в Государственный институт научной педагогики при Педагогическом институте им. А.И. Герцена (1924-1938),[354] а краеведческое. Они связали свою жизнь с Центральным бюро краеведения, продолжая именно исследовательское направление деятельности.
3.3 Экскурсионное дело в Москве
В 1918 г. столица из Петрограда была перенесена в Москву, туда же переехали и все руководящие органы нового государства. Именно здесь, под бдительным оком Наркомата просвещения РСФСР и его неотъемлемой части – Политико-просветительного отдела, развивается московское экскурсионное дело.
В 1920 г. в Москве при Наркомпросе были созданы три комиссии (естественнонаучная, гуманитарная и техническая), которые пытались на научной основе разрабатывать планы и программы предстоящих походов и экскурсий. В результате было создано Экскурсионное бюро, которое устроило в районе Арбата в Старопесковском переулке экскурсионную станцию. Это было одноэтажное здание с мезонином и антресолями, рассчитанное на 60 человек.
По традиции, сохранившейся от дореволюционных школьных экскурсий, условия были достаточно аскетичными: «деревянные кровати, соломенные тюфяки и подушки, полки и столы, наскоро сколоченные из досок, деревянные некрашеные табуреты и скамьи».[355] Правда, иногда на ночлег претендовало 300-500 человек одновременно, и тогда тюфяки стелили прямо на полу. К скромным условиям для ночлега поначалу прилагался кипяток, но со временем к нему добавилось более существенное питание, а затем и руководство экскурсиями.
Для этого потребовалось значительное количество руководителей, которых в ту пору еще не называли экскурсоводами. Для этого была открыта инструкторская экскурсионная станция, причём на курсы в качестве слушателей предпочитали принимать учителей.[356] В 1921 году были созданы Центральный музейно-экскурсионный институт, выросший из экскурсионного бюро и Институт методов внешкольной работы, где создается экскурсионный отдел. Однако документы ЦМЭИ не составляют самостоятельного фонда. В отличие от экскурсионистов Петрограда, сотрудники московского института не издавали самостоятельного периодического органа. Вероятно, именно этим объясняется недостаток сведений о нём в исследованиях.
Одним из организаторов Центрального музейно-экскурсионного института (1921-23), Бюро школьных экскурсий Наркомпроса (1923-30), Центральной детской экскурсионной станции был Арт Яковлевич Закс (1878-1938), некогда преподаватель петербургских Тенишевского училища и училища в Лесном. Когда московский экскурсионный институт был закрыт, то А.Я. Закс стал директором Института методов внешкольной работы (1923-31).
Будучи убеждённым сторонником большевиков, А.Я. Закс старался развивать в первую очередь новый вид экскурсий – по памятным местам революции.
3. 4 Люди и тексты
Анциферов Н.П. Краеведческие экскурсии // Известия Центрального Бюро краеведения / под ред. Марра Н.Я. – Ленинград, 1927 . — №4
Увлечение краеведением в школе и общепризнанная ценность экскурсионного метода должны были создать новый тип экскурсии «краеведческой». Наша практика уже уделила им место, но теоретически они ещё едва разработаны. Экскурсионисты ещё не условились, что собственно понимать под краеведческими экскурсиями. В Москве Н.А. Гейнике, в Ленинграде Е.К. Замысловская и Г.Г. Шенберг[357] с разной стороны подходили к этой проблеме. Освещая те или иные моменты. Дискуссия на тему «Что такое краеведческая экскурсия» в полном разгаре и ещё преждевременно остановиться на каких-нибудь окончательных выводах.
Экскурсионно-Справочное Бюро ЦБК естественно должно было заняться этим вопросом. Докладом А.М. Хордикайнена был поставлен этот актуальный вопрос в порядке работ Бюро. Задача настоящей заметки подвести итоги состоявшемуся обмену мнений.
Экскурсия может быть названа краеведческой не по признакам особой научной дисциплины. Она должна опираться на данные различных наук, которые способны осветить изучаемый материал. Метод краеведческой экскурсии имеет некоторые свои особенности, но среди приемов работы, составляющих этот метод нет ни одного, который был бы присущ только ему. Более характеризуют специфические особенности краеведческой экскурсии способы организации работы, но характеристика эта одна все же не уясняет ее существа. Для того, чтобы встать на правильный путь решения вопроса: «Что такое краеведческая экскурсия» – нужно исходить из раскрытия существа ее задачи. К этому положению, выдвинутому И.М. Гревсом, присоединились все участники совещания, устроенного Экскурсионно-Справочным Бюро.
Мы можем в лесу проработать тему «Лес как растительное сообщество». Задача этой экскурсии заставляет отнести ее в группу природоведческих. В том же месте, на том же материале, мы можем проработать другую тему: «Растительный состав леса, характерный для флоры местного края». Задача этой природоведческой экскурсии превращает ее и в краеведческую.
Другой пример: в краевом музее, на собрании картин, мы можем проработать какую-либо искусствоведческую тему, например: «Живописные приемы выражения». Тот же материал даёт возможность ознакомиться: с потребностями, вкусами и средствами местного дворянства (или купечества) – собирателей или заказчиков данных картин, что даёт возможность делать выводы относительно культурного уровня господствовавших социальных слоев местного края. Задача приобретает краеведческий характер.
Цель краеведческой экскурсии определяет и метод и организацию работы. Целевая установка диктуется сущностью краеведческого задания: изучение края во всей совокупности слагающих его элементов, как единого целого, не повторяющегося ни во времени, ни в пространстве, с выделением присущей ему доминанты (или некоторых случаях доминант), т.е. наиболее существенной черты, характеризующей край в природном или хозяйственном или культурном отношении. При этом следует иметь в виду, что целокупное познание края требует ознакомиться с ним, как с частью некоторого целого.
Данная задача определяет следующие методические моменты: накопление отдельных краеведческих фактов производится с целью их синтезирования в единый комплекс. Характеристика края, как неповторяемого целого, во всей его конкретной реальности, требует выделения качественных моментов. Однако точность изучения возможна лишь при условии качественного учета краеведческих фактов. Без статистических данных нельзя познать края. Количественные отношения определяют качественные особенности, характеризующие край (в этом краю много лесов – это лесистый край). Метод сравнительного изучения также чрезвычайно ценен в краеведческой работе, так как он представляет собою орудие качественного распознания вещей и явлений. В особенности это важно при решении задачи познания края как части целого. Из сравнения данного края с его окружением с большей отчётливостью можно выяснить его особенности. Мы не должны мыслить край статически, как некую окаменелость. Динамический подход включает край в поток времени. Для понимания современного состояния нужно «смотреть в корень», т.е. искать его объяснение данными прошлого. Этим путем только и возможно вскрыть тенденции его развития и благодаря этому сделать надежные выводы о возможностях дальнейшей эволюции, заглянув таким образом в будущее края. Не только ведение края, но и его пересоздание – вот задача действенного краеведения. Краестроительство, основанное на краеведении. Динамический подход нуждается также в использовании сравнительного метода. Вскрывая наслоение эпох и сравнивая их друг с другом, можно ярче выявить динамику развития, строя планы будущего, стоит сопоставлять их, т.е. сравнивать с современным положением.
Для рассматриваемого типа работы из методов, применяемых на экскурсии наиболее подходит – исследовательский, основанный на самостоятельном собирании экскурсантами материала, необходимого для изучения намеченной темы. На этом пути экскурсантам, быть может, удастся содействовать выполнению каких-либо заданий краеведческого общества, обогащая его новыми и подчас ценными данными. Не исключается, однако, использование и других экскурсионных методов: иллюстративного и наблюдательского. Однако, применяя их, можно осуществлять лишь учебные задачи.
Итак, цель краеведческой экскурсии определяет выбор методов: статистический, сравнительный, динамический подход, синтезирование, исследовательские приемы. Она же обуславливает и организацию работы. Краеведческая экскурсия может быть лишь эпизодом в работе, но для нее типична повторяемость. Сложность задачи требует длительности ее разрешения. Работа производится коллективом, в котором не только желательно, но совершенно необходимо участие местных людей, знающих край и заинтересованных в его преуспевании. Но следует условиться, кого можно признать местными людьми. Как определить необходимый «стаж проживания». Не углубляясь в этот сложный вопрос, условимся считать местными людьми всех тех, кто осознает свою связь с данным крем через больший или меньший опыт жизненного общения с ним. Конечно, только местные люди способны внести в работу и воодушевленный интерес, и знания, хотя бы и незаметно скопленные опытом жизни. При их участии только и возможны подлинно краеведческие экскурсии.
При организации этих последних следует принять во внимание, как желательный результат их: 1) пропаганду дела краеведения, 2) стимуляцию общеполезного труда.
В заключение несколько слов о том, для кого организуются краеведческие экскурсии и как они практически осуществляются. Эти вопросы выводят нас за пределы задачи данной заметки, стремящейся определить существо и особенности экскурсии данного типа. Отметим лишь вскользь, что краеведческие экскурсии могут быть устроены во 1) в плане школьных работ, отвечая на требования современных программ, 2) в плане работ кружков самообразования при заводских клубах (группы внешкольные). Но они в данном случае возможны только с группами, ведущими длительную работу и хорошо соорганизованными.
Наконец, краеведческие экскурсии – естественный момент в работе общества изучения местного края. Нужно только помнить, что в этом случае исследовательская экскурсия с краеведными целями незаметно переходит из области учебной в область научную. А принимая при этом характер путешествия, она легко превращается в научную экспедицию.
Краеведческие экскурсии только нарождаются. Однако никто уже не будет отрицать ценности экскурсионного метода в краеведческой работе.
Н. Анциферов
Николай Александрович Гейнике (1876-1955)
Гейнике Николай Александрович (1876, Казань — 1955, Москва), историк, педагог. По окончании историко-филологического факультета Московского университета преподавал историю в московских гимназиях (1906 — 1914). В 1917 под редакцией Гейнике вышел путеводитель «По Москве». С 1920-х гг. преподавал в Институте методов внешкольной работы, МГУ, педагогических вузах и Московском дворце пионеров. Вёл курсы по истории Москвы, краеведению и методике экскурсионного дела. Гейнике — составитель и редактор сборника «Культурно-исторические экскурсии. Москва, московские музеи, подмосковные» (ч. 1—3, 1923). Получил известность как практический организатор историко-культурных экскурсий по Москве. Похоронен на Новодевичьем кладбище.
Н.П. Анциферов писал о мастерстве школы Гейнике: «Его ученицу можно на самолете перенести в неведомый ей город, завязать глаза, отвести на площадь и там снять повязку. Она осмотрится, подумает и поведет экскурсию. Мастерство читать городской ландшафт».[358]
Гейнике Н.А. Культурно-исторические экскурсии. Основные вопросы методологии и методики культурно-исторических экскурсий // Культурно-исторические экскурсии : Москва, московские музеи, подмосковные / Под ред. Н.А. Гейнике. М.: Новая Москва, 1923. Ч. 1. С.1-14.
I.
Экскурсионное дело в России начинается не с постановки теоретических проблем, а с экскурсионной практики, именно с дальних школьных экскурсий.
К половине 90-х годов XIX в. и в столичных, и в провинциальных, казенных и частных учебных заведениях экскурсии начинают быть привычным явлением школьных каникул. Ездят из провинции в столицы, ездят часто в Крым, на Кавказ, по Волге. Есть несколько случаев поездок и за границу. Эти экскурсионные поездки отнюдь не связаны со школьным курсом, производятся всегда в свободное от занятий время, не ставят себе сколько-нибудь ясно намеченных образовательных целей.
Едут и «осматривают». Осматривают Кремль, непременно с Царь-пушкой и Царь-колоколом, музеи и картинные галереи, в 3 часа всю Третьяковскую галерею, и в огромном количестве, особенно казенные гимназии, соборы, церкви, монастыри во время службы, да еще по возможности при архиерейском служении. Системы в осмотрах никакой нет. Страшная перегрузка материалом, пестрым и разрозненным. Экскурсии в природу – Крым, Кавказ, Волга – невольно выходят глубже. Общение с природой, море, горы, великие реки, захватывает молодежь, свежими волнами врывается в затхлую атмосферу школьной жизни, бодрит, заинтересовывает, поднимает.
И эти дальние школьные экскурсии, хотя и плохо, но все же двигают экскурсионное дело вперед, пропагандируя идею, если не педагогической ценности, то интересности и осуществимости подобных экскурсий.
Общее оживление школьной жизни со второй половины 90-х годов, стремление культурных слоев русского общества создать школу, близкую жизни, организация частных и общественных учебных заведений вне полицейской опеки министерства народного просвещения, с урезанными «правами», но со свободными относительно программами, стремление в методы преподавания ввести принцип наглядности вводят экскурсию в школьное преподавание и тем самым выдвигают на первый план местные экскурсии.
Тенишевское училище, гимназия М. Н. Стоюниной, Лесное коммерческое училище в Петрограде включают экскурсии, местные и дальние, в общий план преподавания, как обязательную форму школьной работы, тесно связанную с курсом данного предмета в данном классе. В Москве ряд частных и общественных школ (В. В. Потоцкой, А. С. Алферовой, Общества преподавателей, Алексеевское коммерческое училище и другие) и казенная 5-ая гимназия, не вводя экскурсий непосредственно в систему классных уроков, много, однако, уделяют времени и внимания экскурсионной работе в школе, организуя разного типа экскурсии, местные и дальние, но всегда с ясно поставленной педагогической задачей. Более серьезная постановка школьных экскурсий мало-помалу начинается и в провинции.
Подобная постановка экскурсионного дела тесно связана с теоретическими вопросами. На школьных советах, в педагогических обществах усиленно идет разработка этих вопросов, и в 1910 году появляется блестящая книга «Школьные экскурсии», составленная группой преподавателей Петроградского Лесного коммерческого училища под редакцией Б. Е. Райкова. Книга эта составляет эпоху в истории разработки теоретических вопросов экскурсионного дела, пропагандируя в широких учительских кругах идею необходимости экскурсионного метода в школьной работе.
Экскурсионный тариф 90 годов, понизив вчетверо для экскурсантов стоимость проезда, сильно двигает вперед практику школьных экскурсий. Экскурсионное дело растет и крепнет. В 1907 и 1908 гг. по инициативе В. Н. Бобринской возникают в Москве две экскурсионные организации, ставящие себе целью: одна – познакомить русских учителей, преимущественно сельских и городских школ, со своей родиной – «Экскурсии по России» при Российском обществе туристов; другая – с западными странами и их культурой – «Экскурсионная комиссия при Учебном отделе ОРТЗ». Работа этих двух тесно между собою связанных организаций вводит в круг экскурсионных интересов и проблем тысячи русского учительства с одной стороны, с другой, естественно вызывает постановку вопросов методики внешкольных экскурсий. И казенная школа ко второму десятилетию XX в. в лице ее официальных руководителей начинает втягиваться в растущую экскурсионную волну. При Московском Учебном Округе в 1910 году возникает особая экскурсионная комиссия, в 1916 г. созывается совещание директоров гимназий Округа, где официально ставится вопрос о желательности экскурсионной работы в школе на местном материале.
Революция 1917 г. с ее острой критикой старой школы, с ее стремлением слить школу с жизнью, с новым подходом к внешкольной работе открывает третий период в истории экскурсионного дела в России.
В Петрограде в широкой постановке экскурсий соперничают внешкольный отдел Петроградского Наробраза, его школьный отдел и Петроградское отделение Главмузея. Ряд выдающихся преподавателей высшей и средней школы и музейных работников с энтузиазмом отдаются экскурсионному делу, руководя экскурсионными станциями, организуя курсы для учителей, водя экскурсии, разрабатывая методические вопросы, выпуская специальные книги и журналы. В 1921 году возникает Экскурсионный институт, ставящий себе задачей разработку теоретических вопросов экскурсионного дела.
В Москве возникают семинарии (эстетический и культурно-исторический), подготовляющие специалистов руководителей и разрабатывающие методологию и методику экскурсионного дела. Главмузей за 2 года (1920 и 1921) проводит через свои внешкольные экскурсии свыше 120.000 экскурсантов, рабочих, красноармейцев, учителей, школьников; при Губернском отделе народного образования кипит экскурсионная работа, тесно связанная с краеведением; экскурсионное бюро Наркомпроса вырастает в Музейно-экскурсионный институт, собирающий к себе экскурсионные силы Москвы. Экскурсия проникает в высшую школу. Свердловский университет, университеты народов востока и запада в свои программы вводят экскурсионную работу, как одну из обязательных форм прохождения курса. В государственном московском университете открывается новая кафедра по краеведению и экскурсионному делу.
Во многих провинциальных городах в связи с организацией новых местных музеев, ростом музеев, существовавших до революции, идет интенсивная экскурсионная работа.
Эпоха НЭПа наносит тяжкий удар этой живой работе. Практика экскурсий быстро сокращается, закрывается ряд экскурсионных учреждений, редеет число экскурсионных работников. Но теоретическая мысль живет, и можно с уверенностью сказать, что экскурсионный метод и экскурсионная практика за время с 1917 года окончательно стали на ноги, и экскурсионному делу предстоит большое будущее и в школьной, и во внешкольной работе. Доказательством этого служит факт организации учительством экскурсионных кружков, ставящих целью экскурсионное изучение своих городов и городских районов для соответствующей работы со школьниками. Особенно сильно это движение в столицах. В Петрограде возникают подобные кружки: на Петроградской стороне, на Выборгской; В Москве – в Замоскворечье, Хамовниках, в Рогожско-Симоновском и других районах.
II.
Первый вопрос, который нам надо решить, – что такое экскурсионный метод?
По этому вопросу среди методистов и в настоящее время нет полного единства. Одни выдвигают моторное восприятие как основной, даже единственный признак экскурсионного метода. Другие считают, что самодеятельность экскурсантов, их научно-исследовательский подход к объектам экскурсии составляет сущность данного метода; поэтому истинные экскурсии – экскурсии «исследовательские», говорят сторонники этого направления.
Я полагаю, что подобные точки зрения – крайности, и думаю, что сущность экскурсионного метода определяется не одним только признаком, а рядом характерных особенностей этой формы школьной и внешкольной работы.
Первое место в экскурсии играет зрительное восприятие, уменье видеть то, на что смотришь. Экскурсионные объекты – геологические отложения, флора или фауна, памятники монументального города, пейзаж, музейные предметы, картины и другие произведения искусства, все они, прежде всего, воспринимаются нашим зрением. Это уменье «видеть», эта зрительная грамота дается современному человеку с большим напряжением. Ведь вся наша современная образованность носит книжный характер. «Узнать» что-либо – это, прежде всего, прочитать в книге. Эта книжность нашей культуры отрывает нас от жизни, дает схоластический уклон нашему знанию и нашему мышлению, вырывает из круга нашей умственной и эмоциональной деятельности ряд объектов внешнего мира, нас окружающего, отучая нас пользоваться могучим средством познавания – нашим зрением. Мы все, в сущности, живем, как слепые. Для нас улица великого исторического города лишь проезжая дорога трамвая номер такой-то, или место, где находятся те или иные магазины или квартиры наших знакомых. Какой-либо исторический памятник – Успенский собор, например, – прежде всего ряд исторических фактов, почерпнутых в книгах или в устном рассказе, но никак не сумма эстетических и исторических зрительных впечатлений, прочувствованных и осознанных.
Этой нашей слепотой в значительной степени объясняется убожество нашей современной художественной культуры. И как ярок в этой области контраст современности с нашим далеким прошлым, оставившим нам ряд памятников первоклассного художественного достоинства и в архитектуре, и в живописи – иконы, – и в прикладном искусстве!
Уменье видеть как эстетическое восприятие, сводится к уменью воспринимать архитектурные массы, краски, линии всякого рода, группировки масс, красок, линий и их комплексы в условиях перспективы, света, воздуха, угла зрения.
Уменье видеть, как историческое восприятие, заключается в следующем. Во-первых, умение найти в экскурсионном объекте типические черты и особенности историко-культурного характера. Эта задача может быть и элементарно проста, доступна для школьника I ступени – определить материал, из которого построен дом – и постепенно усложняясь, потребовать от экскурсанта и серьезных знаний, и большого уменья «видеть»; например, в решении вопроса: по стилю определить годы постройки данного дома. Во-вторых, надо уметь определять наслоения в экскурсионном объекте, сделанные временем, определить его эволюцию. Эта задача может быть также и очень простой, и очень сложной. И, в-третьих, наконец, надо уметь находить исторические факты в монументальных и музейных исторических памятниках – задача, всегда требующая больших знаний и навыков.
Следующая характерная черта экскурсионной работы – моторное восприятие.
Я не считаю, что этот тип восприятия является основой экскурсионного метода восприятия, потому что могут быть правильно методически построенные и ведомые экскурсии, где моторная деятельность экскурсанта будет очень на заднем плане. Таковы экскурсии с одного места, например, с колокольни, где движения, как такового, нет, а есть лишь аккомодация глаза при переносе взгляда с одного предмета на другой. Но часто бывают такие экскурсионные моменты, где полное восприятие объектов экскурсии невозможно без правильно организованного движения экскурсантов.
Чтобы школьник, изучающий начало Москвы, конкретнее и яснее воспринял размеры и характер Московского кремля XII в., недостаточно показать то место, которое занимал этот кремль, необходимо все это место обойти по линии стен древней Москвы. Эти 8-10 минут движения необычайно ясно и четко дадут почувствовать и понять экскурсантам Москву XII века.
Другой пример. Как выигрывает в историческом понимании город или монастырь, который вы впервые видите, если к нему подойти издали пешком! Если подъехать к Владимиру-на-Клязьме из Боголюбова по железной дороге и прямо с вокзала попасть в центр города, то очень трудно, я бы сказал, невозможно почувствовать исторические слагаемые этого города. Другое дело, когда вы из того же Боголюбова идете по Владимирке пешком. В процессе вашего движения мало-помалу раскрывается город. Над городом господствуют сияющие белизной соборы XII-XIII века, Успенский и Дмитровский. Ясно вырисовывается цепь холмов, вершину которых занимал древний город. Равнина, по которой вы идете, которую вы чувствуете своими ногами, говорит вам о легкости передвижения по ней, и о легкости славянской колонизации в этом крае, и о легкости набегов для татарской конницы. И все эти впечатления, полученные вами в процессе движения, раскроют ряд страниц истории города, к которому вы подходите.
Чтобы экскурсанты живо почувствовали нервный и волнующий ритм барокко, предложите, стоя на месте, обвести рукой по воздуху линии барочного наличника, скажем, ц. Николы Большой крест. Зрительное впечатление разорванности линий, их тревоги очень усилится от этого приема, углубится и понимание стиля, созданного бурной в религиозной области эпохой последней трети XVII века.
В области эстетических переживаний моторное восприятие иногда незаменимо.
Руководителю надо дать почувствовать торжественную мощь Московского Успенского собора. Пусть он с группой остановится у входа на соборную площадку с южной стороны, а затем, не отрывая глаз от объекта восприятия, Успенского собора, медленно идет к его стенам и подходит к ним вплотную. Как бы мало ни была подготовлена данная группа к экскурсионной работе, как бы ни отсутствовали у нее художественные и исторические апперцепции, связанные с этим храмом, безразлично всякая группа – и красноармейцев, и школьников, и интеллигентов – будет потрясена мощью и торжественностью великого создания Аристотеля Фиораванти. И достигнуто это впечатление будет именно в процессе движения группы, в процессе нарастания от этого движения указанного выше впечатления.
Вы хотите показать экскурсантам богатство, полное движения и жизни, в группировке архитектурных масс ц. Покрова в Филях. Даже высоко квалифицированная группа, стоя на месте и внимательно вглядываясь, этого движения не почувствует и не поймет. Необходимо несколько раз подойти к этому памятнику и притом с разных пунктов, обойти церковь кругом по земле, подняться по ее бегущим крыльцам, обойти ее вторично, но уже по гульбищу второго этажа, словом очень много походить, и только в этом процессе движения выяснятся с полной отчетливостью для экскурсантов поставленные руководителем задачи.
Итак, прежде всего, зрительное восприятие, затем восприятие моторное характеризует сущность обычной экскурсионной работы.
Но в экскурсиях бывают моменты огромного подъема, когда экскурсант воспринимает окружающее всем своим физическим и духовным существом, всецело отдаваясь власти эстетических или исторических переживаний. Все внешние чувства человека обострены и вместе с тем объединены: и зрение, и слух, и мускульное чувство, словом все. Сила восприятия достигает предельной степени, ибо экскурсант целиком ему отдается. Кто из участников экскурсии московских студентов в Грецию, организованной С. Н. Трубецким, не помнит незабвенной августовской ночи 1903 года, проведенной в Акрополе? Развалины Пропилей, руины Парфенона не резали глаза своими ранами. И при лунном сиянии они воспринимались зрением и всем существом нашим живыми, восстановленными. Великое искусство, отражение великой культуры звучало и говорило. И поднимаясь по ступеням Парфенона, мы и видели, и ощущали, и слышали Афины V века. Эстетические и исторические переживания диктовались великими памятниками античной культуры, и культура эта делалась особенно ощущаемой, родной и близкой.
III.
Перейдем к анализу сущности экскурсионного метода с точки зрения оценки работы самих экскурсантов. Метод этот отличается от метода обычного школьного урока, внешкольной беседы или лекции тем, что опирается главным образом на самодеятельность и творческую работу школьников или внешкольников, участников экскурсии. Правда, и на уроке в классе хороший учитель рядом умело поставленных вопросов, хорошим подбором материала урока стремится вызвать максимальную активность учеников. Но в конечном итоге он своими объяснениями, своим рассказом дает тон уроку, и роль ученика часто сводится лишь к пониманию и запоминанию того, что говорит учитель. Новая школа и новые методы преподавания ставят себе целью исходить из творческой активности ученика, поэтому экскурсионный метод особенно близок всему строю этой школы. Иное – лекционный метод преподавания. В лекции доминирует личность лектора, его диктатура над логическими и эмоциональными процессами слушателей, пассивно воспринимающих все, что они слышат от преподавателя.
Экскурсионная же работа дает наибольший простор экскурсанту для проявления его индивидуальных интересов, вкусов, наклонностей, уменья и приемов работы. В самом деле, экскурсанты получают задание сделать эстетические наблюдения над храмом Василия Блаженного. Один будет воспринимать этот памятник, прежде всего, как сумму живописных впечатлений, как красочное пятно, пестрое и вместе с тем гармоничное; другой почувствует богатство в группировке архитектурных масс и их динамику; третий воспримет храм как сумму организованных линий. Один начнет процесс восприятия с усвоения деталей, а потом перейдет к целому; другой обратно воспримет храм, прежде всего, как архитектурное целое, а затем уже начнет разбираться в его деталях. Иной подойдет к памятнику под углом своих исторических или художественных апперцепций, а иной отдастся непосредственным зрительным впечатлениям.
Работая над историческим материалом, монументальным или музейным, экскурсанты ведут свою работу также активно и творчески: идет, положим, экскурсия в Историческом музее со школьниками, проходящими курс первобытной культуры. Им дается задание выяснить формы хозяйственной деятельности человека на русской равнине в эпоху неолита и указываются соответствующие витрины. Руководитель стоит в стороне, а экскурсанты, разбившись на небольшие группы – этого требуют технические условия размещения изучаемых коллекций – работают самостоятельно. Затем вся экскурсия собирается вокруг руководителя, и идет обмен наблюдений и мнений, вся работа приводится в стройное целое.
Первоначальные наблюдения делаются иногда коллективно всей экскурсией, иногда небольшими группами, иногда даже, может быть, и индивидуально. Но дальнейший момент экскурсионной работы всегда организуется сообща. Эмоционально идет усиление впечатлений и переживаний, работа логического порядка заостряется и делается особенно четкой под ударами спора или обмена мнений. Моменты высшего экскурсионного подъема бывают именно в процессе коллективного восприятия, когда все экскурсанты сливаются в единый организм, безмерно более тонкий и чуткий, чем каждый член экскурсии в отдельности. Руководитель московского экскурсионного эстетического семинария А. В. Бакушинский делал опыты «молчаливых» экскурсий. Он выбирал в музее несколько картин, последовательное восприятие которых выявляло определенную тему, и затем молча вел экскурсию от одной картины к другой. Общее молчание не мешало коллективной работе, все работали как один человек, и когда по окончании этой молчаливой экскурсии начинался ее разбор, оказывалось, что все переживали огромный подъем с одной стороны, с другой же и тема экскурсии и ее детали разработаны всеми очень глубоко. Этот интенсивно и творчески работающий коллектив экскурсии подчиняет себе руководителя, дает новые импульсы его руководительской работе.
Таким образом, работа экскурсантов характеризуется двумя признаками: а) активностью и б) коллективностью.
IV.
Экскурсионный метод характеризуется еще одним весьма существенным признаком: экскурсия должна быть тематична.
Можно работать с группой, учитывая все те особенности метода, о которых я говорил выше, но все же не дать экскурсии. Это в том случае, когда экскурсионный материал не представляет единого целого, не будучи объединен вокруг одного познавательного или эмоционального стержня. Такая не связанная темой работа очень близка к гидству, к тем туристическим осмотрам, которые в таком ходу в Западной Европе и организуются особыми агентствами в роде знаменитой английской фирмы Кука. Но в нашей школьной экскурсионной практике и в настоящее время встречаются экскурсии подобного типа, когда зараз осматривается музей: тут и первобытная культура, тут и церковные древности, тут и современная живопись. Подобные осмотры могут удовлетворять любопытство экскурсанта, но характера серьезной педагогической работы они не носят.
Правильно построенная экскурсия имеет определенную образовательную цель, выявляющуюся одной или несколькими темами так, что каждый экскурсионный объект дает ту или другую сторону или черту темы или нескольких тем. Балласта в виде ненужных для темы объектов быть не должно, а сама тема должна раскрываться в экскурсионной работе последовательно и стройно.
Подводя итог сказанному, я определил бы сущность экскурсионного метода, как совокупность следующих признаков.
В основе экскурсионной работы идут зрительные впечатления, почти всегда сопровождаемые и осложняемые восприятиями моторного характера; работа экскурсанта носит активный и творческий характер; особая углубленность этой работы является следствием ее коллективности; образовательные цели экскурсии достигаются ее тематичностью.
V.
Мне остается сказать еще несколько слов относительно одной особенности экскурсионной работы, не могущей, однако, считаться одним из признаков экскурсионного метода.
Работа экскурсанта идет в большинстве случаев (исключение – значительная группа музеев) над подлинниками, над объектами в их жизни, окруженными естественно-исторической, географической, исторической и эстетической средой.
Подлинность экскурсионных объектов повышает качество экскурсионной работы, открывая возможность таких наблюдений и впечатлений, которые никакая копия, никакой макет или слепок не дадут. Объем и чувство массы архитектурного памятника, тонкость ретуши наконечника стрелы каменного века, богатство и яркость красок Малявинского «Вихря», конечно, можно получить только работая с подлинниками.
Деревянный храм на фоне пейзажа русского севера, Успенский собор в архитектурном ансамбле Соборной площади, город Владимир в «Опольщине», окруженный с трех сторон безлесной равниной, наконец, екатерининское кресло в гостиной второй половины XVIII века бытового музея, и эстетически и исторически воспринимаются яснее, значительнее и богаче, ибо мы видим здесь связь этих экскурсионных объектов с окружающей их естественной средой.
Интерес и живость экскурсии очень часто зависят от этих особенностей экскурсионного материала.
Охарактеризованные выше черты экскурсионного метода определяют его огромную педагогическую ценность. Метод этот расширяет сферу познавательной деятельности человека, вооружая его могучим орудием – зрительной грамотностью; восприятие моторное, соединенное с зрительным, усугубляет эмоциональную и логическую работу человеческой психики. Активность работы экскурсанта в естественной обстановке, создаваемой жизнью, развивает наблюдательность, дает научную дисциплину уму, связывает школу и жизнь; тематичность экскурсии приучает к планомерности логической и эмоциональной работы.
Гревс И.М. Из московской практики исторических экскурсий (вдоль Остоженки)
Москве принадлежит пальма первенства, хронологического и качественного, в деле разработки теории и осуществления на практике гуманитарных экскурсий в школе.[359] В последние годы (уже до войны) дело двинулось там сильно вперед, и Петербургскому экскурсионному институту необходимо самое близкое и постоянное соприкосновение с Москвою для совместной дальнейшей разработки вопросов в дружеском сотрудничестве. Группа организаторов гуманитарного отдела института хорошо оценила это на примере состоявшегося уже общения; она устраивала поездки в Москву и встречи с москвичами в Петербурге для взаимного ознакомления и заложения фундамента общей работы.
Мы вынесли очень много из такого общения, методически и практически. Главные работники гуманитарного экскурсионного дела в Москве – Н. Г. Тарасов, Н. А. Гейнике, А. В. Бакушинский, А. Я. Закс , Н. С. Елагин — сильно двинули вперед выработку системы и проведение ее на опыте, они создали около себя группы, даже «школы» деятельных продолжателей. Полезно делиться впечатлениями о полученных результатах и, может быть, небезынтересно, если они собираются благожелательным, заинтересованным свидетелем со стороны, посмотревшим надело взглядом сочувствующего критика.
В таком смысле здесь предлагается описание одной экскурсии, устроенной в Москве для нас, приезжих петербуржцев-экскурсионистов, 7 декабря 1920 г. по инициативе Н. А. Гейнике. Она типично воплощает одно из направлений разрабатываемых в Москве экскурсий по гуманитарным предметам. То была чисто историко-культурная экскурсия, причем художественные памятники и их эстетическая оценка привлекались лишь как вспомогательные средства для разрешения бытовой проблемы. Поручено было проведение ее одной из старших и надежнейших специалисток, прошедших семинарий Н. А. Гейнике Лидии Евлампиевне Случевской. Общая цель ставилась методически-опытная, роль экскурсантов-наблюдателей должны были играть мы сами, приехавшие из Петербурга методисты. Это было любопытно и приятно.
Экскурсия, о которой идет речь, принадлежит к категории образовательных прогулок по городу, направленных к изучению его роста. Она должна показать, может ли улица старого города, в современном ее виде, открыть глаза на культуру прошлого и ее развитие и тем самым сыграть роль, однородную с музеем, в деле монументального изучения истории; вместе с тем она освещает предмет по-новому, дополняя музей, даже ставя особые, им не разрешаемые задания.
Избрана была Остоженка, и специальною темою данной экскурсии было дать картину эволюции быта города преимущественно на примере трансформации господствующих типов обиталищ и открываемых ими форм жизни. Остоженка не хранит на себе таких следов старины, которые можно бы назвать первоклассными памятниками, но она заключает богатый бытовой материал и является поучительным объектом применения такой разновидности культурно-исторической экскурсионной работы.
Руководительница исходила из предположения, что ею ведется группа, школьная или внешкольная, обладающая некоторою общею историческою подготовкою, но мало занимавшаяся историей Москвы. Остоженка – это часть, ближайшая к Кремлю, дороги, соединявшей некогда Москву с Калугою. Экскурсия начинается на Крымской площади и имеет конечным пунктом площадь храма Спасителя.
Прежде всего собравшиеся усаживаются на скамье здесь кончающегося Зубовского бульвара с целью опознаться в местности[360]: где мы? Нельзя ли извлечь что-нибудь из самого названия – Крымская площадь? Сразу дело не выясняется. Всматриваемся дальше кругом, прежде всего вниз к Москва-реке. Видим – Крымский проспект, Крымский мост, в старину Крымский брод. Крымский вал и еще дальше, в Замоскворечьи после заворота, – Коровий вал, Серпуховские ворота, Зацепский вал и т. д. Получается уже характерная цепь элементов топографической номенклатуры.
После того экскурсанты оборачиваются в другую сторону. Что перед нами? Зубовский бульвар. Вспоминаем, что идет дальше? Смоленский бульвар и рынок, Новинский бульвар, Садовые… Группа, когда нужно, пользуется планом Москвы, общим и схематическим, особенно нужным для данной цели, приготовленным руководительницею. Усилием воображения снимем деревья, украшающие бульвары: получится широкая полоса, дугою уходящая и загибающаяся в обе стороны – на север и на юг. Продолжим мысленно эту линию, образуется сомкнутый круг или, вернее, овал.
Перед нами развернулось второе (внешнее) кольцо бульваров, а в прошлом Земляной вал, четвертая ограда Москвы после Кремля, Китай-города и Белой стены (делается реконструкция вала и ворот). Земляной вал опоясал растущую столицу «собиравшейся» Руси в XVI в. Здесь особенно всматриваемся в схематический план, символизирующий рост Москвы,[361] и так устанавливается характер места, у которого мы находимся. Теперь ясно: начало нашей прогулки — Крымская площадь (= ворота). Крымский вал – это часть оборонительного пояса против татар на одной из дорог, которыми крымчаки ходили на Москву. Мы стоим около одного из ответственных пунктов крайней защитной линии московских укреплений против южного врага. Невольно вспоминается еще улица Ордынка по Серпуховской и Тульской дороге (в Замоскворечье): так и пахнет старою татарскою грозою. Имена улиц, площадей, урочищ – важный источник познания «биографии города»,[362] и наша руководительница постоянно прибегала к анализу имен.
Здесь возникает важный вопрос, может быть, предмет методического спора: надо ли подготовлять участников к экскурсии ознакомлением с историею города по плану или он должен служить подспорьем только при ее выполнении? Москвичи придерживаются отрицательного решения, говорят: лучше сначала личное, наглядное наблюдение, потом закрепление его планом. Петербуржцы возражают: предварительное изучение истории плана тоже наглядно; оно много развивает экскурсионный подход и обычно очень интересует экскурсантов, особенно молодых, школьников. Впрочем, и некоторые москвичи это признают: мы присутствовали тогда же на отличной, именно вводной лекции Н. Г. Тарасова – рост Москвы – с большим числом показываемых при помощи диапозитивов картин и планов, в качестве как раз начала экскурсионного цикла для особой группы.
Опознавшись, из какого места Москвы мы исходим, участники приближаются к истоку улицы, по которой предстоит шествовать. Остоженка! Опять таинственное имя. Что оно значит? Стога! Стало быть, в далеком прошлом мы бы тут находились среди местности, с которой сбиралось сено. Тут были мало застроенные нераспаханные пустоши, луга заливные и травою покрытые, низкие холмы — покосы и, должно быть, между ними небольшие поселки. Опять вспоминается недалеко (за Москвою) бегущая улица – Полянка. Здесь было «на лугах», там «на полях». Получается важная черта для восстановления старого пейзажа.
«Остьжье» – накопление стогов, может быть, государевы луга и сенокосы, запасы, склады сена, возможно, и царские конюшни.[363] Как нынче к картине Остоженки мало подходят такие наименования! Велико влияние труда веков. Но подвинемся вперед и посмотрим.
Входя на улицу, замечаем сейчас направо на углу решетку, окружающую двор бывшего Катковского «лицея цесаревича Николая». По бокам – два флигеля, очевидные остатки (части) стоявшего здесь большого, монументального строения. За решеткою двор-сад; в нем сбоку направо главное здание лицея, налево – в глубине (асимметрично с флигелями) – другой большой дом. Оба – явно новее, чем флигеля (здесь два слоя строений), а в центре – пробел. Экскурсия входит внутрь двора-сада. Ясно чувствуется искусственное насаждение – аллея, лужайки, беседки; но есть и старые деревья – свидетели чего-то предшествующего. Они выросли, возможно, на свободе, когда место было еще пустошью, и сохранены позднейшими насадителями как элементы садовой красоты. Но вся планировка сада соответствует вкусам и нуждам архитектоники большой барской усадьбы.
Интересно, находясь здесь, бросить внимательный взгляд в перспективную даль, к реке: волнистый спуск, отчасти покрытый деревьями, отчасти пустой, мало застроенный невысокими домишками. Сверху – незагражденное небо. Тут легче представить себе былое, когда люди здесь обитали «на лугах», «среди стогов». Это хороший вспомогательный прием, чтобы вжиться в старину.
Возвращаемся на улицу, формулируем вывод из наблюдений. Мы имеем дело с вельможною городскою усадьбою без барского дома (он исчез!). Судя по флигелям с «ампирными» орнаментами, постройка ее относилась к началу XIX в. Надо будет на дальнейшем пути присмотреть, нельзя ли отыскать образец, какой естественно вставился бы на это пустое место. Руководительница почему-то (это тоже московская повадка!) не говорит, что здесь было, и только позже, когда многое будет увидено, сообщит вскользь, что тут стоял дворец, принадлежавший в половине XIX в. великой княгине Елене Павловне, сотруднице Александра II. Сохранились ли его снимки? Сказано не было, и вообще старыми гравюрами, реконструкциями она не пользовалась.
Надо подвигаться дальше.[364] Смотрим в глубину улицы: она длинная, но до конца ее не видно: она заворачивает направо. Общий вид при беглом взгляде обычный, современный, масса домов новые, но огромных «небоскребов», как любят говорить в Москве, пока (в верхней части) не видно. Но при сосредоточении внимания сейчас же выявляются остатки прошлого.
По правой стороне тотчас же бросается в глаза особняк желтого цвета с фронтоном и белыми колоннами, небольшой, с мезонином, отделенный от улицы палисадником за решеткой, характерный по стилю для перехода от XVIII к XIX в., точнее для начала XIX в. («дворянский ампир»). Подъезд расположен сбоку, за воротами, во дворе. Дальше вглубь развертывается довольно просторный, характерный хозяйственный двор с различными службами: очень цельная, реалистическая обстановка деревенского помещичьего дома-двора средней руки, перенесенного в город с переселением сюда и своеобразия бытового склада — законченной особности и уюта: все под рукою; живут в городе (удобно), но и отгородились от него (все свое во дворе).
Невольно всплывают в сознании этюды жизни семейства Лариных из «Евгения Онегина». Но тут же опять возникает методическое недоумение: можно ли, и в какой степени, и в каком качестве пользоваться при монументальных исторических экскурсиях литературным материалом, иллюстрировать их чтением отрывков. У нас об этом шел большой спор на вечерней беседе после экскурсии. Москвичи опасаются таких чтений, петербуржцы горою стоят за них[365].
Картинка, во всяком случае, нарисовалась конкретно-яркая. Но она тотчас же затуманилась разочарованием: дом, который только что так напомнил нам дворянскую старину, оказывается новым: он построен по плану современного архитектора братьями Абрикосовыми под старый лад. Какая досада! Не памятник, значит, а декорация. Снова (и на этот раз остро) возбуждался вопрос: допустимо ли пользоваться, хотя бы временно (руководительница открыла секрет, только когда мы окончили обзор усадьбы), такою «мистификациею», скрыванием реальной новизны объекта наблюдения под иллюзиею его «похожести» на старину? (Иллюзия поддерживалась архаизациею всего целого современным разрушением.) Мы склонны были думать, что нет.
Утешение и оправдание находилось в том, что почти рядом стоит за деревянною решеткою уже подлинный сюжет дворянской архитектуры начала XIX в. – особняк Всеволожских, розовый с колоннами, в стиле позднего empir.[366] Его можно переставить воображением на место абрикосовского, сохранив ценность архаического образа от комплекса надворных построек последнего. На том мы и помирились. Дом Всеволжских – очень известный. В нем живали и бывали Киреевские, Бакунин. На фронтоне дворянский герб. Хороши классические медальоны фасада, дом деревянный, одноэтажный, но с антресолями сзади, под одну крышу с фасадом: там были низенькие детские. Говорят, дом и внутри хорошо сохранился.
Еще несколько ниже по той же (правой) стороне, если войти во двор одного из следующих домов, вытянутых по линии улицы, то перед нами обнаружится между двух садов расположенный, с красивым въездом к парадному крыльцу, видный и пышный дом князей Волконских (даже при нынешнем запустении). Это средний тип между сравнительно скромным особняком Всеволжских и грандиозным по размерам плана бывшим дворцом Елены Павловны, насколько можно по нем судить по сохранившемуся окружению. Кругом — великолепные остатки обширной, когда-то благоустроенной дворянской усадьбы.
По направлению к реке поверх полуразрушенных, а то и совсем снятых заборов – и прямо, и налево, и направо – ощущаются целые ансамбли таких же дворянских оседлостей с церквами среди них, очевидно, составляющих особенность заселения всего изучаемого «конца». Это определенный, выразительный пейзаж старой дворянской Москвы.
Материал, который дает Остоженка для восстановления такого образа, обнаруживается очень богатым, представляющиеся типы многоразличными. Так, по той же правой стороне до прошлого года сохранился смиренный пережиток этого колоритного прошлого – дом Коробкиных. За деревянным забором, в густой тени деревьев стоял вросший в землю, как гриб, старенький домик, в два тройных (итальянских) окна, обитый тесом «под камень» (шашками). Небольшая усадебная земля занята ветхими деревянными надворными постройками. Тут же стояла собачья конура. От домика тихо веяло самыми первыми годами XIX в. Чудом держался замечательный образчик жилищ «малодушных» дворян старого времени. В последнюю зиму он пал жертвою топливного вандализма.[367]
При таких обильных наглядных впечатлениях вполне уместно экскурсии остановиться, сделать передышку, пристроиться в уголке и побеседовать – «методом живого слова» (москвичи очень дорожат терминологиею), как слагалась московская дворянская старина. Образовались первые поселения дворян в городе очень рано; в этой части, должно быть, уже в XVII в., когда местность обнесена была валом, будучи, вероятно, еще в значительной степени пустынною; это делалось для защиты царских угодьев, возникшего вторичного посада и отдельных деревень или сел. Все сначала шло медленно, но темп колонизации Москвы дворянами ускорился вместе с подъемом значения сословия, увеличением его средств и расширением вольностей, особенно после их раскрепощения, и, наоборот, усиления крепостничества крестьян в XVIII в. Тут-то они и стали переносить в город свои деревенские гнезда, то есть устраивать здесь, в Москве, их повторения. При этом сохранилась живая связь городской усадьбы с деревенскою. Материал для описания старого дворянского быта в городе изобилует у наших писателей-художников (яркий образец – «Война и мир») и в мемуарной литературе. Вслед за обоснованием в городе самих усадеб, вместе с развитием образованности сословия, особенно после соприкосновения дворянства с западноевропейским миром (после Отечественной войны), произошло расширение их вкусов, потребность в комфорте, в украшении жилищ средствами изящных искусств.
Можно отметить тут же еще один характерный пережиток далекой старины: это название одной церкви, возвышающейся несколько ниже по Остоженке: она сама XVII в., но носит имя, может быть, еще более древнее – Успенье, что в селе Семчинском. Это село было великокняжескою вотчиною (Иван Калита уже упоминает о ней в своей духовной). Весь берег Москвы-реки был некогда собственностью великих князей (упоминаются в грамотах Самсоньевские поемные луга у села Семчинского). Дворянам, вероятно, постепенно жаловались участки под усадьбы для заселения Москвы.
Если, следуя все дальше вниз, смотреть в переулки, то получаются также напоминания о прежнем: открываются тихие захолустные уголки, захудалые домики, заборы, зеленая травка или чистый снежок, смотря по сезону, река вдали. Когда взор возвращается к главной улице, часто чувствуется несоответствие с названием ее, уносящим в сельское прошлое. Теперь видим мостовую, рельсы трамвая, поднимающиеся банальные кубы-дома.
Но зорко вглядываясь и дальше в подробности, извлекаешь все новый исторический материал.[368] Пониже Успенья, на противоположной (левой) стороне Остоженки, занимая целый квартал между двумя переулками, раскинулся роскошный дворец классического стиля екатерининской эпохи. Это длинное, монументально-грандиозное здание в два высоких этажа, терракотово-красное, с простым, строгим фасадом и гладкою колоннадою, расположенное среди широкого парадного двора. Знатные хоромы были выстроены в 1771 г. для крупного вельможи, «генерал-аншефа» Еропкина,[369] бывшего московским главнокомандующим после чумы. Семья его отличалась хлебосольством. Дом всегда был открыт «для званых и незваных»; в нем устраивались лукулловские пиры. Сама Екатерина II ездила к нему на обеды и балы.[370]
Около решетки именитого дворца можно также остановиться. Руководительница – опять же «методою живого слова», строит описание поезда императрицы из Кремля ко дворцу Еропкина. Можно было бы показать и картинки, изображающие выезды, балы, пиры и костюмы того времени или устроить особую иллюстрированную беседу после экскурсии.
Мы продолжали двигаться вперед по Остоженке, сосредоточиваясь согласно заданию, на наблюдении старых (или вообще – типичных) домов. Появились новые разновидности, также дворянские, но иные, более поздние, от средины XIX в. Меньше чуется в них заботы о красоте (утрачивается эстетическое ощущение в архитектуре и орнаменте), уюте, особности. Это уже настоящие городские жилища. Видим неуклюжие «дома-комоды» для одной и для двух семей; еще зародыши доходных домов, двухэтажные, с четырьмя однообразно-симметрично разбитыми квартирами. Наглядно меняется картина быта: усадебная, полудеревенская оседлость превращается в обиталище постоянного городского обывателя средней руки. Чисто дворянское житье перерождается в чиновничье: здесь также можно подыскать отличные иллюстрации в литературе.
Вырисовываются и купеческие дома, казарменного вида, почти неукрашенные, голые, длинные, двухэтажные: наверху помещался хозяин, Тит Титыч, внизу скучивались «молодцы»; иногда под такими домами подвалы для склада товаров, может быть, для лавок. Здесь снова представляется сюжет для бытового этюда: вырастает Москва комедий Островского.
Очень поучительный делаем мы дальше заворот направо переулками к Зачатьевскому монастырю. Возник он при Димитрии Донском. Это – один из монастырей ближайшего кольца их, огибающих Москву с юга. Он на пригорке, близ реки, недалеко от Кремля; может быть, сторожевой пост. В нем сохраняется остов петровского времени: стены, ворота, широкая колокольня. Хорошо бы войти во двор монастыря, взобраться на вышку, осмотреть ближайшую окрестность. Но некогда: надо кончать…
Площадь перед дворцом и прилегающие улички дают превосходный образчик провинциальной или старомосковской картины. Все до сих пор изученные разновидности жилищ здесь резюмируются в живом соприкосновении, неподражаемой гирляндой. Убедительный аргумент для развития темы! Проходим последнее колено Остоженки. Улица, по мере приближения к центру столицы, принимает все более современный вид (современный стиль). По обе стороны высятся огромные (самоновейшие) доходные дома; они принадлежат отдельным капиталистам крупнейшего пошиба или акционерным обществам и банкам. Прямолинейность этого конца улицы соответствует типу ее застройки. «Полотно» ее тут совсем подходит к окаймляющим его зданиям: сплошная с обоих боков стена высоченных домов. Есть между ними и характерные экземпляры, изобретения недавних лет: дома собственных квартир, обширных, аристократических или более мелких, но также «со всеми удобствами» – кооперативных товариществ. В динамику пройденного нами пути вносится последний, очень своеобразный момент, раздается завершительный аккорд.
Остоженка кончается: мы у Пречистенских ворот, у круга стен Белого города, прорезали насквозь (вертикально) третий московский концентр, Земляной вал. Шествие от XVI до XX века закончилось.
Обширнейшая площадь, на которую мы вышли, являет и памятники старины, и воплощения современности в несколько расстраивающей пестроте. Сейчас налево подъем Пречистенского бульвара, явный след прежнего вала; старые дома начинающейся Волхонки; огромные новейшие дома прямо напротив; старая великолепная церковь Похвалы Богородицы изумительного московского барокко, исчезающая размерами перед колоссальною массою храма Христа Спасителя (о нем сейчас, конечно, не место говорить!); ничтожный перед ним же, также давимый массою собора, памятник Александру III; вдали силуэты Замоскворечья; круто направо пустыри и развалины, признаки нынешней разрухи, упадка городской культуры, разрушения (жутко становится: что предстоит в будущем Белокаменной, первопрестольной?).
Но после только что пережитого господствует в душах ощущение удовлетворенного, радостного чувства, когда так по-особенному прочтена развернутая внушительная страница прошлого, и связь ее с настоящим тоже ощущается – непрерывность процесса культуры, несмотря на кризисы, вера в жизнь.
***
Вот, что мы видели, что строили воображением и о чем думали, когда ходили по следам московской старины на Остоженке 7 декабря 1920 года. Экскурсию, которую мы проделали, надо назвать превосходною и по замыслу, и по осуществлению. Она воочию убеждает, как много дает монументальная прогулка даже по обрывочным и непервостепенным памятникам, если она разумно поставлена, научно освещена и талантливо выполнена. А руководительница наша, Лидия Евлампиевна Случевская, была выше всякой похвалы, соединяя в себе солидные знания и добросовестность подготовки, планомерность задания с живостью интуиции, колоритностью языка и искренним воодушевлением. Вместе с хорошею осведомленностью в ней горела и нас зажигала любовь к работе, становящеюся все более дорогою и объединяющею обе стороны, водительницу и ведомых.
Был сияющий солнечный день, хотя и порядочный морозец щипал лицо. Экскурсия продолжалась не менее двух часов (скорей более). Мы вышли на нее после утра, уже детально проведенного в картинной Цветковской галерее за работою с А. В. Бакушинским, но она не утомила, а подняла в нас дух. Мы имели перед собою, очевидно, одну из лучших, родившихся и развивающихся под живым дыханием экскурсионной работы специалисток нашего дела. Все шло очень хорошо у Л. Е. Случевской. Чувствовалась минутами только разве излишняя боязнь «нарушить методу». Такой несколько чрезмерный методический педантизм с опасностью слишком подчиниться «школе» является, кажется, тенденциею московской группы; но чутье жизни победит «теоретизацию», даже теперь побеждает: ощущается и гибкость приемов.
Что касается нас самих, мы могли на себе лишний раз убедиться, насколько важно продолжение практики экскурсированья для нас самих, работников экскурсионного дела. Конечный вывод: только экскурсируя в сотрудничестве с другими, компетентными исследователями и практиками, будем мы двигаться сами и подвигать вперед важное орудие просвещения.[371]
Владимир Александрович Герд (1870-1926).
В.А. Герд был сыном упомянутого выше А.Я. Герда. Он родился в 1870 г. в швейцарском местечке Вёве, во время заграничной поездки родителей. Отец оказал решающее влияние на его развитие, привив сыну любовь к изучению природы. В 1889-1893 г. В.А. Герд учился на естественном отделении Петербургского университета, и в то же время отдаёт много сил общественной деятельности. Когда в 1891 г. разразился голод, он работал по организации бесплатных столовых в Самарской губернии. Столкнувшись с отсталостью деревни, он решил посвятить жизнь решению этой проблемы. Закончив сельскохозяйственный институт, он пытался стать сельским агрономом, но тамбовский губернатор не утвердил его кандидатуру «по неблагонадёжности». Это вернуло В.А. Герда к педагогической деятельности, которой он и занимался всю жизнь.
В 1898 г. он стал первым директором Тенишевского училища в Петербурге, но его карьеру прервал арест, а затем и ссылка за участие в рабочем движении. Вернувшись из ссылки в 1902 г., он стал педагогом-общественником, работая с беднейшими детьми, участвуя в создании Всероссийского учительского союза.
С 1905 г. М.Н. Стоюнина добилась для него права преподавать в принадлежащей ей гимназии. Именно там В.А. Герд развил деятельность по широкой постановке экскурсионного дела. В 1912 г. эта практика была распространена им и на Путиловское коммерческое училище, организованного им для детей рабочих и служащих завода. Служба в Путиловском училище продолжалась до 1924 г., когда педагог перебирается в провинцию, сначала в Краснодар, а потом в Тверь, где он стал преподавать в педагогических вузах. Был сторонником исследовательского метода в экскурсионистике. Умер 2 июля 1926 г. в Твери.
Герд В.А. Что такое экскурсия : Из рукописи «Методика экскурсионного дела» // Герд В.А. Экскурсионное дело : сборник статей по вопросам методики экскурсий. – М. ; Л. : Гос. изд-во, 1928. – С. 17-27.
Все примечания и выделения в тексте принадлежат В.А. Герду
Надо ли давать определение экскурсии? Понятие давно сложилось, экскурсии всюду широко практикуются; не внесет ли определение путаницу в ясный для каждого термин? Я с этим не могу согласиться и думаю, что точное и продуманное определение поможет экскурсионистам, практикам и теоретикам. Главный залог успеха педагогической работы – ясность цели и предварительный учет возможных достижений; то и другое возможно тогда, когда отчетливо знаешь свой метод. Форма педагогической работы – это наше орудие производства: надо ясно знать, на каких началах оно построено и что оно может дать, — только тогда будешь им владеть.
Определение должно отграничить данное понятие от близких к нему, но по существу отличных понятий; оно должно выдвинуть и подчеркнуть те особенности, которые составляют сущность данного понятия и потому должны лечь в основу практической работы. Наши педагогические термины создались в практике работы, носят неопределенный характер, обросли часто заслоняющими их природу привходящими элементами. Определение должно отмести последние и сделать термин «экскурсия» настолько четким, чтобы им не могли прикрываться формы работы, которые по существу не могут носить этого почетного имени.
Итак, что такое экскурсия?
Не мы первые беремся за эту задачу. Многие, писавшие об экскурсиях, делали попытки дать определение экскурсии, или выделить ее наиболее существенный элемент.
Б. Е. Райков в своей «Методике и технике ведения экскурсий» дает такое определение экскурсии: «Экскурсия есть вид моторного завоевания знаний, при помощи передвижения своего тела в пространстве». Хотя автор и приводит это определение курсивом, оно, тем не менее, оторванное от текста, звучит очень странно.[372] Это не определение, а попытка выдвинуть один из признаков экскурсии, как основной.
Такую же одностороннюю попытку выдвинуть на первый план то, что субъективно кажется наиболее ценным, находим мы и у И. М. Гревса в его статье «Природа экскурсионности».[373]
Автор считает, что экскурсию характеризует один центральный признак: путешественность – душа экскурсионности; без «путешествия, без передвижения в новое место, нет экскурсии, и экскурсионность прибывает, богатеет, развертывается по мере усиления и расширения путешественности».
Сопоставим с этим определение В. Ф. Натали:[374] «Мы будем понимать под экскурсией всякое изучение объектов (природы) на месте их нахождения и обитания». Здесь нет «путешественности», мало погружения в широкий мир, о котором говорит в своей статье И. М. Гревс. Люди как будто говорят разными языками и о разных вещах.
Попробуем подойти к определению экскурсии несколько иначе. Отграничим это понятие от близких к нему понятий экспедиции и путешествия. Это отграничение подвинет нас в правильном понимании экскурсии. Никому не придет в голову сказать, что Фритиоф Нансен совершил экскурсию к северному полюсу; не называем мы экскурсиями и многочисленные поездки Пржевальского в Центральную Азию с его казаками. Это настоящие экспедиции. Также неправильно называть экскурсией поездку хотя бы целой группы специалистов по разным наукам в какой-либо край с целью всестороннего научного исследования. Во всех этих случаях налицо все те признаки экскурсионности, которые указывали вышеприведенные авторы. Налицо достаточная моторность и передвижение тела ученых в пространстве, путешественность присутствует в максимальной степени, и объекты изучаются на месте их нахождения и обитания.
Что же позволяет нам назвать путешествие Нансена и экспедиции Пржевальского экскурсиями? Это – разность основных целей. Целью экспедиции является научное исследование, непосредственное решение поставленных проблем, или собирание материалов для последующей научной работы. Наука – цель экспедиции. Основная цель экскурсии – воспитательное воздействие на экскурсирующих, воспитательное в самом широком смысле этого слова. Поэтому-то экспедиция – одна из форм научной работы, а экскурсия – это одна из форм просветительной работы. Всякая просветительная работа имеет своею целью воспитание тех, кто является ее объектом, будь то дети или взрослые. Не то, что изучается и исследуется, не новое открытие и достижение в центре внимания на экскурсии, не они ее основная цель.
Центральный пункт внимания организатора экскурсии – экскурсанты; экскурсия ведется для них; их воспитание, их развитие – цель экскурсии. Не ради своих спутников ехал Нансен, и мало думал о воспитании своих казаков Пржевальский. Их цель – географическое научное открытие. Какую бы мы ни взяли экскурсию, – длительное путешествие для ознакомления с целой областью, или короткий часовой выход класса в соседний сад для изучения листопада – основная черта просветительной работы сохраняется. Это не значит, что экскурсия никогда не может дать научных результатов: обратно, проводимая взрослыми людьми в столь мало обследованной стране, как наша, экскурсия может дать ценные научные данные, но это будет ее вторичный, побочный продукт, тогда как воспитание участников, расширение их кругозора является ее основным достижением.
Столь же близким к понятию «экскурсия» является понятие «путешествие»; смешение этих понятий замечается даже в статьях, посвященных теории экскурсионного дела.
Часто слово «путешествие» употребляется также вместо слова «экспедиция», т. е. применяется к чисто научным поездкам. Считая это неправильным и предлагая в этих случаях заменить его словом «экспедиция», обратимся к другому распространенному пониманию путешествия. Это путешествие в стиле Карамзина.
Автор «Писем русского путешественника» не занимался исследованиями; он ездил по Европе, пополняя свое образование, т. е. преследовал ту самую цель, которую преследует каждая экскурсия и которую преследуют все многочисленные путешественники, посещающие музеи и исторические пункты по одиночке или группами. Мы не скажем, что они экскурсируют, потому что экскурсия тем и отличается от путешествия, что она просветительная работа и, как всякая просветительная работа, предполагает два элемента: тех, кто воспринимает просвещение, и тех, кто ими руководит; без этого дуализма нет просветительной работы, а есть самообразование, к которому и должно быть отнесено путешествие.
Но вообразим себе такое путешествие: отец сопровождает сына, или учитель своего воспитанника, желая показать ему ту или другую страну, и тем руководит работой его восприятия. Здесь оба элемента налицо, и все же мы ясно сознаем, что у нас еще нет экскурсии. Чего же еще не хватает? Нам не хватает группы экскурсантов; экскурсия – это не индивидуальная, а общественная работа, в этом ее сущность и природа, в этом разгадка современного роста экскурсий.
Без групповой работы нет экскурсии, так же как ее нет без руководителя. Таким образом, сравнивая понятие экскурсии и путешествия, мы ввели в наше понятие два существенных элемента и можем пока так сформулировать наше определение:
Экскурсия – это форма общественной просветительной работы, в которой участвуют совместно группа лиц (экскурсантов) и более сведущие лица – руководители.
Это определение равно охватывает собою и школьные и внешкольные экскурсии, так как и школа, и внешкольные организации равно носят общественный характер.
Теперь нам удалось найти место для экскурсии: его надо искать среди форм просветительной работы; этих форм насчитывается много, и наше определение, чтобы быть рабочим, т. е. практически полезным, должно отметить характерные особенности экскурсии, отличающие ее от близких к ней форм.
Среди форм просветительной работы мы находим такие, которые воздействуют преимущественно интеллектуальным путем (например, лекция, диспут, беседа). Не менее широким распространением пользуются и многочисленные формы художественно-эмоционального воздействия (спектакли, концерты, кинематограф). [375]
Поэтому, определяя место экскурсии в ряду других форм просветительной работы, нам необходимо решить, что следует положить в основу, организуя экскурсию, что является основной задачей экскурсии как формы просветительной работы, удовлетворение ли интеллектуальной потребности, или удовлетворение художественно-эмоциональной?
Я предлагаю признать категорически основною целью экскурсии интеллектуальное воспитание; для меня экскурсия есть всегда «изучение какого-либо тела или явления». Экскурсия задумывается и проводится в целях серьезного ознакомления. Может быть, это звучит парадоксально, когда дело идет о художественных экскурсиях, но и они должны быть построены как изучение той или другой стороны художественных памятников и не должны ограничиваться одним любованием. Последнее время говорят и пишут о специальных экскурсиях, которые имеют целью научить детей замечать красоту природы. Рациональность такой экскурсии сомнительна, и проведение ее на практике, по всей вероятности, приведет к изучению элементов, дающих чувство прекрасного. Экскурсионное дело выиграет в отчетливости работы, если все экскурсии будут строиться как изучение того или другого объекта. Я не хочу этим сказать, что, проводя экскурсию, мы не должны заботиться об эстетическом воспитании экскурсантов. Обратно, каждая, хорошо проведенная экскурсия дает богатые эмоциональные переживания прекрасного: естественно-исторические экскурсии всегда связаны с наслаждением красотой природы, а гуманитарные дают радость созерцания красоты человеческих творений, но это наслаждение – только сопутствующий элемент экскурсии: сущность ее – изучение природы, изучение памятника, без этого изучения не было бы экскурсии.
А потому определение экскурсии должно заключать в себе этот основной элемент:
Экскурсия – это одна из форм общественной просветительной работы, при которой группа лиц (экскурсантов), под руководством более сведущего лица (руководителя), изучает тот или другой объект или явление.
Эти последние слова сильно суживают понятие экскурсии, приближая ее к различным учебным педагогическим формам и окончательно отделяя от прогулок или увеселительных поездок, с которыми, в жизни, экскурсии так часто смешиваются.
Эти поездки вполне законны и крайне желательны: усталый и измученный трудом рабочий люд и дети, утомленные школьным трудом, нуждаются в веселом отдыхе и загородной обстановке, почему просветительные учреждения должны ввести эти поездки в свои программы, но отнюдь не должно их смешивать с экскурсией, которая имеет своей задачей не отдых, а изучение, т. е. работу. Соединение подобной поездки с экскурсией нежелательно, хотя это часто практиковалось, да и сейчас практикуется во внешкольном деле; оно приводит к уродливым формам гидизма, компрометирует экскурсионное дело и ставит в ложное положение руководителя, делая его никому ненужной и нудной помехой в общем веселье.
Раз установивши, что экскурсия принадлежит к той категории просветительной работы, которая имеет задачей изучение тех или других объектов, мы должны отделить ее от других форм работы, развивающих интеллект. Школьная практика знает наряду с экскурсией: классный урок, лабораторные занятия, семинарий; Львов во внешкольной работе устанавливает следующие виды мероприятий, развивающих интеллект: лекции, рассказывание, митинги, показательно-просветительные суды, диспуты, доклады, беседы. Сопоставив экскурсию с этими школьными и внешкольными формами, мы видим, что она резко от них отличается двумя особенностями, которыми нам и надо будет пополнить наше определение, чтобы считать его завершенным:
- изучение объекта в его естественной обстановке и
- вытекающая отсюда необходимость для экскурсанта отправиться к этому объекту.
Это равно справедливо для естественно-исторических и гуманитарных и экономико-технических экскурсий. Под естественной обстановкой, при изучении живых объектов природы, мы понимаем среду их обитания, т. е. окружающие их физические условия и всю совокупность тех организмов, с которыми они приходят в соприкосновение. Только в этой естественной обстановке животное или растение является самим собою, только в этих условиях оно может быть всесторонне и прочно воспринято. Кому не приходилось видеть и слышать зеленую древесницу, маленькую прелестную лягушку, когда в тесной заросли кустарников она сидит, прижавшись к листу своим брюшком, — тот никогда не получит о ней ясного представления и не почувствует всю ее нераздельность с окружающей средой. Для архитектуры памятника естественной его обстановкой является весь окружающий его ландшафт, куда входят и окружающие сооружения и вся природа, вплоть до едва уловимых оттенков освещения; вырванный из этой обстановки памятник потеряет не только в своем очаровании, но и в своей научной ценности. Можно ли понять северное деревянное зодчество тому, кому не приходилось видеть эти редкие, разделенные топями и дремучими лесами, жалкие затерянные поселки, с поднимающимися среди них многогранниками шатровых колоколен, таких печальных в особом, непередаваемом освещении северного неба. Ни фотографии, ни картины, ни новые церкви, в стиле олонецких, вновь построенные среди людных улиц современного города, не заменят этого личного впечатления.
Также тот, кто хочет понять, что такое русская железная промышленность, не может ограничиться изучением ее техники, изучением ее хозяйственной организации и продуктов ее производства. Только там, на Урале, около заводского труда, где расположены рядом рабочий поселок, с его темными домами, построенными из лиственницы, с широкими улицами, заводская территория с закоптелыми громадами заводских зданий и, наконец, старинный роскошный парк и дворец директора – уральского князька только там, смотря на темные, поросшие лесом холмы Урала, почувствуешь, что такое горный завод, и сможешь охватить в целом этот сложный организм. В этом главная сущность экскурсионной формы работы. Это с полной ясностью сознал и выразил Натали: «На экскурсии объект или явление изучается нами на месте его естественного нахождения и в естественной обстановке.
С этой точки зрения мы называем экскурсией – экскурсии в своем дворе и, наконец, экскурсии по дому и даже в своей собственной комнате, но только при одном непременном условии, если мы изучаем объекты на месте их естественного обитания».
Другой экскурсионист Гейнике, [376] специалист по гуманитарным экскурсиям, столь же определенно устанавливает тот же основной признак экскурсий:
«Работа экскурсанта идет в большинстве случаев (исключение составляет значительная группа музеев) над подлинниками, над объектами в их жизни, окруженными естественно-исторической, географической, исторической и эстетической средою…
Деревянный храм на фоне пейзажа русского севера, Успенский собор в архитектурном ансамбле Соборной площади, город Владимир в «Опольщине», окруженный с трех сторон безлесной равниной, наконец, екатерининское кресло в гостиной второй половины XVIII века бытового музея, и эстетически и исторически воспринимаются яснее, значительнее и богаче, ибо мы видим здесь связь этих экскурсионных объектов с окружающей их естественной средой».
Чтобы получить возможность изучать объект в естественной обстановке, надо отправиться к нему. Это путешествие или ходьба, далеко или близко, которая или предшествует изучение, или продолжается параллельно с ним, психологически срастается с самою работою экскурсии, окрашивает всю ее особым настроением бодрости и активности, делая экскурсию самой чарующей, завлекательною формою изучения предметов или явлений. Это и дало повод Райкову выдвинуть моторную сторону экскурсии на первый план, а Гревсу – объявить «путешественность» душою экскурсии.
Вводя обе указанные особенности в наше определение, мы получим окончательную формулировку определения.
Экскурсия – это форма общественно-просветительной работы, при которой группа лиц (экскурсантов), под руководством более сведущего лица (руководителя), изучает тело или явление в его естественной обстановке, отправляясь с этой целью к объекту своего изучения.
Экскурсии бесконечно разнообразны и по темам, и по формам проведения, и, несмотря на это, наше определение окажется приложимым к ним. Выводя это определение, мы стремились выявить основные особенности экскурсий, из него же будем мы исходить и в целях обоснования методики экскурсионного дела.
Только одна и довольно обширная группа экскурсий сознательно исключена нами из этого определения – это экскурсии в музеи. Они не подходят под наше определение в самой существенной его части: нахождение объекта в музее не есть его естественное местонахождение. Он изъят из своего природного и культурного окружения и помещен в витрину. Посещение музея не экскурсия, это лекция с демонстрацией. В этом отношении мы вполне согласны с Натали. Этим мы не хотим умалять образовательной важности музеев и их посещений, но только подчеркиваем, что музейные экскурсии являются особой отраслью экскурсионного дела, требующей своего методического подхода.
Анатолий Васильевич Бакушинский (1883-1939)
А.В. Бакушинский родился в 1883 г. в селе Верхний Ландех Владимирской губернии, и детство его прошло в селах Холуе и Палехе, старинных центрах иконописания. Это вызвало острый интерес к вопросам народного искусства. Он хотел стать художником, а стал – искусствоведом. В 1911 г. он закончил Юрьевский (ныне – Тартусский) университет и поступил в Педагогический институт им. П.Г. Шелапутина, где учились уже получившие высшее образование. Предполагалось, что выпускники получают достаточную подготовку для воспитания многосторонне развитых людей. В это время он начал преподавательскую работу в московском Петропавловском училище, широко применяя экскурсионный метод. Экскурсии в музей становились завершением изучения той или иной исторической темы в классах. Они готовились и проводились самими учащимися под руководством А.В. Бакушинского, были ответом на их потребность в знании.
В 1914 г., закончив институт, он в Юрьевском университете защитил кандидатскую диссертацию «Об исторических условиях возникновения готического стиля в Северной Франции».
Работал в Цветковской (1917-1925) и Третьяковской (1924-1939) галереях в Москве. Одновременно преподавал в различных высших учебных заведениях, в 1924-39 годах был профессором Московского университета. С основанием в 1921 году Государственной Академии художественных наук (ГАХН), Бакушинский – ее действительный член, руководитель психологического отделения Академии, сотрудник Института археологии и искусствознания, Научно-экспериментальном института художественной промышленности. Много внимания уделял изучению восприятия искусства, разрабатывал принципы эстетического воспитания, частью которого были музейные экскурсии.
Главный акцент в разработанной им в 1918-1921 годах системе художественного восприятия ставился Бакушинским на «непосредственное творческое переживание произведения искусства». Он считал экскурсию таким же творческим актом, как и само искусство. Созданная им школа творческой экскурсии видела свою главную задачу в том, чтобы «научить смотреть» произведения искусства.
Бакушинский А.В. Музейно-эстетические экскурсии // Бакушинский А.В. Исследования и статьи. – М. : Советский художник, 1981. – С.107-123.
Публикуется в сокращении (пропущенный текст отмечен многоточиями […]). Для удобства чтения выделены абзацы.
Наши дни проходят в рокоте небывалой мировой грозы, полные великих испытаний, катастрофических сдвигов. Сначала в разрушительном вихре войны, потом в огне революционного плавления испепеляется изжитое – временное, кристаллизуется и обновляется вечное, родятся предчувствия – пока случайные и гадательные – каких-то новых форм общечеловеческого и индивидуального бытия, нового содержания человеческого мировосприятия и мироотношения.
Кризис жизни имеет свое отражение в кризисе искусства. Что искусство переживает – и очень болезненно – этот кризис, ясно до полной осязательности. Все современные художественные течения ощущают перед собою тупик, стену, которая, по-видимому, не может быть обойдена. Она может быть только разрушена. […]
Нужно чудо. И оно совершается на наших глазах. Колеблются и приходят в движение глубинные пласты, в новой кристаллизации происходит соединение доселе несоединимого. Душа народная, создавшая дивный примитив – вечный источник обновления для всякого подлинного художника, ныне идет навстречу искусству культурных «верхов», искусству высших достижений индивидуального творчества. Современность обильно иллюстрирует новый сдвиг рядом характерных фактов, любопытных наблюдений. Инстинктивно чувствуя глубокое уважение к искусству даже в «барском», исключительно «гурманском» преломлении, народное сознание в пылу классового столкновения, сословной борьбы нередко проявляет большую чуткость и бережливость в отношении к художественным ценностям, к охране их от разрушения. Характерно, например, типичное обращение деревни с художественным ансамблем барских усадеб.
Разрушение происходило или рефлективно, в первый вихревый момент разыгравшихся политических и социальных страстей, или связано с деятельностью пришлых, иногда местных, но всегда особо озлобленных, деклассированных элементов. Худшее, что в таких случаях наблюдается среди местного коренного населения, это – расхищение предметов искусства и художественной обстановки, желание взять их себе, для себя. Иначе говоря, здесь – хоть и отрицательно, в извращении, осложненная, несомненно, корыстным расчетом – проявляется эстетическая потребность, лишь не находящая другого, более нормального исхода, других средств удовлетворения.
Нельзя не учесть также, как один из весьма характерных признаков того же порядка, усиливающуюся волну деревенского паломничества к искусству города, несомненное пробуждение вкуса к его культуре. Заметно растут за весь ряд последних лет эстетические запросы и среды городских рабочих масс, судя по праздничному составу посетителей музеев и галерей, популярности организуемых в рабочих районах лекций, экскурсий по искусству, интересу к книге, трактующей вопросы искусства в доступной форме. Все это происходит притом в крайне тяжелых бытовых условиях, которые для всех – а для жителя города особенно – выдвигают ныне властно и зло запросы материальные на место потребностей духа. […]
Становясь приправой жизни или мертвым придатком к ней для высших и средних классов, искусство лишается подлинной силы воздействия и на массы. Эстетическое обмеление жизни, рост пошлости, искажение вкуса с общественных верхов проникают и в народные низы. Машинная техника, культура фабричного клейма и здесь вытравливают последнюю творческую радость, последние остатки творческого отношения к жизни. Исчезает красота народного быта, вкуса, оставляя зловещую пустоту, которая заменяется штампованной дешёвкой. Такова нисходящая линия жизни в отношении к искусству и эстетической культуре.
Со всеми этими явлениями предстоит упорная, напряженная и планомерная борьба. Уничтожая профессионализм и связанную с ним продажность искусства, перестраивая музеи по новым принципам, дающим наибольшую гарантию сохранения эстетической действенности искусства, следует особые усилия направить на эстетическое развитие масс, на пробуждение в них вкуса к творениям подлинного, большого, идущего от личности искусства. Однако в этой области не менее, чем в других, необходимы полный пересмотр и изменение всех прежних методов популяризации искусства и, в первую очередь, эстетических экскурсий, этой в высшей степени ответственной формы пропедевтики и пропаганды искусства. Правильная постановка экскурсионной теории и практики – залог широкого и глубокого захвата народных масс интересами искусства.
Между тем то, что до сих пор делалось у нас в этом направлении, имело характер случайный, кустарный и далеко не безукоризненный в эстетическом, педагогическом и методическом отношениях. Скажу более: эстетический принцип, на лучший конец, представлял собою ярлык, под которым преподносилось совсем не однородное с ним содержание, практически же предпочитали обходиться без него, расценивая искусство с любой точки зрения, кроме чисто художественной. Что касается задач, то о них до сих пор не только думали меньше всего, но даже искренне иногда полагали, будто эта разработка совсем не нужна, «засушивая» руководителя и экскурсию.
«Не быть педагогом», то есть теоретически и практически презирать методику, и ныне подчас считается лучшим рецептом верхнего успеха всякой экскурсии. Такое чрезмерное доверие «нутру», вдохновению, такой педагогический анархизм становятся особенно опасными в связи с реальной экскурсионной действительностью, весьма неутешительной.
Вот яркий тип шаблонной экскурсии в художественном музее. Очень большая, пестрая по возрастному и культурному составу группа пробегает музей, картинную галерею, захватывая в спешном темпе огромный по количеству и возможному эстетическому действию материал. Руководитель «объясняет», хвалит, порицает. Группа внимает и проходит дальше. Таков внешний вид экскурсии. Ее содержание строится разно в зависимости от культурного, эстетического и педагогического уровня руководителя, меньше всего от состава группы. Последнее условие мало выполнимо также и потому, что связи руководителя с группой не существуют, это, за редкими исключениями, – встреча случайная, без прошлого и будущего, а подчас, к сожалению, также нередко, – встреча жаждущих искусства «профанов» с профессионалом-ремесленником, без творческого подъема повторяющим на одном и том же месте, перед одним и тем же произведением искусства заученную стереотипную фразу-оценку.
Наиболее ходким, объяснительно-словесным материалом экскурсии и до сих пор служат пересказ и толкование сюжета, анекдоты и выдержки из биографии художника, литературные сопоставления и цитаты, ряд исторических бытовых и всяких иных сведений-справок «по поводу» произведения искусства и редко, очень редко – некая доля внимания к чисто художественным элементам, к основному вопросу о том, что и как при их помощи выразил художник. Здесь редко можно встретить последовательность осмотра, осуществление экскурсионного замысла. При развеске случайной, как это было раньше в музеях, особенно в музеях, выросших из частных собраний, подобно, например, Третьяковской галерее, – такое обозрение носило поистине хаотический характер, подчиняясь случайному размещению художественного материала.
Ныне, в связи с осуществляемым новым принципом музейного размещения материала в эволюционной последовательности, экскурсионный обзор принимает историческую схему, мало улучшаясь по существу и еще более отдаляясь от задач метода чисто эстетического. Даже у лучших руководителей экскурсия, построенная по такому типу, превращается в лекцию или беседу по истории искусства, но не по искусству в первоначальной непосредственности его восприятия. Ассоциации головные, чисто научные преобладают неизбежно над восприятиями эмоциональными, эстетическими, грозя разложить и ослабить эстетическое переживание рассудочным анализом, историческими экскурсами и параллелями, культурно-бытовой оправой, словом, массой наслоений, нужных для науки истории искусства, но громоздких и в большинстве случаев бесполезных для непосредственного восприятия художественного произведения.
Если же историко-художественная точка зрения применяется в отношении к группе, только что начинающей свое знакомство с искусством, то вместо условной и проблематичной чисто научной пользы возможен и крупный непоправимый вред: сразу же утрачиваются свежесть, самостоятельность восприятия, развивается вкус к ярлыкам и «общим» определениям, навык видеть чужими глазами, говорить чужим языком. В результате глохнет и искореняется творческая активность, драгоценнейшее свойство человеческой личности, к развитию которого должны быть направлены все усилия и средства педагогического воздействия вообще, а в области искусства – творчества по преимуществу – в области его восприятия, переживания в особенности.
Обилие материала, взятое в рамки экскурсии с этой точки зрения, чуждой «широкому» посетителю музеев, мало воспитанному эстетически и исторически, порождает весьма опасную для искусства и его творческого воздействия усталость, притупление интереса. И все это вполне естественно. Нагромождаются десятки образов, мелькающих перед утомленным взором экскурсанта-жертвы с кинематографически-кошмарной быстротой. Ведь примерная количественная норма осмотренных картин во время музейной экскурсии такого типа колеблется между тридцатью и пятьюдесятью, если не больше. Ну, как можно ожидать подлинного эстетического подъема перед тридцатью объектами внимания? Какая психика может выдержать такой опыт безнаказанно?
Спасает, впрочем, способность приспособления, и дело кончается не так трагично. Руководитель сначала показывает, рассказывает; экскурсанты также сначала внимательно смотрят и слушают. Потом темп экскурсии постепенно слабеет, становится вялым, экскурсанты спасительно крутят головами по сторонам; откровенно или стыдливо позевывают; наконец, стороны расходятся с обоюдным облегчением, – к счастью для их душевного здоровья, к несчастью для искусства. А результат? Каким внутренним холодом, душевным опустошением, в лучшем случае, эстетическим невежеством проникнута у взрослых и детей ходячая фраза: «Мы в этом музее уже были». Значит, видеть, делать там уже нечего. В такой «обработке» души посетителей музеев–хранилищ искусства коренится грозная опасность воспитания верхоглядства, всезнайства, того мещанского отношения к святыням человеческого духа, которое начинается любопытством, оканчивается равнодушием, признаком отсутствия душевного напряжения и глубины чувства. […]
Установленные выше методологические основы должны определять собою по-иному, чем до сих пор, цели, задачи и методы всей эстетико-воспитательной работы и, как часть ее, постановки экскурсионного дела. Созрел крутой поворот, в связи с которым предстоит большая серьезная работа «по целине». Ибо новые принципы имеют еще крайне мало точек приложения – вследствие новизны позиций, малочисленности защитников они не столько осуществляются практически, сколько намечаются теоретически, пробивая пока с большим трудом себе путь сквозь традиции и привычки.
Цель всякой эстетической экскурсии – эстетическое восприятие и переживание произведений искусства – цель формальная. Она – в раскрытии творческой тайны искусства, противоположной нашим будням, тайны бескорыстного, изолированного создания нового мира из элементов окружающего. Пусть эта тайна будет пережита с наибольшей душевной непосредственностью, силой и глубиной, создавая в психике зрителя ряд величайших изменений, мощно возбуждая в нем собственную творческую активность.
[…] Следует вести прежде всего к искусству, к выявлению его чисто эстетического содержания, а не к науке об искусстве, и тем более не к осмотру музея как определенного хранилища-организма. Само собою понятно, что принцип нормативно-эстетический не исключает историко-эволюционной точки зрения. Нужно лишь ясно установить научный, исследовательский характер последней, чуждой, хотя и не враждебной по существу искусству. Отсюда задачи историко-художественного, культурно-бытового и всякого научного изучения, задача осмотра художественного собрания, музея в его целостном органическом выражении, – все они вне области эстетической. Их постановка и осуществление возможны, почтенны и желательны лишь в дальнейшей экскурсионной работе.
Но эстетическое переживание обусловливается способностью восприятия произведений искусства. Ее сила и тонкость не прирожденны, а в значительной степени являются результатом воспитания. Поэтому воспитать умение видеть, ощущать – вторая, сопутствующая первой, формальная задача эстетико-экскурсионной практики. Язык искусства сложен и чужд для людей, мало знакомых с ним. «Неверно, – говорит Людвиг Келен, – будто искусство понятно всякому и непосредственно, без всякой подготовки. Гораздо скорее можно постичь научные теории, чем сделаться вполне зрелым и подготовленным для художественного восприятия: для этого требуются долгая выучка и планомерная культура духа».
В рамках такого воспитания лежит раскрытие эстетического значения формы, колорита, техники, материала, всей фактуры, наконец, содержания как объединяющей идеи художественного произведения, их закономерной, органической связи, сознающей стилистическое единство, их дисгармонии как причины нарушения стиля. Воспитание глаза, восприятие должно углубить и, во всяком случае, не ослабляя, утончить эстетическое переживание, сделать его культурнее, острее.
Есть здесь, впрочем, и большая опасность внесения в творчески-эмоциональный акт излишней доли анализа, рассудочности. Но ведь элемент мысли неотделим от самого творческого процесса. Интуитивное молниеносное озарение, в котором слиты целостно все элементы будущего произведения искусства, – лишь творческий зародыш. Процесс его воплощения происходит в муках исканий. Мыслительная работа при этом всегда огромного напряжения, как подтверждают исследования психологии творчества величайших художников. Но результат ее ничуть не ослабляет силы эстетической выразительности.
Следовательно, анализ при восприятии художественного произведения допустим, иногда даже необходим. Он может предшествовать переживанию, сопутствовать или следовать ему. Иногда он совсем не нужен, если достаточно убедительно, ярко и сильно непосредственное впечатление со всеми его эстетическими возможностями. Вообще же, не следует забывать, что в эстетическом созерцании есть такой последний – и самый ценный – момент, когда оно ускользает от слов, умственных мерок и всякого перевода на иной язык, кроме того, которым воспользовался художник как творческим орудием. Это – драгоценное ядро искусства, специфическое для его определенной разновидности, смысл и оправдание бытия последней. Здесь уместно лишь молчание как завершающий созерцание акт.
В практическом разрешении этой нелегкой, весьма ответственной задачи все зависит от чувства такта, от эстетической мудрости руководителя, от сложного соотношения между художественным объектом, воспринимающей его группой и руководителем-посредником. Руководитель должен чутко ощущать общее настроение, пределы эстетического напряжения, характер и уклон созревающей оценки на почве эмоциональной связи своей с группой. Такая связь – непременное предварительное условие для экскурсионной работы. Эстетический результат экскурсии грозит полным крушением, если руководитель ценит одно, а участники восхищаются другим, нередко процеженным сквозь авторитетно «уничтожающую» руководительскую критику.
Перейдем к методам экскурсионной работы, поскольку они обусловлены предпосылками цели и задач – в первую очередь, к принципу выбора и группировки материала.
Основное требование выбора – преобладание качества над количеством. Немногое, но яркое, – лучше всего контрастно сопоставленное. Метод контраста дает превосходную канву – и психологическую, и педагогическую – для предельного напряжения воспринимающего аппарата, для проявления в полной мере всех элементов художественного объекта, а также отношения к нему зрителя, причем объект эстетически отрицательный можно использовать в полной мере для аналитической работы и тренировки глаза без лишнего опасения ослабить впечатление. Желательно лишь преобладание эстетически ценного материала над отрицательным ради сохранения положительного коэффициента эстетического восприятия.
Цель экскурсии – вести к вершинам творчества, а не засушивать, не утомлять внимание на бессильных суррогатах. Ибо, чем выше художественные достоинства избранных для экскурсионного опыта произведений искусства, их органическое строение и единство стиля, чем острее и определеннее они выражают собою тот или иной вид творчества, чем глубже и прямее способны они действовать на восприятие созерцающего, тем лучше достигается цель, разрешаются задачи экскурсий. Но высокое качество художественного материала требует его сурового ограничения до предельного минимума, особенно для первой экскурсии, первых впечатлений. Этот минимум может сводиться к двум, даже одному произведению искусства в зависимости от силы впечатления, удачи разработки и прочих сопутствующих обстоятельств. Будем щадить весьма осторожно психологию восприятия, внося в нее не хаос, сумбурную разбросанность, а организацию переживаний. На деле, однако, меньше всего считаются с этим условием.
Выбор экскурсионного материала не меньше, чем от других указанных выше условий, зависит также от закона психической апперцепции. Интенсивность восприятия определяется степенью интереса к объекту восприятия. Общеизвестен всякому психологу факт отсутствия интереса, а следовательно, и активности у человека к явлениям для него совершенно новым, неизвестным. Интерес возбуждает к себе только то, что уже отчасти знакомо. Таким путем создается психический мост, ухватывается нить клубка восприятий. Дальше – внутренний ли внешний толчок – и начинается развертывание, приобщение к прежнему опыту опыта нового. Поэтому и в экскурсионной практике следует выбирать сначала материал, близкий к душевному складу, даже к эстетическому вкусу руководимой группы.
Я нередко пользуюсь таким примером: предоставляю участникам самостоятельный выбор материала для экскурсионных бесед, особенно первых. Это особенно хорошо удается в музеях небольших, где в силу самих размеров художественного собрания очень обезвреживается возможность растерянности и большого утомления от предварительного осмотра. Есть здесь и опасности: подчинение (по крайней мере, временное) инициативы и вкуса руководителя эстетическим запросам малоразвитых в этом отношении участников экскурсии, отсюда – возможность выбора противохудожественного и пошлого материала.
Обе опасности несущественны и вполне устранимы. С нашей точки зрения, не столько материальный, сколько формальный результат первых впечатлений способен вызвать эстетическое переживание, усилить и утончить его. Это – первый и основной момент работы. Дальше – критическая фаза, которая поможет раскрыть и увидать кору пошлости, неискренность, отсутствие подлинного творчества, дисгармонию средств и стиля, если все это существует налицо в данном объекте восприятия. Такт далее подскажет руководителю нужный момент, когда группа перед подлинно великим художественным явлением почувствует всю несоизмеримость, всю пропасть между ним и посредственностью. Между тем, апперцептивность выбора весьма ценна психологически: она раскроет даже на невысоком качественно материале глубочайшие душевные тайники, поможет пробуждению и формированию первых эстетических эмоций, сразу же даст максимум активности и взаимного доверия. Эти перспективы заслуживают некоторого компромисса руководителя со своим вкусом. Впрочем, практически маловероятно, чтобы у групп начинающих экскурсантов, главным образом из среды рабочей и крестьянской, вкус оказался резко сложившимся и притом весьма испорченным. Мой личный опыт говорит другое – об удивительной свежести и тонкости оценки, здоровье вкуса людей «из народа». Косность, серость, предвзятость, «умничанье», наоборот, свойственны ценителям искусства из среды интеллигентской и полуинтеллигентской. Чаще же всего выбор материала всецело в распоряжении руководителя. И от него зависит уже правильный психологический прицел.
Что касается воспитания вкуса, то оно должно исходить из укрепления в первую очередь его искренности, самостоятельности. «Дурной» вкус – только неискренний вкус, результат «натасканности» оценок и суждений, авторитетного приклеивания ярлыков с чужого голоса и определения. В самом деле, вкусы и оценки очень меняются. Хороший или дурной вкус, например, у весьма культурного Рамазанова, который в своем дневнике называет храм Василия Блаженного «чудовищным огородом нелепых вещей», противопоставляя ему Грецию? Или у людей Ренессанса и барокко с их отношением к готике?
Вместе с тем существует вполне законная потребность утверждения своего вкуса во всеобщем признании. Но оно должно происходить не путем внешнего навязывания, а как результат внутреннего автономного процесса образования личных оценок и их совпадения с оценками других людей. Это – проблема эстетической культуры, и о ней речь впереди.
Избранный при соблюдении всех выясненных условий материал должен объединяться общим замыслом, идеей экскурсии, имеющей эстетическую основу. Такая идея-замысел предполагает тот или иной экскурсионный план. К выяснению его я и обращаюсь на основе данных наблюдения и опыта, а также целесообразного перехода от знакомого, ярко образного, простого – к неизвестному, отвлеченному, сложному.
Обыкновенно в жизни внимание человека больше всего привлекает к себе действие, происшествие. Это мы заметим, начиная с отношений публики к уличным сценам и кончая предпочтением ею в области искусства – театра, в живописи – жанра. После происшествия наибольший интерес вызывают сам человек, человеческое лицо, наконец, окружающая обстановка, природа. Среди изобразительных средств самым понятным является живопись, затем скульптура и уже на последнем плане – архитектура. Интерес убывает пропорционально отвлечению содержания, средств и приемов искусства от реальной действительности, от более или менее точного, хотя и иллюзорного с ней совпадения. Учитывать все это при построении плана необходимо, иначе работа пойдет вне естественного русла, без психологической опоры. Из личного опыта я убедился, что удобнее начать с живописи, и живописи реалистической, даже натуралистической, а в ее пределах – с жанра бытового, переходя далее к историческому (лучше не с культурным, а драматическим содержанием), потом к портрету, наконец к пейзажу. Впрочем, та же жизнь и реальные запросы экскурсантов диктуют некоторые перемещения: горожанина пейзаж может привлечь к себе в первую очередь, больше, чем что-либо другое. С крестьянскими группами дело обстоит наоборот: они предпочитают быт, и нередко городской, — собственному. То и другое психологически понятно, будучи обусловлено законом дополнительности. Сюжетное разделение материала также не случайно. Оно вызвано неизбежностью первоначального подхода к искусству именно через сюжет, в силу привычки. На сюжете же, отправляясь от него, следует показать крайне малое значение этого элемента для подлинного эстетического впечатления и затем перевести внимание на действительное содержание произведения искусства в гармонии его чисто формальных элементов.
Такая новая установка внимания через материал живописи раскрепощает от сюжетности последующие части плана. Переходя в порядке возрастающего художественного отвлечения к скульптуре и архитектуре, можно принять уже формально-эстетические деления, примерно, такого характера: скульптура и архитектура как искусство, их статика, динамика, декоративность. В пределах намеченных общих рамок мыслимо очень широкое разнообразие выбора, распределения материала, постановки ряда формально-эстетических задач. Среди них укажу на основные, органические, испытанные мною в экскурсионной практике.
В начале первой беседы-экскурсии я непременно в том или ином виде и связи ставлю, но только ставлю, основные вопросы о том, что такое искусство, художник, что побуждает к творчеству, зачем появляются произведения искусства, музеи. Нужно ли для жизни, для нас искусство и стремление к нему? Верно ли нередкое мнение, что искусство – «баловство», «барская затея»? Ответы на все эти вопросы, чаще всего вопросы неожиданные, но естественные, вызывающие потребность их разрешения, должны дать последующие экскурсии. Их сюжетная канва и широкие формальные рамки плана на основном эстетико-эмоциональном фоне переживания как цели экскурсии могут заполняться неограниченным количеством формально-художественных задач.
Так, для первых элементарных экскурсий важно разрешение вопросов: об отношении искусства к действительности; о значении художественного произведения как внешнего выражения, символа творчества; о языке творчества и его элементах (содержании, форме, технике, материале, фактуре в живописи, скульптуре, архитектуре); о стиле и бесстильности как гармонии и дисгармонии элементов эстетического воздействия. Дальше круг задач может быть раздвинут еще шире: стиль индивидуальный и коллективный (школы, напрвления, национальности, эпохи); процесс художественного творчества; отсюда переход к эволюции творчества и художественных форм в масштабе истории искусства.
Намечая перечисленные выше задачи, считаю необходимым пояснить, что, во-первых, их количество, качество, даже характер могут видоизменяться, наполняться самым разнообразным материалом, в зависимости от условий момента работы, личности руководителя, коллективного лица экскурсионной группы; во-вторых, – и это особенно существенно, – как задачи, так и их решения должны формоваться органически, из общего процесса восприятия, а не «украшать» экскурсии чуждыми вывесками, в лучшем случае, рассудочно формулированными темами. Это не темы, а формы, без которых взятый для экскурсии материал и связанные с ним впечатления останутся аморфными. Но в то же время впечатления – живая плоть общения с искусством – должны заполнять собою задачу-форму, сообщая ей жизнь и гибкость.
Методическая разработка материала, обусловленная целью, всеми задачами и планом экскурсии, должна быть направлена к пробуждению самостоятельности восприятия и оценок. Отсюда – как можно больше высказываний со стороны участников экскурсии, как можно меньше авторитетной грузности со стороны руководителя. Экскурсия – беседа, но не монолог и не лекция, руководитель – не солист перед безмолвной публикой, а режиссер, незаметно формирующий общность впечатлений и выводов из них.
Не следует лишь допускать разбросанности, «качки» высказываний, а также перегружения ими эмоции. «Перепроявление», выражаясь фотографическим термином, испортит дело, уничтожит самый ценный эстетический результат. Последний может оказаться в опасности также от чрезмерности анализа – особенно же от внесения в процесс экскурсионной работы критико-полемических тенденций, субъективной расправы с неприемлемыми для руководителя художественными явлениями и их выразителями. Такой прием очень редко достигает цели, распыляя непроизводительно силы и внимание экскурсии. Воспитывать вкус, как я уже говорил подробно выше, лучше всего путем выбора материала.
Общие методы экскурсионного дела, строящиеся под новым углом зрения, заставляют отнестись, наконец, с особым вниманием к двум последним условиям: временным рамкам и подбору участников группы.
Продолжительность экскурсии не должна превышать 1 – 11/4 часа. Норма 40 – 45 минут. Опыт показывает, что свежесть и напряжение впечатлений выше всего в течение первых 1/2 – 3/4 часа экскурсии. Затем степень восприимчивости, сила переживания идут на убыль, если экскурсия действительно дала яркую эмоцию, то есть достигла своей цели. Таскание экскурсантов по музею в течение 2 – 21/2 часов, к сожалению, обычное доныне, приводит к вполне заслуженному следствию – полной усталости, до отупения.
Другой организационный грех нашей экскурсионной практики: полное невнимание к количеству и к качеству состава групп. Перегружение достигает совершенно неприемлемых размеров, до 40-50 человек в группе. Экскурсия обращается в толкотливую, нецелесообразную прогулку. Пестрый состав не допускает единства впечатлений. Все «бредут розно».
Нормальный состав группы не должен превышать пятнадцати, в крайнем пределе – двадцати человек. Чем меньше, тем лучше, так как лишь при этом условии удается создать психическую почву доверия, искренности оценок и суждений в их внешнем выражении, целостный захват в эстетическом коллективном переживании. Идеальной предпосылкой здесь была бы образовавшаяся раньше психическая сплоченность членов группы друг с другом и руководителем, в руках которого оказался бы тогда превосходно настроенный инструмент. Однако инструмент этот может создать лишь сам руководитель предварительной и сопутствующей педагогической работой над ним – работой, которая и представляет собою необходимую экскурсионную подготовку, связывающую музей с жизнью, с общими задачами школьного и внешкольного воспитания.
Заканчиваю обзор методов эстетико-экскурсионного дела, с точки зрения своего понимания их целесообразности, настоятельным напоминанием, что всякая эстетическая экскурсия в своем законченном выражении – такое же творчество, такое же искусство, как и само искусство. Техника в искусстве, методика в экскурсии – средства вспомогательные, определяющие главным образом основное русло работы, самые общие, неоспоримые положения эстетико-педагогического характера, намечающие отправные пункты. Можно научить пользоваться этими средствами, но научить творить нельзя и, что часто случается в экскурсионном деле, творить на месте.
Разумеется, экскурсия должна быть предварительно крепко обдумана, выработан ее план и приемы. Руководитель обязан прийти в музей с готовой «диспозицией боя». Но ему следует постоянно быть также готовым, отбросив выношенную схему, создать на месте все заново. В этом отношении эстетические экскурсии весьма несхожи со всеми иными, особенно научными. Если в последних цель – приобретение навыков и знаний на основе выполнения определенной работы, заданий – требует дисциплинированной логической последовательности, которую можно вполне учесть наперед не только в главном, но даже и в подробностях, приспособляя к ней методически все построение предполагаемой экскурсии, то в области эстетики дело обстоит и совсем иначе качественно, и сложнее по обстановке.
Здесь цель – в основе эмоциональная. Она осуществима лишь тогда, когда из массы факторов такой же эмоциональной окраски будет создано общее настроение, общая психическая почта для психического восприятия. Ясно, что такую сложную, внерассудочного порядка обстановку заранее точно не учесть. А пренебречь ею, вести экскурсию по выработанной схеме – вопреки определившейся необходимости полной ее перестройки – значит умертвить живой нерв творимого дела, совершить над ним насилие, может быть, чему-нибудь и научить, но безнадежно лишить пришедших с вами к искусству непосредственной творческой радости живого общения с ним.
Излагая на предыдущих страницах основы музейно-эстетических экскурсий, я постоянно имел в виду тип не столько разовой (единичной) экскурсии, тип весьма распространенный, сколько (и преимущественно) тип экскурсии систематический. Правда, по бытовым и техническим условиям, хорошо знакомым каждому работнику экскурсионного дела и каждой организации, удовлетворяющей непомерный рост экскурсионной потребности, разовая экскурсия – пока неизбежное, хотя и крупное зло. С ним, однако, необходима настойчивая борьба теперь же, прежде всего путем существенных исправлений в методах работы.
Показывать при одном посещении музея обширный материал, тем более весь музей, да еще со сложными историко-художественными намерениями, – задача, нарушающая азбуку эстетических и психолого-педагогических требований. Цель экскурсии должна быть непременно нормативно-эстетическая, эстетическое переживание с элементарной разработкой небольшого количественно, но яркого качественно материала. А в случае желания осмотреть весь музей? Никаких уступок, если они против эстетических и педагогических принципов.
Нападают на такой «аскетизм» главным образом с двух сторон. Указывают, во-первых, на «отчаянное» положение в данном случае людей, попавших первый и, может быть, единственный раз в музей. «Люди приехали, например, из Царевококшайска, – говорил мне один оппонент, – они хотят взять максимум впечатлений, видеть все, а вы поведете их в какой-нибудь угол первоклассного обширного собрания и будете держать перед одной-двумя картинами».
Но долг наш – не поощрение, а усиленная борьба с обывательской привычкой поверхностных осмотров и связанной с ней легковесностью эстетических оценок-суждений. И людям из Царевококшайска, если они сами не понимают, нужно растолковать, что «нельзя объять необъятное», истину, уже открытую Козьмой Прутковым. Взамен всего дайте царевококшайцам, хотя бы и «уткнувши их угол», так почувствовать искусство, так взлететь в его очищающую головокружительную высь, чтобы этих «звуков небес заменить не могли им скучные песни земли» – царевококшайская проза. Не уподобляйте музеи искусства Верхним торговым рядам и Кузнецкому мосту.
Второе возражение – с точки зрения реального учета музейной обстановки, препятствующей своей пестротой напряжению и сосредоточенности внимания. Не лучше ли линия наименьшего пока сопротивления – осмотр оптовый? Ответ намечен мною уже в начале статьи: система размещения художественных произведений в современных музеях антиэстетична, антипедагогична. Правильная постановка не только эстетических экскурсий, но и всего дела эстетического воспитания прочно связана с коренным пересмотром всего музейного вопроса. Ныне, однако, хоть и трудно, но следует без уступок вести намеченную линию дела.
Улучшение характера разовых экскурсий – все же паллиатив. Приблизить к коренному решению великой задачи может лишь усиление планомерной культурно-воспитательной работы на местах, которая в пределах соответствующих организаций через кадры опытных руководителей-воспитателей могла бы существующий «гастрольный» характер эстетического воздействия на народные массы превратить в прочную систему воспитания, установив его неразрывную связь с укладом народной жизни. И тогда экскурсиям случайным с таким же случайным руководителем-гидом не будет места. Их заменят экскурсии систематические в органической связи с главной осью эстетических запросов, их индивидуальным и коллективным творческим выявлением.
А пока все усилия к немедленному проведению в жизнь новых методов экскурсионного дела, так как они – в числе самых необходимых орудий для постройки нового здания эстетической культуры, культуры грядущего русского, а может быть, и мирового возрождения, которое на смену современному упадочному искусству создаст искусство новое, выросшее из народных корней, искусство сильное, мудрое и простое.
Вопросы и задания
В каком случае, по мнению Н.П. Анциферова, экскурсия считается краеведческой?
Что именно удивляло петроградских экскурсионистов в методике проведения экскурсии по Москве? Найдите в интернете электронную карту современной Москвы, проследите маршрут экскурсии. По размещённым в сети панорамам установите, что сохранилось из числа домов, показанных на экскурсии 1920 г.
Как Н.А. Гейнике понимал экскурсионный метод? Используется ли он, по вашему мнению, в сегодняшней практике?
Проследите, в каких случаях экскурсионисты используют термин «гидизм», «гидство», и как они к нему относятся, почему?
Постарайтесь объяснить, почему именно в 1920-х гг. А.В. Бакушинский пришёл к идее «молчаливых экскурсий». Возможны ли они в современной практике?
Заключение
Экскурсионное движение начинается в середине XIX столетия на волне интереса к естественным наукам, которые в ту пору противопоставляли гуманитарным, как более «передовые», «прогрессивные». Стремление к изучению природных явлений становилось знаменем общественных оппозиционных движений, соединившись с идеей служения народу.
Постепенно дальние и ближние экскурсии становились неотъемлемой частью учебного процесса, символизируя связь школы с жизнью. Наиболее прогрессивные педагоги и учебные заведения не только развивали экскурсионную практику, но и делали первые шаги в направлении создания экскурсионной теории. Наряду с этим организовывались экскурсии для малообеспеченных слоёв интеллигенции, для рабочих.
Московская традиция, начиная с греческой экскурсии С.Н. Трубецкого, не предполагала исследовательской преддеятельности участников. Небольшое число знатоков, объединённое общими вкусами и серьёзными намерениями, группировалось вопреки общим настроениям. На первый план выходили организационные вопросы. Об этом же свидетельствовали и материалы московских периодических изданий, в которых велика была роль методических моментов.
Уже при организации экскурсий в Италию с 1907 г. петербуржец И.М. Гревс делал акцент на исследованиях, предварявших поездку. Работа в архивах и библиотеках, внимательное чтение текстов предшествовало знакомству с ландшафтом, который позволял глубже почувствовать, проинтерпретировать уже полученные экскурсантами знания.
Можно сказать, что москвичи и экскурсионисты провинции уделяли больше внимания организационным моментам, а петербуржцы делали акцент на подготовке к экскурсии, а также на исследовательской работе в ходе экскурсии.
В 1920-е гг. в Москве и Петербурге были созданы экскурсионные станции, а затем – экскурсионные институты. Последнее обстоятельство привело к развитию теоретических исследований в области экскурсионистики.
При создании Петроградского института на первый план снова выдвигались исследовательские функции: «ПЭИ есть высшее учено-учебное учреждение, имеющее целью исследование России путем применения экскурсионного метода».[377] Именно этим была обусловлена тесная связь (в первую очередь личная) Петроградского экскурсионного института с Центральным бюро краеведения. Даже в условиях увеличения экскурсионного потока при понижении интеллектуального уровня экскурсантов И.М. Гревс во главу угла ставил исследовательские задачи, требовавшие от организатора экскурсии предварительной работы в библиотеках и архивах. Важно было не то, КАК будет рассказано, а ЧТО будет сообщаться о том или ином уголке города.
Н.П. Анциферов писал: «У москвичей превалирует анализ зрительных впечатлений… У ленинградцев – преобладание лекционных моментов».[378] Однако, если судить по описанию экскурсии по Остоженке, московская школа делала акцент на активизации экскурсантов во время экскурсии, тогда как петроградская – на предварительной исследовательской деятельности.
Институты просуществовали недолго, переход государства к новой экономической политике заставил оптимизировать сеть исследовательских институтов. Ведущие Петроградские экскурсионисты ушли в краеведческую исследовательскую работу, но само по себе исследовательское начало трудно поддавалось введению в идеологическое русло, что и привело к разгрому экскурсионного и краеведческого движения в СССР в 1929-30 гг.
Москвичи – в музейную или политическую работу. Основной интерес их был направлен на вопросы методики, которые поддавались формализации и, как показывает опыт советского экскурсоведения, вполне могли быть использованы на протяжении всех советских лет.[379]
Краткий список рекомендованной литературы
Биржаков М.Б. Введение в туризм / М.Б. Биржаков. – М.; СПб. : Герда, 2000. – 313 с.
Воронкова Л.П. История туризма / Л.П. Воронкова. – М. ; Воронеж : МОДЭК, 2001. – 304 с.
Долженко Г.П. История туризма в Российской империи, Советском Союзе и Российской Федерации / Г.П. Долженко, Ю.С. Путрик. – Ростов н/Д. : МарТ, Феникс, 2008. – 320 с.
Долженко Г.П. Основы туризма / Г.П. Долженко. – М. ; Ростов н/Д. : МарТ, 2010. – 304 с.
Закс А.Я. Три портрета. Н.А. Гейнике. Н.М. Дружинин. А.Я. Закс // Краеведы Москвы : сборник. Вып.1. – М. : Московский рабочий, 1991. – С.248-268.
История российского туризма / Нац. акад. туризма, Балтийская академия туризма и предпринимательства; под ред. Т.И. Власовой. – СПб. : Д.А.Р.К., 2009. – 414 с.
Сапрыкин Д.Л. Образовательный потенциал Российской Империи / Д.Л. Сапрыкин. – М.: ИИЕТ РАН, 2009. – 176 с.
Соколова М.В. История туризма / М.В. Соколова. – М. : Мастерство, 2002. – 352 с.
Усыскин Г.С. Очерки истории российского туризма / Г.С. Усыскин. – М.; СПб. : Герда, 2000. – 219 с.
[1] Биржаков М.Б. Введение в туризм. М.; СПб. : Герда, 2000. С.111.
[2] История российского туризма / Нац. акад. туризма, Балтийская академия туризма и предпринимательства; под ред. Т.И. Власовой. СПб. : Д.А.Р.К., 2009. С.7.
[3]Editorial // Museum International. 1998. Vol L, n°3, july. Р.3. – URL: http://unesdoc.unesco.org/images/0011/001130/113066e.pdf
[4] Покорский-Жоравко А.И. Путевые заметки фотографа-туриста. Помещичьи усадьбы // Московские ведомости. 1862. 31 января.
[5] Впечатления туриста : С октября по декабрь 1877 г. // Сборник военных рассказов. 1877-1878 / изд. кн. В.П. Мещерского. Т.3 СПб: [тип. Котомина?], 1882. С. 188-216 (Паг.1-я).
[6] Очерк пятилетнего существования Общества Велосипедистов-Туристов (Русского туринг-клуба) // Русский турист. 1900. №3. С.68.
[7] Очерк пятилетнего существования Общества Велосипедистов-Туристов (Русского туринг-клуба) // Русский турист. 1900. №3. С.71.
[8] Губанов Н.М. Возникновение Комиссии, её задачи и деятельность в первые месяцы // Образовательные экскурсии по России (Сборник-отчет за 1910 г.) / Комиссия образовательных экскурсий по России при Московском отделении Российского о-ва туристов. М., 1910. С.1-19.
[9] Вембер П. Школьные праздники (прогулки) // Русский начальный учитель. 1886. №6-7. С.331-334.
[10] Охотничья экскурсия // Костромской листок. 1903. №14. 31 января. С.2.
[11] Белгородский А.В. Ученические экскурсии. Краткий исторический очерк значения и организации. Изд.2-е. Пг. : изд. Н.П. Карбасникова, 1916. С.5.
[12] Писарев Д.И. Наша университетская наука [электронный ресурс] // Писарев Д.И. Сочинения в четырех томах. Том 2 : Статьи 1862—1864. — URL: http://az.lib.ru/p/pisarew_d/text_0440.shtml. Дата обращения 12.12.2011.
[13] Битнер В.В. Спутник экскурсанта: Руководство к собиранию естественно-научных коллекций, наблюдению природы, изучению исторических и археологических памятников и палеографических документов, организации экскурсий и других способов изучения родного края. СПб., 1910.
[14] Петров С.А. Памяти Н.А. Холодковского // Экскурсионное дело. 1921. №1. С.133-134.
[15] Гревс И.М. Природа «экскурсионности» // Педагогическая мысль. 1923. №3. С.4.
[16] Здесь и далее в разделе «Люди и тексты», а также в цитатах, использованных в тексте, сохраняются орфография и пунктуация оригинала. Все примечания и ссылки далее в этом разделе принадлежат авторам текстов.
[17]Макаров Н.П. Задушевная исповедь. СПб. : тип. Карла Вульфа, 1859. с.9.
[18] Макаров Н.П. Мои семидесятилетние воспоминания и с тем вместе моя полная предсмертная исповедь. Ч.1. СПб.: тип. Тренке и Фюсно,1881. С.6.
[19] [Объявление] // Костромские губернские ведомости. 1854. 16января. №3. Ч. неофиц. С. 17.
[20] От редакции // Вестник естественных наук, издаваемый Императорским Московским обществом испытателей природы. 1854. Т.I. №1. С.3-4.
[21] Мулдер Г.Я. Современное значение химии : речь, произнесенная при открытии им лаборатории Утрехтского университета // Вестник естественных наук… 1857. Т.IV. №23. 16 ноября. Стб. 775-790.
[22] Казакова О.В. Жизнь и труды А.Я. Герда // Герд А.Я. Избранные педагогические труды. М. : Акад. Педагог. наук РСФСР, 1953. С.153.
[23] Там же. С.152-153.
[24] Писарев Д.И. Наша университетская наука [электронный ресурс] // Писарев Д.И. Сочинения в четырех томах. Том 2 : Статьи 1862—1864. URL: http://az.lib.ru/p/pisarew_d/text_0440.shtml. Дата обращения 12.12.2011.
[25] Писарев Д.И. Наша университетская наука …
[26] Григорьев В.В. Ботаническая экскурсия зимой // Вестник естественных наук … 1857. Т.IV. №22. 2 ноября. Стб. 700.
[27] Там же. Стб. 715.
[28] Герд А.Я. Об естественно-исторических экскурсиях // Учитель. 1866. №7. С.251-255; Герд А.Я. Избранные педагогические труды. М. : Акад. Педагог. наук РСФСР, 1953; Вагнер Г. Путешествие по лесу и степи, прогулка с молодыми приятелями и приятельницами. М., СПб., 1868 ; Половцовы В.Н. и В.В. Ботанические весенние прогулки в окрестностях Петербурга. СПб., 1900 и др.
[29] Усыскин Г. Очерки истории российского туризма. М. ; СПб. : Герда, 2000. С.37.
[30] Цит по: Усыскин Г. Очерки истории российского туризма. М. ; СПб. : Герда, 2000. С.38-39.
[31] Гревс И.М. Из теории и практики «экскурсий» как научного изучения истории в университете. СПб., 1910. [Отд. оттиск из: ЖМНП. Ч.XXVIII. С.21-64]
[32] Анциферов Н. П. Теория и практика экскурсий по обществоведению. Л. : Время, 1926.
[33] Памяти Дмитрия Никифоровича Кайгородова. Л. : тип. им. Ивана Федорова, 1925. С.14
[34] Кайгородов Д.Н. Второй стенной календарь Петербургской весны. СПб., 1894. 4 с.: табл.
[35] Памяти Дмитрия Никифоровича Кайгородова. Л. : тип. им. Ивана Федорова, 1925. С. 21
[36] Цит. по: Памяти Дмитрия Никифоровича Кайгородова. Л. : тип. им. Ивана Федорова, 1925. С.9.
[37] Герд А.Я. Избранные педагогические труды. М. : Акад. Педагог. наук РСФСР, 1953. С.158.
[38] Герд А.Я. Избранные педагогические труды… С.179.
[39] Школьные экскурсии, их значение и организация / под ред. Б.Е. Райкова. СПб. : тип. Б.М. Вольфа, 1910. (Педагогический ежегодник / СПб. Лесное коммерческое училище. Т.2.). с.323
[40] Там же. С. 323-324.
[41] Циркуляр попечителя Московского учебного округа об организации экскурсий в природу от 27 марта 1902 г. // Государственный архив Костромской области. Ф. 428. Оп. 1. Д. 3.
[42] Школьные экскурсии и школьные музеи [Журнал]. Бендеры, 1913 -1915.
[43] Герд А.Я. Избранные педагогические труды. М. : Акад. Педагог. наук РСФСР, 1953. С. 30.
[44] Там же.
[45] По нашему мнению, главное затруднение заключается в недостаточности сведений у самих преподавателей. Мы вовсе не желаем этим сделать кому-либо укора, хорошо помня, что и преподаватели были учениками тех же гимназий, где и в настоящее время не только не обращается должного внимания на экскурсии, но и самое преподавание ведется на старый лад, по безобразнейшим учебникам. Для успешности экскурсий необходимо, чтобы преподаватель самостоятельно изучал природу и полюбил это занятие.
[46] Поэтому мы предпочитаем коллекции классные, в составлении которых участвуют все ученики. Они представляют и то важное преимущество, что приучают детей не губить безжалостно ни растений, ни животных, и вместе с тем обращают внимание ребенка исключительно на признаки и жизнь.
[47] Для подобных определений Росмеслер предлагает упражнение, могущее служить и занимательною игрою:
Учитель садится или становится спиной к своим ученикам. Дети, выбравши одно растение, описывают его части и отношения до тех пор, пока учитель не отгадает растение, о котором идет речь. При этом учитель легко может руководить описанием и указывать на пропущенное. Если учитель думает, что уже узнал растение, то, все еще не видя его, указывает ученикам незамеченные ими признаки, а дети отыскивают их на растении. Если находятся все указываемые признаки, то игра кончается; если же признаки не совпадают, то, значит, дети дурно описали растение и вовлекли учителя в ошибку, которую должны исправить, причем учитель, не видя растения, наводит учеников. Подобная игра в вопросы и ответы не только доставляет детям большое удовольствие, но есть вместе с тем превосходное упражнение и руководство к тонкой наблюдательности и различению, и приучает к верному выбору слов для обозначения признаков. Понятно, что подобную игру можно применить также к изучению разрядов и важнейших семейств насекомых.
[48] Прибавляем от себя порядок наблюдений над жизненными проявлениями растений: Разбухание и постепенное развитие почек весною (дети замечают время появления зеленой вершинки промеж темных краев чешуек и с этого времени, через короткие промежутки, измеряют толщину почек у самых обыкновенных дерев, чтобы проследить быстрое разбухание почек). Развертывание листьев. Опадение почечных чешуек. Рост побегов (дети от времени до времени измеряют длину молодых побегов). Начало цветения. Распускание цветов. Растрескивание пыльников. Развитие плода. Созревание семени и его рассеивание. Изменение цвета листвы и ее опадение.
[49] Ковалевский М. Этнография и социология // Вестник воспитания. 1904. №3. С.34-66;.
[50] Гартвиг А.Общественное воспитание в коммерческих училищах // Вестник воспитания. 1904. №3. С. 67.
[51] Там же.
[52] Цит. по: Кравченко А.И. История менеджмента. М. : Академический проект, 2000. С.89.
[53] Там же, с.68.
[54] Гартвиг А.Общественное воспитание в коммерческих училищах // Вестник воспитания. 1904. №3. С.68.
[55] Там же, с.69.
[56] Локоть Т. Классицизм и реализм // Вестник воспитания. 1903. № 5. С. 33.
[57] Бим-Бад Б. М. Андрей Федорович Гартвиг, или Лучшее в методике преподавания истории [Электронный ресурс] // Бим-Бад Борис Михайлович [официальный сайт]. – URL: http://www.bim-bad.ru/biblioteka/article_full.php?aid=202. – Дата обращения: 01.09.2011.
[58] Локоть Т. Классицизм и реализм // Вестник воспитания. 1903. № 5. С.42.
[59] Белгородский А.В. Ученические экскурсии. Краткий исторический очерк, значение и организация. Изд.2-е. Пг. : изд. Н.П. Карбасникова, 1916. С.4-5.
[60] Белгородский А.В. Ученические экскурсии. Краткий исторический очерк, значение и организация. Изд.2-е. Пг. : изд. Н.П. Карбасникова, 1916. С.4-5.
[61] Хроника // Вестник воспитания. 1903. №1. С.118.
[62] Хроника // Вестник воспитания. 1903. №1. С.119.
[63] Цит по: Белгородский А.В. Ученические экскурсии. Краткий исторический очерк, значение и организация. Изд.2-е. Пг. : изд. Н.П. Карбасникова, 1916. С.26.
[64] Заграничное путешествие гимназистов // Вестник воспитания.1896. №2. С. 260-261.
[65] К образовательным путешествиям учеников // Вестник воспитания.1896. №4. С.300-301.
[66] Всероссийская выставка в Нижнем Новгороде (1896) [Электронный ресурс] // Википедия. –URL: http://ru.wikipedia.org. Дата обращения 12.12. 2010.
[67] Екатеринодар – ныне Краснодар.
[68] Галак, Н. По Волге и Уралу : Общеобразовательная экскурсия учеников Екатеринодарской гимназии // Вестник воспитания. 1903. № 3. С.167.
[69] Так называли первые диапроекторы, при помощи которых демонстрировали стеклянные слайды. Они не имели направленного света и хорошей оптики, из-за чего изображение на экране расплывалось, поэтому их еще называли «туманными картинами».
[70] Галак Н. По Волге и Уралу : Общеобразовательная экскурсия учеников Екатеринодарской гимназии // Вестник воспитания. 1903. № 3. С.186-187.
[71] Галак Н. По Волге и Уралу : Общеобразовательная экскурсия учеников Екатеринодарской гимназии // Вестник воспитания. 1903. № 3. С.167.
[72] Там же, с. 168.
[73] Там же, с 169.
[74] Галак, Николай. По Волге и Уралу : Общеобразовательная экскурсия учеников Екатеринодарской гимназии // Вестник воспитания. 1903. № 3. С.169.
[75] Там же.
[76] Сапрыкин Д.Л. Образовательный потенциал Российской Империи. М.: ИИЕТ РАН, 2009. С.35.
[77] Галак Н. По Волге и Уралу : Общеобразовательная экскурсия учеников Екатеринодарской гимназии // Вестник воспитания. 1903. № 3. С.169.
[78] Цит по: Белгородский А.В. Ученические экскурсии. Краткий исторический очерк, значение и организация. Изд.2-е. Пг. : изд. Н.П. Карбасникова, 1916. С. 8.
[79] Там же.
[80] Образовательные поездки в средней школе / Тенишевское училище. Изд.2-е, переработ. и доп. СПб. : Тенишев. уч-ще, 1912.С.8
[81] Миловидов И.В. Костромское реальное училище за XXV-ти летие. Кострома : б.и., 1898. – С. 51.
[82] Там же.
[83] Государственный архив Костромской области (далее — ГАКО). Ф.429. Оп.1. Д.371. Л.3. Документ обгорел, здесь и далее в квадратных скобках предложен вариант реконструкции текста.
[84] ГАКО. Ф.429. Оп.1. Д.371. Л.3.
[85] ГАКО. Ф.429. Оп.1. Д.371. Л. 20об.
[86] ГАКО. Ф.426. Оп.1. Д. 300. Л.7.
[87] ГАКО Ф.429. Оп.1. Д.371. Л.4.
[88] ГАКО. Ф.429. Оп.1. Д.371. Л.5.
[89] ГАКО. Ф.429. Оп.1. Д.371. Л. 20-20об.
[90] Там же, л. 20 об.
[91] Доклад №30: По астрономической вышке // Доклады Костромской Губернской Земской управы очередной сессии Губернского Земского Собрания сессии 1916 года. По отделу народного образования. Вып. 2. Кострома, 1917. С. 7.
[92] Доклад №32: О курсах по внешкольному образованию для учащих народных училищ, бывших в г. Костроме летом 1916 г. // Доклады Костромской Губернской Земской управы очередной сессии Губернского Земского Собрания сессии 1916 года. По отделу народного образования. Вып. 2. Кострома, 1917. С.25.
[93] Там же, с. 19.
[94] См., например: Рождественский А.Н. Экскурсии учеников//Педагогический ежегодник Костромской общественной мужской гимназии за 1912-13 учебный год. Кострома, 1913. С.152.
[95] Юрихин Г. Экскурсия учеников Пушкинского училища // Наша Костромская жизнь. 1911. 21 мая. № 109. С.3.
[96] Выставка экскурсионных принадлежностей // Поволжский вестник. 1915. 22 апреля. № 2579. С.3.
[97] ГАКО. Ф. 444. Оп. 2. Д. 1306 и др.
[98] Костромская жизнь // Поволжский вестник. 1908. №685. 14 августа. C.3.
[99] Костромская жизнь // Поволжский вестник. -1908. -№685.- 14 августа.- C.3.
[100] ГАКО. Ф.429. Оп.1. Д.371. Л.4; Рождественский А.Н. Экскурсии учеников // Педагогический ежегодник Костромской общественной мужской гимназии за 1912-13 учебный год. – Кострома, 1913.- С.152 и др.
[101] ГАКО. Ф.429. Б/ш. Д.41. Л.91 об.
[102] ГАКО. Ф.42. Оп.1 Д.371. Л.24 – 24 об.
[103] ГАКО. Ф.42. Оп.1 Д.371. Л.24 – 24 об.
[104] Экскурсия школьников // Костромской листок. 1903. №10. 22 января. С. 2.
[105] Экскурсия школьников // Костромской листок. 1903. №10. 22 января. С. 2.
[106] Ученическая экскурсия // Костромской листок. 1903. №67. 13 июня. С.2.
[107] Там же.
[108] Ученическая экскурсия // Костромской листок. 1903. №67. 13 июня. С.2.
[109] Белгородский А.В. Ученические экскурсии. Краткий исторический очерк, значение и организация. Изд.2-е. Пг. : изд. Н.П. Карбасникова, 1916. С.9.;
[110] Свободов А. Экскурсионный тариф // Русский экскурсант. 1915. №8. С. 435-441.
[111] Циркуляр Попечителя Московского Учебного округа №32540 от 1911, 21 сентября, «О заблаговременном предоставлении губернаторам списков лиц, отправляющихся в образовательные экскурсии от высших и средних учебных заведений, а также списков городов, «кои экскурсанты предполагают обозревать» // ГАКО. Ф. 429. Оп.1. Д. 334. Л.109.
[112] Циркуляр Попечителя Московского Учебного округа № 17765 от 1912, 5 июня «О необходимости заблаговременно уведомлять губернаторов о проведении экскурсий с приложением списка городов, учреждений, предположенных к посещению и списков участников экскурсии (циркуляр №121 от 11 февраля 1911 г. Министра Народного просвещения). Дополнено циркуляром №558 от 8 августа того же года // ГАКО. Ф. 429. Оп.1. Д. 334. Л. 163.
[113] Циркуляр Попечителя Московского Учебного округа №16988 от 1909, 14 июня о правильном применении специального тарифа №6900, установленного на проезд учащихся в образовательные экскурсии // ГАКО. Ф. 429. Оп.1. Д. 334. Л. 36.
[114] Циркуляр Попечителя Московского Учебного округа № 13857 от 1913, 29 марта об ограничении числа лиц, сопровождающих ученические экскурсии // ГАКО. Ф. 429. Оп.1. Д. 334. Л.162.
[115] ГАКО. Ф. 429. Оп.1. Д. 334. Л.64.
[116] Там же, л. 89.
[117] Циркуляр Попечителя Московского Учебного округа №23285 от 1913,7 июня «О создании Комиссии по приему ученических экскурсий при Киевском учебном округе в связи с проведением текущим летом Всероссийской выставки» // ГАКО. Ф. 429. Оп.1. Д. 334. Л.161.
[118] Усыскин Г.С. Очерки истории российского туризма. М. ; СПб. : Герда, 2000. С.73.
[119] Школьные экскурсии, их значение и организация…, с. 273.
[120] Экскурсия гимназистов // Костромской листок. 1901. №61. 3 июня. C.2.
[121] Там же.
[122] Там же.
[123] Поездка гимназистов// Костромской листок. 1901. №63. 8 июня. С.2.
[124] Поездка гимназистов// Костромской листок. 1901. №63. 8 июня. С.2.
[125] Предполагаемые образовательные прогулки // Костромской листок. 1903. №54. 11 мая. С.2.
[126] Экскурсия гимназистов // Костромской листок. 1903. 14 мая. №55. С.2.
[127] Циркуляр Попечителя Московского Учебного Округа начальникам средних учебных заведений №17528 от 1904, 20 августа «О доставлении ежегодных отчетов о предпринятых учащимися под руководством наставников экскурсиях» // ГАКО. Ф.429. Оп.1. Д.317. Л.336.
[128] Жданов В. Отчет об экскурсии в Нижний-Новгород // Педагогический ежегодник Костромской общественной мужской гимназии за 1912-13 учебный год. Кострома, 1913. С.152-154.
[129] См., например: Отчет о внеклассных занятиях и об экскурсиях в 1913 уч. году // ГАКО. Ф.429. Б/ш. Д.41. Л.88- 89 об. и др.
[130] Экскурсия учеников VI класса Костромского Городского училища в г. Москве и Троице-Сергиевой Лавре// Поволжский вестник. 1907. №326. 6 мая. С.3.
[131] Там же.
[132] ГАКО. Ф.1099. Оп.1. Д.17. Л.173-173 об.
[133] ГАКО. Ф.1099. Оп.1. Д.18. Л.127.
[134] ГАКО. Ф.428. Оп.1. Д.87. Л.25 об.
[135] ГАКО. Ф. 429. Б/ш. Д. 41. Л.94 об.; Оп.1. Д. 371. Л.1 – 1 об., 6-7 об., 17-19 и др. ; Жданов В. Отчет об экскурсии в Нижний-Новгород //Педагогический ежегодник Костромской общественной мужской гимназии за 1912-13 учебный год. – Кострома, 1913.- С.152-154.
[136] ГАКО. Ф.429. Оп.1. Д. 328. Л.л. 56, 106 об.
[137] Поволжский вестник. 1908. №648. 1 июля, с.3.
[138] ГАКО. Ф.429. Б/ш. Д.41. Л.99-99 об.
[139] ГАКО. Ф. 430. Оп.1. Д. 43.
[140] ГАКО. Ф.428. Оп.1. Д.87. Л.122-122 об.
[141] ГАКО. Ф.428. Оп.1. Д.87. Л. 174-174 об.
[142] Пикторский П.Н. Геологические экскурсии по губерниям Ярославской и Костромской // Труды Ярославского Губернского Статистического комитета / под ред. А. Фогеля. Вып.4. Ярославль, 1868 и др.
[143] Юницкий А.А. Экскурсия лесничих Казанской губернии в Ильинское и Звениговское лесничество летом 1912 года. Спб.: Тип. Градоначальства, 1913. 35 с. ; Экскурсия прибалтийских лесничих в некоторые заграничные лесничества в 1904 году. СПб.: Вейерман, 1905. 53 с.
[144] Чайковский Н.В. Первая заграничная экскурсия Союза Сибирских маслодельных артелей в 1914 г. Курган : тип. Народной Газеты, 1915. 248 с. ; Меркулов А., Хейсин М. Кооперативная пропаганда и культурно-просветительная работа в кооперативах. СПб. : тип. Л.Я. Ганзбурга, 1914. 64 с.; Евдокимов А. Кооператоры и внешкольники. М. : Защита , 1915. 16 с. и др.
[145] Например, см.: Ширман Н.Г. Экскурсии крестьян // Известия Костромского губернского земства. 1914. Вып.2. С.1-7 и др.
[146] Экскурсант Ч. Экскурсия крестьян в город Повенец и с. Шуньгу // Вестник Олонецкого губернского земства. 1907. №16. С.17. Благодарю А.Ю. Петешина за указание на этот источник.
[147] Дал имя кружку «чайковцев» [Электронный ресурс] // Хронос : всемирная история в интернете. –URL: http://www.hrono.info/biograf/bio_ch/chaykovski_nv.php. Дата обращения 13.11. 2010.
[148] Брешко-Брешковская Е. Памяти друга [Электронный ресурс] // Николай Васильевич Чайковский. Религиозные и общественные искания. Париж. 1929. С. 7. – URL: http://www.hrono.info/biograf/bio_ch/chaykovski_nv.php .
[149] Чайковский Н.В. Первая заграничная экскурсия Союза Сибирских маслодельных артелей в 1914 г. Курган : тип. Народной Газеты, 1915. С. VII.
[150] Чайковский Н.В. Первая заграничная экскурсия Союза Сибирских маслодельных артелей в 1914 г. Курган : тип. Народной Газеты, 1915. С.26.
[151] Там же. С. 79.
[152] Там же. С. 85.
[153] Чайковский Н.В. Первая заграничная экскурсия Союза Сибирских маслодельных артелей в 1914 г. Курган : тип. Народной Газеты, 1915. С.93.
[154] Редакция. Viribus unitis // Русский экскурсант. 1914. №1. С. III.
[155] Там же.
[156] Редакция. Viribus unitis // Русский экскурсант. 1914. №1. С.3.
[157] Гартвиг А.Общественное воспитание в коммерческих училищах // Вестник воспитания. 1904. №3. С.79.
[158] Хроника // Вестник воспитания. 1903. № 1. С. 122-123.
[159] Цит по: Вахитова Т. «Русский американец» в Петербурге [Электронный ресурс] // Топос : литературно-философский журнал. 2004. №9. – URL : http://www.zarplata.ru/a-id-13251.html . Дата обращения 12.09.2007.
[160] Гревс И.М. Виктор Петрович Острогорский как учитель. (Наброски воспоминаний ученика). СПб., 1902. 16 с.
[161] Гревс И.М. К теории и практике «экскурсий» как научного изучения истории в университете. СПб., 1910. С.11.
[162] Гревс И.М. К теории и практике «экскурсий» как научного изучения истории в университете. СПб., 1910. С.. 5.
[163] Там же, с.6.
[164] Архив Петербургского отделения Российской Академии наук (далее — ПФА РАН). Ф. 726. Оп.1. Ед.хр.171.
[165] Образовательные поездки в средней школе / Тенишевское училище. Изд.2-е, переработ. и доп. СПб., 1912. 347, IV : ил., таб.
[166] Там же, с.17.
[167] Образовательные поездки в средней школе / Тенишевское училище. Изд.2-е, переработ. и доп. СПб., 1912. С.4.
[168] Там же, с.7.
[169] Образовательные поездки в средней школе / Тенишевское училище. Изд. 2-е, перераб. СПб. : тип. «Общественная польза», 1912. С.15.
[170] Там же, с.10.
[171] Образовательные поездки в средней школе / Тенишевское училище. Изд. 2-е, перераб. СПб. : тип. «Общественная польза», 1912. С.253.
[172] Suum cuique (лат.) – каждому своё.
[173] Образовательные поездки в средней школе / Тенишевское училище. Изд. 2-е, перераб. СПб. : тип. «Общественная польза», 1912. С.253.
[174] Там же, с.266.
[175] Там же, с.305.
[176] Там же, с.313.
[177] Там же, с. I.
[178] Там же, с.9-10.
[179] Бестужевки — девушки, которые учились на Высших бестужевских женских курсах, преподавателями которых, как правило, были профессора классических университетов.
[180] Степанов С.Г. Закс А.Я. [электронный ресурс] // Педагогическая энциклопедия. – URL : http://www.otrok.ru/teach/enc/index.php?n=8&f=14 (Дата использования 12.10.2009)
[181] Ежегодник С.-Петербургского восьмиклассного коммерческого училища в Лесном. 1908 год. СПб., 1908. (Паг. 2-я). С.10.
[182] Школьные экскурсии, их значение и организация / под ред. Б.Е. Райкова. Изд.2-е, доп. Пг. : гос. изд-во, 1921.С. 89.
[183] Школьные экскурсии, их значение и организация / под ред. Б.Е. Райкова. Изд.2-е, доп. Пг. : гос. изд-во, 1921.С. 90.
[184] Там же. С. 99.
[185] Там же. С.100-101.
[186] Школьные экскурсии, их значение и организация / под ред. Б.Е. Райкова. СПб., 1910. (Педагогический ежегодник / СПб. Лесное коммерческое училище. Т.2.). СПб. : тип. Б.М. Вольфа, 1910.
[187] Школьные экскурсии, их значение и организация / под ред. Б.Е. Райкова. СПб., 1910. (Педагогический ежегодник / СПб. Лесное коммерческое училище. Т.2.). СПб. : тип. Б.М. Вольфа, 1910. С. 13-14
[188] Гревс И.М. Из университетских лет // Былое. 1918. Кн.6. №12. С.77.
[189] Гревс И.М. К теории и практике «экскурсий», как орудия научного изучения истории в университетах // Журнал Министерства народного просвещения. Новая серия. 1910. Ч.28. Июль. С.32 (паг.4).
[190] Закс А.Б. Эта долгая, долгая, долгая жизнь. Кн.1. М. : ГИМ, 2000. С.234.
[191] Гревс И.М. К теории и практике «экскурсий»…, с.49-50.
[192] Гревс И.М. К теории и практике «экскурсий»…, с.52-53.
[193] См. : Хаттон П.Х. История как искусство памяти. СПб., 2004; Йейтс Ф. Искусство памяти. СПб., 1997; Йейтс Ф. Джордано Бруно и герметическая традиция. М., 2000.
[194] См.: М. Хальбвакс . Социальные рамки памяти. М., 2007.
[195] Анциферов Н.П. Из дум о былом : Воспоминания. М., 1992. С.291.
[196] Анциферов Н.П. Из дум о былом…, с.278.
[197] Анциферов Н.П. Из дум о былом…, с.282-283.
[198] Анциферов Н.П. Из дум о былом…, с.289.
[199] Гревс И.М. К теории и практике «экскурсий» как научного изучения истории в университетах. СПб., 1910. С.37.
[200] Там же.
[201] Культурно-исторические экскурсии. (Москва, московские музеи, подмосковные) / Под ред. Н.А. Гейнике. М.: Новая Москва, 1923. Ч. 1. С.3.
[202] Анисимов А. Князь С.Н. Трубецкой и московское студенчество // Вопросы философии и психологии. 1906. Кн.1. С.177. Благодарю И.Л. Кызласову за указание на этот источник.
[203] Анисимов А. Экскурсия студенческого общества в Грецию // Вестник воспитания. 1904. №2. С.118.
[204] Анисимов А. Экскурсия студенческого общества в Грецию // Вестник воспитания. 1904. №2. С.119.
[205] Анисимов А. Экскурсия студенческого общества в Грецию // Вестник воспитания. 1904. №2. С.117.
[206] Кызласова И.Л. Заметки о двух студентах из университетского выпуска 1904 года: Павле Флоренском и Александре Анисимове // Искусство христианского мира. 2009. Т.11. С. 541-552.
[207] Анисимов А. Экскурсия студенческого общества в Грецию // Вестник воспитания. 1904. №2. С.120.
[208] Там же. С. 128.
[209] Анисимов А. Экскурсия студенческого общества в Грецию // Вестник воспитания. 1904. №2. С. 126.
[210] Анисимов А. Экскурсия студенческого общества в Грецию // Вестник воспитания. 1904. №2. С. С.127.
[211] Там же. С.129
[212] Там же. С.130.
[213] Анисимов А. Экскурсия студенческого общества в Грецию // Вестник воспитания. 1904. №2. С.140.
[214] Гейнике Н.А. Культурно-исторические экскурсии. Основные вопросы методологии и методики культурно-исторических экскурсий // Культурно-исторические экскурсии : Москва, московские музеи, подмосковные / Под ред. Н.А. Гейнике. М.: Новая Москва, 1923. Ч. 1. С.9-10.
[215] Анисимов А. Князь С.Н. Трубецкой и московское студенчество // Вопросы философии и психологии. 1906. Кн.1. С 177-178.
[216] Хвостов В. Памяти дорогого товарища кн. С.Н. Трубецкого // Вопросы философии и психологии. 1906. Кн.1. С.12-13.
[217] Бакушинский А.В. Исторические экскурсии как способ углубления и повторения учебного курса // Бакушинский А.В. Исследования и статьи. М. : Сов. художник, 1981. С.91.
[218] Там же.
[219] Бакушинский А.В. Исторические экскурсии как способ углубления и повторения учебного курса // Бакушинский А.В. Исследования и статьи. М. : Сов. художник, 1981. С.94.
[220] Там же, с.95.
[221] Гревс И.М. К теории и практике «экскурсий»… С. 27.
[222] Когда я, по возвращении, виделся с уважаемым редактором «Ж.М. Н. Пр.», он предложил мне описать на страницах последнего ход и результаты поездки. Тогда не пришлось найти досуга для исполнения этого дела, но ныне (лучше поздно, чем никогда!) обращаюсь к раньше любезно предоставлявшемуся гостеприимству.
[223] Когда мне приходилось – в докладе «историческому обществу при С.-Пб. Университете» об «истории – учебном предмете» и о задачах открывавшейся тогда при Обществе «педагогической секции» — ставить в 1891 г. Вопрос о необходимости «исторических путешествий», речь шла еще только о desideratum; и мне самому экскурсии рисовались тогда больше средством самообразования учителей, чем обучения их питомцев. – См. «Историческое обозрение», т. III, отд. 2, стр. 33-34.
[224] См. ряд указаний на данные о практике школьных экскурсий на западе и о первых опытах их (именно в кругу указанных предметов) у нас в статье Н.Ф. Арепьева «Вестник воспитания», 1899 (апрель); ср. его же заметку там же в 1901г. и в «Русской школе» за 1900 г. Автор сообщает некоторый интересный библиографический материал.
[225]См. «Памятную книжку» училища за 1900-901 уч. год, где напечатана моя статья о значении экскурсий и указаны те, которые тогда были осуществлены школой. Мною лично (в годы, когда я работал в училище) устроены были прогулки в Петербург «по следам Петера Великого» и большая поездка с учениками в Киев. Положенное историческим экскурсиям начало там же в следующие годы с большей энергией и искусством развивал преподаватель истории А.Я. Закс. Им организованы были посещения Новгорода, Пскова, старых городов Поволжья, Приуралья и далекого севера (со включением Соловецкого монастыря) и мн. др. – Устраивались исторические экскурсии, впрочем, и в некоторых правительственных гимназиях. Теперь традиция поддерживается и расширяется в «Лесном Коммерческом Училище» тем же А.Я. Заксом. В скором времени училище предполагает выпустить руководящую статью по данному вопросу с библиографией. В последние годы исторические экскурсии сильно выдвинуты исторической гимназией М.Н. Стоюниной.
[226] Сведений о деятельности экскурсионной комиссии при Московском Педагогическом Обществе имеется мало, и предпринятое ею издание пособий для экскурсий, по-видимому, не пошло дальше прекрасной статьи А.А. Кизеветтера «Московский Кремль в его истории», с приложением заметки А.И. Калишевского «Литература истории и археологии Кремля» (см. Труды Моск. Педаг. Общ. Т.I).
[227] В начале 1900-х годов много ездил за границу с учениками Казанской 1-й гимназии (в Палестину, Грецию, Италию) преподаватель г. Горталов, но судя по печатавшимся отчетам (в «Циркулярах по Казанскому учебному округу», 1900,19001 г. и в «Сообщениях Палест. Общества», 1900 г.) экскурсии его поставлены были слабо и плохо могли служить интересам исторического образования учеников.
[228] Во время бесед о преподавании истории на первых курсах для учителей средней школы (в Петербурге летом 1906 г.) мною возобновился вопрос об исторических экскурсиях. Тогда именно возникла мысль об учреждении подобного кружка для теоретической разработки и практического осуществления дела. Теперь, когда сильно оживляется интерес к памятникам старины, возможно было бы привлекать к вопросу археологов и художников. Ныне зарождается «Музей старого Петербурга» и «Общество изучения допетровского русского искусства». Увлеченные любители древности предпринимают, как слышно, издание коллекции иллюстрированных описаний замечательных по своим памятникам старых русских городов (наподобие иностранных – «Les velles d’art celebres», «Beruhmte Kunststatten», «Italia Artistica» и т.д.). Это – превосходное начинание. Может быть, хорошо бы «историческому экскурсионному кружку», о котором здесь идет речь, аффилиироваться [присоединиться – Л.С.] к этому симпатичному по замыслу Обществу.
[229]Практическая инициатива систематической организации экскурсий за границу предпринята с 1909 г. в Москве Обществом распространения технических знаний: но там имеются в виду интересы не учащихся, а учителей начальных школ.
[230] По отношению к средней школе см. интереснейшую книгу H. Stoy, Pedagogik der Shulreise (Jena, 1900), Ср. брошюру H. Kanter. Beitrage zur praktischen Ausgesteltung der Ferienreisen mit Schulern (Leipzig, 1900; у него указания на литературу вопроса). Но о систематических экскурсиях исторического характера студентов университетов с профессорами мне неизвестно. Посещения музеев и памятников своего города при чтении курсов по археологии или истории искусства, конечно, производятся. Мне самому приходилось бывать в 90-х годах на таких «подвижных» лекциях профессора Сорбонны Шарля Лаглуа в готических памятниках Парижа. Но это делается и у нас. Нынешний год профессор Баумгартен читает в Фрейбурге курс, посвященный местному собору, и изучает его реально, живьем. Так же в Риме читаются практические курсы топографии античного города и в том же Фрейбурге проф. Фабрициус делает экскурсии в область римского limes в связи со своими чтениями и т.д., и т.д.
[231] До настоящего времени мне не удавалось за недостатком времени, последовательно собирать материал по данному пункту; но я намерен это сделать и буду глубоко признателен тем из коллег, интересующихся делом и особенно работавших над его организацией, которые не откажут, прочтя настоящую заметку, сообщить мне свои указания.
[232] Защищая этот тезис, невольно вспоминаю один случай из общения моего с покойным учителем В.Г. Василевским. Когда я в молодости отправился за границу в ученую командировку, он набрасывал при мне инструкцию для моих занятий там. Я стремился провести часть времени в Италии, и он посылал меня туда. На вопрос мой, как же обосновать свое отправление, он шутливо, с своей особенной добро-лукавой улыбкой ответил: «Ну напишем: для расширения вашего миросозерцания», – Сказать так в официальной бумаге было нельзя; но мысль высказывалась замечательно верная, и я в Италии впервые почувствовал значение монументальных штудий для того, кто хочет обладать широким историческим опытом. Крупный ученый, хотя сам мало путешествовавший, глубокой интуицией понимал, какие перспективы открывает соприкосновение с памятниками. Когда я в Италии увлекался римской топографией, христианскими катакомбами, даже этрусскими могилами и сообщал В.Г. Василевскому свои сомнения, не следует ли опасаться таких отвлечений от главной задачи, разработки диссертации, он успокаивал меня в письмах: «Не тревожьтесь, делайте, надо через это пройти». – Теперь и я твердо передаю ученикам заветы учителя, оправданный собственным трудом: Идите навстречу подлинным следам мировых культур»!
[233] Не хочу сказать, что большее число было бы уже стеснительно для выполнения охарактеризованной задачи: мне кажется, что емкость подобной экскурсии может выдержать человек 25-30. В данном же случае несколько лиц, вполне подходящих, не могли ехать по разным случайным причинам. Других, желавших, но неподготовленных, мы опасались включить.
[234] Шести-семинедельное путешествие обошлось каждому участнику приблизительно в 250 р. Нужно, впрочем, сказать, что хотя дело велось скромно и экономно, но ни в чем необходимом мы себе не отказывали.
[235] При следующем опыте будет детально разработана и эта сторона. Настоящая же экскурсия не поспела, да и не решилась бы просить больших льгот, так как не знала, как удастся опыт. Производя его, как первый, она брала на себя и материальные жертвы.
[236] То обстоятельство, что церкви в Италии открываются почти вместе с появление солнца – отличное условии, чтобы устроить длинный рабочий день.
[237] Детальное изучение роста Венеции выходило па пределы нашего плана. Но дело само по себе очень интересно, и руководителям экскурсий в Италию следует подготовлять вопрос еще до выезда. Существуют хорошие поco6ия. Надобно иметь в виду популярные описания города и его памятников с историческими очерками и многочисленными иллюстрациями в известных коллекциях— P. Gusmany Venise („Les villes d’art сelеbres»), G. Pauli, Venedig („Beruhmte Kunststatten»), P. Molmenmi, Venezia („Italia artistica»), Th. Okey, Venice („Medieval towns»). Эти коллекции незаменимы для экскурсий. Текст не всегда обстоятелен; но подбор снимков с памятников хорошо вводить в наблюдение. См. еще книгу П. IIерцова, Венеция (С.-Пб. 1905), и немецкую монографию Н. v. Zwicdineckc-Sudenhorst, Venedig als Weltmacht ц. Weltetndt (в coбрании „Monographien aus Weltgesclvichte»). — Новейший солидный труд по древнейшей истории Венеции — это книга H. Kretschmayr, Gcschichte v. Venedig (Ibid. 1905). Прекрасное поco6иe как раз для изучения монументальной, художественной и бытовой истории Венеции, представляет, труд P. Molmenti, La storia di Venezia nella vita privata dalle origini alla caduta della repubblica (4 ed. vol. I, II, Bergamo, 1905). См. еще преимущественно для справок об истории венецианской торговли Ad. Schaube, Handelsgescichte der romanichen Volker… bis zum Ende der Kreuzzuge (Munchen, 1906), Cp. W. Lene1, Die Entstehung der Vorhcrrschaft Venedig in der Adria (Strassburg, 1807). В указанных трудах можно найти и дальнейшую библиографию. Важная обязанность устроителей научно-образовательных путешествий, собирать такую литературу и оповещать о ней в помощь другим.
[238] Италия в последние годы сильно идет вперед в области организации музеев: они упорядочиваются, согласно требованиям науки и снабжаются мало-помалу хорошими каталогами.
[239] Это—любопытная особенность, связанная с характером средневековой торговли, такие «фактории» иностранных коммерсантов в важных центрах обмена. Венецианцы сами строили себ4 fondachi (обширные многоэтажные дома-острова, имевшие часто вид крепостей) в Koнcтaнтпнoпoле и городах Леванта. См. Simons- feld, Der Fondaco in Venedig und die deutsch-veneziaiyschen Handelsbeziehungen (Stuttgart, 1887). В более общем смысле — W. Sombart, Der moderne Capitalismus (1 Bd, Leipz. 1902; русск. перев. Базарова и Степанова). Надо иметь ввиду и популярные пособия: книгу А. Дживелегова, Средневековая торговля (С.-Пб. 1904) и даже статью Giry et Revilte (Lavisse-Rambaud, Hist. Gen. de l’Europe, t. II), Le commerce- et l’industrie au mоуen age. Необходимо помнить и классический труд Heyd—Reniaud, Hist, du commerce du Levant (1885—86).
[240] Очень полезным пособием при систематическом изучении Венеции для начинающих является прекрасно составленный историко-художественный путеводитель— Max Semrau, Venedig (в собрании «Der moderne Cicerone», Leipzig, 1905). Автор говорить: «Venedig ist unter alien Kunststadten ltaliens die ausgcsprochendste Individualitat… Die Stadt selbst und ihre Kunstwerke gehoren zusaramen und erklaren sich gegenseitig». — Оттого он хочет: «Den Besuch so fuhren, dass das Gesehene sich allmahlich zu einem Gesamtbilde der venezianischen Knltur und Kunst gestaltet».—И автор мастерски выполняет задачу. Хорошо еще пользоваться книгой J. Rnskin, The stones of Venice (есть франц. перевод). Интерес некоторых из наших сочленов шел дальше венцианского «Fruh» — и «Hoch-renaissance». Любовались и декоративным мастерством Тьэполо, невольно заглядывали в новую Венецию. Но то были уже самостоятельные экскурсы отдельных любителей, и здесь им содействовал В. А. Головань. См. Ph. Monnier, Venise au XVIII siecle (I’. 1907).
[241] Вспомним в известном сочинении Ph. Monnier; de Quattrocento (P. 1901, t. II) превосходную характеристику жестоко-великолепной культуры ферраррского ренессанса.
[242] Эти города — все на одной линии: Venezia — Padova — Ferrara — Ravenna, и близко отстоят друг от друга.
[243] См. его труд — Д.В. Айналов, Мозаики IV и V веков (C.-II6. 1895) и работу ближайшего товарища и друга его Б.К. Pедина, Мозаики равеннских церквей (С.-Пб. 1896).
[244] Может быть, систематически правильнее было начать с Равенны (и даже Рима), потом перейти на Венецию, чтобы эволюционно изучать вопрос. В таком смысле предлагает план многократного путешествия по Италии для изучения ее искусства сначала древнего, но всей ее поверхности, потом также — средневекового и нового оригинальная книга J. Schopfer, Voyage idеal en Italie (P. 1899). Но для этого требуется очень много времени, а его у нас не хватало: приходилось мириться с этим и идти нередко снизу вверх.
[245] Прекрасными знатоками Равенны являются французский ученый Ch. Diehl и итальянский — Corrado Ricci. Оба дали специальные путеводители по Равенне и общие описания ее в названных выше коллекциях «художеств. городов».
[246] См. журнал «Научное Слово» за 1903 г. (Первый день во Флоренции).
[247] См. интересную попытку подобного рода относительно знаменитой средневековой столицы Фландрии, Брюгге: Н. Fierens Gevaecrt, Psycliologie d’une ville; essai sur Bruges (P. 1901). Знаменитое «Voyage en Italie» Тэна заключает подобного же рода материал для исторической Флоренции. Книга эта все время сопровождала нас.
[248] Горестно только, что приходится изучать это величие единственной в истории человечества старины лишь по следам и остаткам. «Историческая Флоренция исчезает» под давлением вкусов современного делового материализма, пристрастия к удобствам и требованиям гигиены. Новейшие перестройки города уже уничтожили много драгоценного. Разрушен, например, старый центр Флоренции (mercato vecchio) с множеством удивительных реминисценций древности, которые еще можно было видеть в 80-х годах. Уничтоженные памятники сохранены, по крайней мере, в репродукциях (см. роскошное издание «II vecchio centro di Firenze», Firenze 1899— 1900). Но надо спешить, чтобы взглянуть хотя бы на почтенные лохмотья старой великолепной мантии, которую грозит заменить новенькое безвкусное платье. См. скорбно-одушевленный очерк исчезающей Флоренции в интересной книге талантливого патриота родной старины, Guido Carocci, Firenze scomparsa. Ricordi storicoartistici (Firenze, 1898). Им же составлен подробный, очень важный путеводитель по окрестностям Флоренции («I dintorni di Firenze» 2 ed. vol I. 1908). См. еще специальный путеводитель Marcotti, Guide-souvenir de Florence (с библиографией об отдельных памятниках) и особое издание V. Alinari, Eglises et couvents de Florence (Fl. 1905). Важно пользоваться .J. Ruskin, Mornings in Florence (есть франц. и русск. перевод: «Прогулки по Флоренции»). Ср. Leader Scott, Echoes of Florence (1907). Описания Флоренции имеются в колл. «Beruhmte Kunststatten» (cor. Pauli) и в „Les villes d’art celebres» (текст Gebhart).
[249] Литература по истории Флоренции, которой удобнее всего пользоваться при первоначальном изучении вопроса, указана в моей статье под словом «Флоренция» в «Энциклопедическом словаре» Брокгауза-Ефрона и в моих статьях — «Происх. своб. Флоренции» в «Научном слове» за 1904 год. После того вышел второй том Davidsohn, Geschichte v. Florenz (Berlin, 1908) и второе издание P. Villari, I primi due secoli della storia di Firenze (Fir. 1905), а также второй том A. Doren Studien aus der florentiner Wirtschaftsgeschichte (Stuttgart, 1908). См. еще P. Santini, Studi sull’antica costituzione del comune di Firenze (Archivio storico Italiano, 1900, 1903). У них также богатые библиографические указания.
[250] Всего требуется , приблизительно, четыре раза по 8—10 минут, чтобы обогнуть всю римскую ограду. В своих статьях «о происх. свободной Флоренции» я предлагаю краткий опыт топографической истории города. Планы старой Флоренции можно найти у Davidsohn, Gesch. v. Florenz, т. I, и в книге Witte, Dаnteforschungen, т. II.
[251] Это — только догадка, приблизительное обобщение; но гипотеза кажется мне очень плодотворной и чуется вероятной при объяснении целого ряда интересных данных, и ею развевается много недоумений отрывочной традиции флорентийской старины. Работы Villari, Davidsohn, Doren, Santini, указанные выше, дают для истолкования вопроса ценный материал.
[252] Я набросал историю нескольких храмов — San Miniato, San Lorenzo, Santa Maria del fiore, San Giovanni), общественных дворцов (palazzo Yecchio, Bargello) и частых патрицианских жилищ (palazzo Riccardi, Pitti). Это заставило вглядеться и в религиозное, и в муниципальное прошлое Флоренции, восстановить ряд любопытных бытовых картин, кончая пышным расцветом в эпоху владычества дома Медичи, проходя раньше через предшествовавшие, более скромные поколения. Перед тем как идти в монастырь-музей св. Марка, украшенный фресками Фра Анджелико, прославленный деятельностью Савонаролы (изучение мистической Флоренции) я сообщил о развитии монастырской архитектуры или, лучше, о характере монастырской оседлости и общежития, о развитии плана монастырей и устройстве их частей. См. для «того удобные пособия С. Nlart, Manuel d’archeologie francaise (t. II, P. 1904), ст. Pallustre „Abbaye» въ „Grande Encyclopedie: Albert Lenoir, Architecture monastique (P. 1852-56), J. Schlosser, Die abendlandieche Klosteranlage des Mittelalters (Wien, 1889).
[253] Так мы постарались как бы проделать на местах ряд сцен, рассказанных в хронике Дино Компаньи, воспроизвести трагические события (например, гибель Buondelmonte в 1215 г. и начало распрей Гвельфов и Гибеллинов) и кровавые столкновения, общественные собрания и празднества.
[254] В книге Кrаиs, Dante (Berlin, 1897), p. 21 ss. помещен об этом особый этюд с указанием литературы. Ср. P. Gauthiez, Dante (Р. 1908), р. 9 ss.
[255] Теперь органом обобщенного выражения взглядов группы является коллективный труд “Histoire dе l’art” под общеq редакцией Andre, Michel.
[256] Это последнее явилось предметом одной из самых лучших прогулок. Мы провели в монастыре полдня и многому научились там для уразумения «итальянской мистической души» перед трогательными картинами святого мастера. Он стал одним из наших любимцев, и мы везде искали его в других городах. См. G. S. Godkin, The monastery of San Marcs (Flor. 1898).
[257] Мы часто и по долгу ходили в длинном первом коридоре Уффиций, где они расположены, а также по первым залам Академии.
[258] И здесь мы пользовались скульптурой и живописью не только “an und fur sich”, но и как материалом для познания флорентийской культуры. Скульптура Гиберти, живопись Гирландайо, да и других прекрасно вводили нас в ощущение жизни, движение которой наполняло эти улицы и площади, церкви, дворы, дома, общественные здания, которые нами посещались.
[259] Здесь, конечно, нет места для разбора содержания этих стильных картин выдающихся сьенцев, флорентинцев и художников из других центров Тосканы даже Италии. Укажу лишь полезное noco6ие: J.B. Supinj, II campo santo di Pisa (Fir. 1896). Cp. P. Schubring, Pisa (“Beruhmte Kunststatten”).
[260] См. специальный хорошей путеводитель — A. Tognetti, Guida di Sau Gimignano (Fir. 1899) и превосходно иллюстрированный этюд К. Pantini, S. Gimignano (в “Italia artistica”). Сапн Джиминьяно интересен еще как пример того, что даже второстепенные города в Италии являются обладателями первоклассных художественных памятников.
[261] См. полезные этюды L. Zdekauer — 1) La vita pubblica dei Senesi nel ducento (Siena 1897) и 2) La vita privata etc. (1896). Нелишнее указать сборник хороших лекций разных авторов по вопросам итальянской культуры XIII-XVIII в. в отдельных томиках под общим заглавгем —“La vita italiana”. Oн прекрасно вводит начинающих в эпоху.
[262] При систематизации наблюдений из области искусства мы пользовались обычными солидными руководствами Springer, Lubke—Semrau, Woermann, A. Michel; читали талантливые “apercus” и искали библиографию в изумительной книжке S. Reinach, Apollo; постоянно имели с собою классический справочник — Burckhardt, Cicerone. — Но следует помнить, что особенно обширный материал для Италии дает еще неоконченный многотомный труд — A. Venturi, Storia dell’arte italiana. – Для Сьены также существуют отдельные томики в много раз цитированных коллекциях знаменитых городов.
[263] От Флоренции, через Прато, Цистою, Лукку, Пизу, С.-Джимниньяно — в Сьену. — Некоторые, знавшие Сьену, один день оторвали oт нее для посещения двух характерных городков, расположенных к югу от нее —Montepulciano и Pienza: это — также любопытные реминисценции «кватгроченто». Тем, кто имеет лишнее время, из Сьены необходимо посетить замечательный монастырь — Monte— Olivetо Maggiore, интересный и как сооружение, и по фрескам Луки Синьорелли и Содомы, которые украшают его chiostro. — См. для путешествия по Тоскане E. Muntz, Florence et la Toscane (2 ed.); или еще — P. Bourget, Sensations d’ltalie, и недавно вышедшую книгу A. Maurel, Petites villes d’ltalie (P. 1906). — Я сообщаю, конечно, не исчерпывающую литературу, а ряд удобных для экскурсий пособий к примеру.
[264] P. Sabalier, La vie de St. Francois d’Aseis» (P. 1894 и множество позднейших изданий). Образ Франциска, может быть, в самом деле, «модернизирован» автором: но основа истины о нем истолкована им превосходно, и рамки жизни его воспроизведены с редкой красотой и индивидуализированной правдивостью. Ср. В. И. Герье, Франциск, апостол нищеты и любви (М. 1908). Для изучения города — W/ Goetz Assisi (Leipzig 1908; “Beruhmte Kunststatten”).
[265] «Хвала тебе, Господи, в сестре нашей матери земле, которая нас поддерживает и бережет, и родит всякие плоды и тысячи ярких цветов и трав. Хвала тебе, Господи, в тех, кто прощает во имя Твоей любви, кто терпит беды и муки. Блаженны те, кто крепко хранит мир, ибо они будут тобой венчаны».
[266] Известно, что под таким выразительно-причудливым именем св. Франциск шутливо обозначал совокупность низменных влечений нашего тела.
[267] Желающие сами быстро знакомились с форумом, Палатином, главными музеями античных памятников.
[268] Это был — самый древний пласт того процесса художественного творчества, который мы изучали, идя назад, в Венеции и Равенне.
[269] Исчерпать Рим, даже если брать только один какой-нибудь слой его долгой («вечной») истории в рамках короткого посещения — совершенно немыслимо. — Замечу здесь, что при наличности большего количества времени, чем было у нас (если бы мы имели в распоряжении лишние две-три недели), Рим христианского и папского средневековья и ренессанса — составляет великолепный объект экскурсионного изучения. Средневековые (религиозные и гражданские памятники там разнообразны, сильны и характерны. Что касается возрождения, то, — если Флоренция неоспоримо является первым центром ранней его фазы (“Fruhrenaissance”), — Рим есть руководящий очаг его расцвета (“Hochrenaissance”). В этом именно смысле см. как чрезвычайно удобное исходное пocoбиe (кроме классических трудов, изображающих эпоху) талантливую небольшую книгу К. Brandi, Die Renaissance in Florenz und Rom (только что вышло 3-е издание — Leipzig, 1910). Римская топография и монументальная история в средние века изучена не очень хорошо; но много данных есть у Gregorovius, Geschichte der Stadt Rom im Mittelalter (8 то- мов, 6-е изд. — Есть итальянский перевод с дополнениями; pyccкий перевод остановился пока на 4-м томе). Ср. еще в коллекции “Les villes d’art celebres” два очень xopoшие томика Bertaut для «по-античного» Рима.
[270] Прогулка по Казентино должна была окончиться посещением Arezzo (это—тоже вторая Флоренция» в отраженном виде). Есть отличнейший путеводитель – С. Beni, Guida illustrata del Casentino (Firenze, 1889).
[271] Многие побывали еще вместе в Милане, а затем по разным маршрутам через Германию вернулись домой.
[272] Может показаться: мы слишком быстро сделали слишком много. Не улетучатся ли легко следы? Думаю, что если такое быстрое делание происходит интенсивным трудом, ложащимся на подготовленную почву и имеющим быть фиксированным дальнейшими занятиями, — результаты его должны становиться прочными.
[273] Многие местности Германии, Бельгии и Голландии, Франции, Испании — дадут превосходный материал.
[274] Если говорить только о ближайших к ней странах, можно указать Палестину, Малую Азию, Египет, Тунис.
[275] Вспомним Прибалтийский край с немецкой физиономией (я имею в виду представить план экскурсии туда), затем Вильну, Варшаву и некоторые другие старые города в Польше.
[276] Добкин А.И. Н.П. Анциферов: материалы к биобиблиографии //Анциферовские чтения: Материалы и тезисы конференции 20-22 декабря 1989 г. Л.,1989. С.9-23.
[277] «О монархии», «Пир», «Новая жизнь» (лат.).
[278] Мир, милосердие, справедливость (итал.).
[279] Работая много лет спустя над Достоевским, я смог вполне оценить метод работы Ивана Михайловича. Так, например, термин Земля — Достоевский употребляет в своем особом смысле, точно так же особый смысл он вкладывал в термин «камни», когда употреблял его в связи с проблемой о культурном наследии. (Прим. Н. П. Анциферова.)
[280] Гвёльфы и гибеллины — политические партии в Италии XII—XV вв. Гвёльфы — противники владычества Священной Римской империи (Гогенштауфенов) на Апеннинах, гибеллины — сторонники. Одному из эпизодов их борьбы между собой посвящена книга И. М. Гревса «Кровавая свадьба Буондельмонте» (Пг., 1923). См. также: Баткин Л. М. Гвельфы и гибеллины во Флоренции // Средние века. 1959. Вып. 16.
[281] Гревс И. М. К теории и практике «экскурсий» как орудия научного изучения истории в университетах. СПб., 1910.
[282] Межи с севера на юг и с запада на восток (лат.).
[283] Прекрасная Венеция (итал.).
[284] Кроме перечисленных Н. П. в экскурсии участвовали А. А. Знаменская, М. Каган-Шабшай (Авербах) и Н. Мальцева.
[285] Август Адамович казался нам мизантропом. Грузный, с рыжими усами и в золотых очках он всех профессоров, кроме Ивана Михайловича, называл дураками. Учеными он признавал только Моммзена и Ранке. Ненавистник брака, Тентель свою семейную жизнь устроил неожиданным образом: он женился на своей кухарке. Впоследствии в Латвии он был 2 года министром народного просвещения. (Прим. Н. П. Анциферова.)
[286] Речь идет о Тамаре Платоновне Карсавиной (в первом браке — Мухиной, во втором — Брюс, 1885-1978), с 1902 выступавшей в труппе Мариинского театра, а в 1909—29 участвовавшей в Русских сезонах в Париже.
[287] Помимо научной подготовки к экскурсии Гревс провел и большую организационную работу. По его настоянию в марте 1912 ректор университета Э. Д. Гримм и директор ВЖБК С. К. Булич обратились к русскому послу в Риме Н. С. Долгорукому с просьбой о ходатайстве перед итальянскими властями об обеспечении участников экскурсии льготным железнодорожным проездом и бесплатным посещением музеев. Одновременно были начаты аналогичные хлопоты и по линии российского Министерства народного просвещения. Гревсу министерство выделило для покрытия расходов 170 рублей (РГИА СПб. Ф. 139. Oп. 1. Ед. хр. 13151; Ф. 14. Oп. 1. Ед. хр. 10576; Ф. 113. Oп. 1. Ед. хр. 60).
[288] Как прекрасна молодость!
Но она все время убегает.
Кто хочет быть радостным — пусть будет:
В завтрашнем дне нет уверенности (итал.).
Начальные строки «Песни Вакха» («Canzona di Bacco»), написанной Лоренцо Медичи (Великолепным, 1449—1492) и входящей в его цикл «Карнавальные песни».
[289] Левант — древнее название восточной части Средиземного моря.
[290] Пьяцетта (piazzetta) — буквально по-итальянски — «маленькая площадь». В Венеции — Пьяцетта Сан Марко — продолжение площади Сан Марко от колокольни до самого моря.
[291] Палаццо Дукале — ерцогский дворец, или Дворец Дожей, — резиденция правителей Венеции, построен между 1309 и 1442 по проекту, приписываемому Филиппе Календарио.
[292] Торре делла Орладжино (правильно: Торре делл Оролоджио) — Часовая Башня на правой стороне площади Сан Марко, построена в 1496-99 архитектором Мауро Кодусси.
[293] Триполи будет итальянским! (Итал.)
[294] Красная рубашка (итал.).
[295] Скиавонская набережная (итал.). Скиавония — прежнее название Далмации.
[296] Морские гарибальдийцы (итал.).
[297] Так у Н. П. Анциферова.
[298] «Venezia la bella» — вторая глава заключительной (восьмой) части «Былого и дум». Впервые опубликована Герценом в «Полярной звезде» (1869, Кн. 8). Н. П. не точно передает смысл высказывания писателя о будущности Италии: «Для Венеции, может, она (будущность. — А.Д..) в Константинополе, в том вырезывающемся смутными очерками из-за восточного тумана свободном союзничестве воскресающих славяно-эллинских народностей.
[299] Гостиница «Феррари Браво» (итал.).
[300] На опущенных страницах: показ Голованем трех картин Тициана — раннего, зрелого и позднего. Спор между Голованем и Гревсом: включать ли в программу показ Тьепполо, «мастера упадочной Венеции»: «Для Владимира Александровича искусство было полноценным миром красоты, совершенно свободным от каких-либо духовных ценностей нравственного мира. (…) Зашел спор между ним и Иваном Михайловичем, для которого мир красоты был неразрывно связан с миром правды». Поездка желавших осмотреть картины Тьепполо втайне от Гревса. Мастерство искусствоведа: «В этой картине, столь мало религиозной, он показал такую глубину человеческого страдания, что все мы стояли потрясенные этим открытием, а на глазах «эстета» Голованя были слезы». Знакомство с произведениями Джорджоне и Тинторетто.
[301] Ст. 5-8 стихотворения Блока «Венеция».
[302] Разговор (итал.).
[303] Конец ст. 5 пролога к «Аду» из «Божественной комедии». В переводе М. Л. Лозинского: «…дикий лес, дремучий и грозящий».
[304] Чистилище.
[305] Они, ликуя посреди дерев,
Встречали песнью веянье восток
В листве, гудевшей их стихам припев,
Тот самый, что в ветвях растет широко,
Над взморьем Кьясси наполняя бор,
Когда Эол освободит Сирокко.
Мне жаль, что в прекрасном переводе М. Л. Лозинского не сохранено слово Пинетта. Данте ведь назвал даже местность Кьясси, где Пинетта. (Прим Н. П. Анциферова.)
[306] Искаженные заключительные строки из стихотворения Блока «Равенна». Правильный текст: «Тень Данта с профилем орлиным // О Новой Жизни мне поет».
[307] Арианство — течение в христианстве, названное по имени его основателя александрийского священника Ария (около 256—336), отрицавшего равенство трех ипостасей Св. Троицы. Осужденное ортодоксальной церковью как ересь, арианство тем не менее получило широкое распространение среди варварских племен в Западной Европе.
[308] Старый Дворец, Барджелло (итал.).
[309] Методические представления Гревса об изучении города изложены в его работе «Город как предмет краеведения» (Краеведение. 1924. №3. С. 245—258). Он писал: «Город есть (…) культурный организм, притом наглядно охватываемый». Идеи целостного подхода к изучению городской среды были позднее развиты самим Н. П. в его книгах «Город как выразитель сменяющихся культур: картины и характеристики», Л., 1926; «Пути изучения города как социального организма: Опыт комплексного подхода». 2-е изд., испр. и доп. Л., 1926 и др.
[310] Флоренция, меж древних стен, бессменно
Ей подающих время терц и нон,
Жила спокойно, скромно и смиренно.
(Буквально: Жила в мире, трезвенная и целомудренная.) («Рай». Песнь 15-я.)
[311] Дом Данте (итал.).
[312] Аla — крыло (итал.).
[313] Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. — 4-е письмо из Лондона, июля… 1790 г. В оригинале: «самая примечательнейшая вещь».
[314] См. обоснование в книге: Сапрыкин Д.Л. Образовательный потенциал Российской Империи. М.: ИИЕТ РАН, 2009. С. 68, 77.
[315] Известия ЦИК и Петроградского Совета РСД. 1917, 6 июля [Электронный ресурс] // Хронос. – URL: http://www.hrono.info/biograf/bio_ch/chaykovski_nv.php Дата обращения 12.03. 2011.
[316] Рубинштейн М.М. История педагогических идей в ее основных чертах. – 2-е изд. – Иркутск, 1922. С.227.
[317] Орловский Сергей (С.Н. Шиль) К истории московского литературно-художественного кружка «Камена» [Электронный ресурс] // Новое литературное обозрение. – Режим доступа: http://www.nlobooks.ru/rus/magazines/nlo/196/2004/2011/ Дата использования 01.03.2011.
Дата использования 2011, 11.08.
[318] Арцыбашев Д. В. История туристско-экскурсионной деятельности в России (Вторая половина XIX-XX вв.) : Дис. … канд. ист. наук. Курск, 2005. С. 80-92.
[319] Анциферов Н.П. Из дум о былом. М. : Феникс; Культурная инициатива, 1992. С.407.
[320] Гревс И.М. Предисловие // Анциферов Н.П. Душа Петербурга. Пд., 1922. С.9.
[321] Конечный А.М., Кумпан К.А. Петербург в жизни и трудах Н.П. Анциферова // Анциферов Н.П. «Непостижимый город…». Л. : Лениздат, 1991. С.9. По другим данным – с 1919 (Г.А. Штерн).
[322] Штерн Г.А. Воспоминания о Н.П. Анциферове // Российская Национальная Библиотека, Отдел руковписей (далее ОР РНБ). Ф.27 Н.П. Анциферов. Ед.хр. 401. Л.8.
[323] Штерн Г.А. Воспоминания о Н.П. Анциферове // Российская Национальная Библиотека, Отдел рукописей (далее ОР РНБ). Ф.27 Н.П. Анциферов. Ед.хр. 401. Л.8., л.9. См. также: Конечный А.М., Кумпан К.А. Указ. соч., с.10.
[324] Ежегодник С.-Петербургского восьмиклассного коммерческого училища в Лесном. 1908 год. СПб. : тип. Б.М. Вольфа, 1908; Школьные экскурсии, их значение и организация / Под ред. Б.Е. Райкова. СПб., 1910; Гревс, И.М. К теории и практике «экскурсий» как научного изучения истории в университетах. СПб. : ЖМНП, 1910; Образовательные поездки в средней школе. Изд.2-е, перераб. и доп. СПб. : Общественная польза, 1912; Белгородский А. Ученические экскурсии. Изд 2-е. Пд : изд Н.П. Карабасникова, 1916 и др.
[325] Полянский, И.И. Опыт новой организации экскурсионного дела в школах. Экскурсионная секция и экскурсионные станции // Экскурсионное дело. 1921. №1. С.1.
[326] Полянский, И.И. Опыт новой организации экскурсионного дела в школах. Экскурсионная секция и экскурсионные станции // Экскурсионное дело. 1921. №1. С.4.
[327] Там же.
[328] Полянский, И.И. Опыт новой организации экскурсионного дела в школах. Экскурсионная секция и экскурсионные станции // Экскурсионное дело. 1921. №1. С.17-18; Экскурсионная Секция и экскурсионные станции коллегии Единой трудовой Школы в Петрограде : Справка // Школьные экскурсии, их значение и организация. 2-е изд. Пд., 1921. С.415.
[329] Экскурсионная Секция и экскурсионные станции коллегии Единой трудовой Школы в Петрограде : Справка // Школьные экскурсии, их значение и организация. 2-е изд. Пд., 1921. С.415.
[330] Экскурсионная хроника // Экскурсионное дело. 1923. №4-6. С.254.
[331] Jonson, Emily D. Now St.Petersburg learned to study itself : The Russian Idea of Kraevedenie / Emily D. Jonson, the Pennsylvania State University. – Pennsylvania : Pennsylvania State University Press, 2006. — Р. 116-117.
[332] Санкт-Петербургский государственный архив литературы и искусства (далее – СПбГАЛИ). Ф.53. Оп.1. Д.1. Л. Л.1-7 об.
[333] Вопрос о создании издательской комиссии. 23 ноября 1920 г. // СПбГАЛИ. Ф.53. Оп.1. Д.1. Л.1.
[334] Там же, л.2.
[335] Там же, л.7 об.
[336] Там же.
[337] СПбГАЛИ. Ф.53. Оп.1. Д.1. Л.7 об.
[338] Там же, л.8.
[339] Там же, д. 2. л.1а.
[340] Там же, д. 2. л.1а – 1а об.
[341] СПбГАЛИ. Ф.53. Оп.1. Д.2. Л. 7 об.
[342] СПбГАЛИ. Ф.53. Оп.1. Д.1. Л. 16.
[343] Там же, л.16 – 16 об..
[344] Там же, д.2. Л.18.
[345] Там же. Д.2. Л.6
[346] Там же, л.6 об.
[347] Гревс, И.М. Научные прогулки по историческим центрам Италии. I. Очерки флорентийской культуры. М., 1903; Гревс, И.М. К теории и практике экскурсий, как орудия научного изучения истории в университетах. СПб., 1910.
[348] Гревс, И.М. Монументальный город и исторические экскурсии // Экскурсионное дело. 1921. №1. с.22-23.
[349] Анциферов, Н. П. Пути изучения города как социального организма. Л., 1926; Анциферовы, Н. и Т. Книга о городе. Т.1. Город как выразитель сменяющихся культур. Л., 1926; Анциферов, Н. П. «Непостижимый город …» Душа Петербурга. Петербург Достоевского. Петербург Пушкина /Н.П. Анциферов. СПб., 1991.
[350] Гревс, И.М. Монументальный город…, с.28.
[351] ОР РНБ. Ф. 1148, И.М. Гревс. №62. Б.д. [1924 – ср.: СПбГАЛИ. Ф.53. Оп.1. Д.10. Л.25.]
[352] СПбГАЛИ. Ф.53. Оп.1. Д.3. Л.8.
[353] См.: Конечный А.М. К истории гуманитарного отдела Петроградского научно-исследовательского экскурсионного института (1921-1924) // Этнография Петербурга- Петрограда : материалы ежегодных научных чтений / Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого. СПб, 1994. Вып.3. С. 50-58. (Петербуржец путешествует).
[354] Образован постановлением Наркомпроса РСФСР от 19 июля 1924 г. на базе Всероссийского педагогического музея, экскурсионного и педагогического институтов
[355] Константинов Ю.С. Детский туризм в России : Очерки истории 1918-1998 гг. М. : ЦДЮТур, 1998. С.11.
[356] Шаповал Г. Ф. История туризма. Минск, 1999.
[357] Их тезисы использованы в этой заметке.
[358] Анциферов Н.П. Из дум о былом : Воспоминания / вступ. ст., сост., примеч. и аннот. указ. имен А. И. Добкина. — М . : Феникс : Культур. инициатива, 1992. – С. 409.
[359] Уже с начала настоящего века появляется экскурсионная литература по Москве (см., например, очень хорошую статью А. А. Кизеветтера в 1 томе «Трудов Московского педагогического общества «История Кремля» с литературою, тогда имевшеюся, для изучения Москвы. Сравни обстоятельную библиографию в книге «Москва — путеводитель» Е. А. Звягинцева, М. Н. Коваленского, М. С. Сергеева и К. В. Сивкова (издательство И. Н. Кушнерева. Москва, 1915) – Петербург несколько отстал. Экскурсия, о которой идет речь, принадлежит к категории образовательных прогулок по городу, направленных к изучению его роста. Она должна показать, может ли улица старого города, в современном ее виде, открыть глаза на культуру прошлого и ее развитие и тем самым сыграть роль, однородную с музеем, в деле монументального изучения истории; вместе с тем она освещает предмет по-новому, дополняя музей, даже ставя особые, им не разрешаемые задания.
[360] Форма беседы применяется эвристическая: предлагаются в стройном порядке вопросы, направленные к уразумению общими активными силами всего открывающегося взору, чтобы (помогали) научить смотреть, видеть, судить, понимать.
[361] См. хотя бы тот, что помещен около 360 стр. прекрасного путеводителя «По Москве», составленного под ред. Н. А. Гейнике, Н. С. Елагина, Е. А. Ефимовой, И. И. Шитца (изд. М. и С. Сабашниковых. — М. 1917).
[362] См. об этом принципе «биографии города» статью пишущего эти строки «Монументальный город и исторические экскурсии» в N 1 «Экскурсионного дела» (Петроград, 1921 г.).
[363] Рядом идущий к Москве-реке Ушаковский переулок прежде назывался Конюшенным.
[364] Выходя на улицу, невольно бросаешь взор прямо напротив, на длинное здание, суровое, но эффектное, уходящее за угол назад на Зубовский бульвар. Это Провиантские склады интендантства, построенные знаменитым действовавшим в Москве архитектором — «классиком» Джиларди в 30-х гг. XIX в. (Может быть, тут и раньше находилась подобная же хозяйственная постройка.) Их нельзя не заметить (и не заинтересоваться), хотя они и отклоняют от темы или, по крайней мере, от порядка экскурсии. Потому-то не приходится обойти их молчанием: неизбежно при расположенных по топографическому приему экскурсиях иногда делать скачки или нарушать незыблемую стройность и последовательность плана: невозможно же опять возвращаться назад. Но надобно соблюдать экономию: руководительница умеет ограничиться необходимым при эстетической оценке архитектурного памятника, да и сам создатель его был очень сдержан в украшении делового фасада.
[365] У нас было несколько подобных бесед в Москве; они дали много не только бодрости и воодушевления, но и знаний, понятий, выводов.
[366] Ампир (франц.).
[367] Краски для описания дома Коробкиных почерпаю из той же книги «По Москве», в которой содержится немало хороших рисунков, штрихов и исторических справок для той же Остоженки.
[368] Не могу изобразить всю экскурсию с протокольною полнотою; но необходимо касаться и подробностей: иначе грозит опасность засушить описание, вытравить схемою свежесть, какою она была полна.
[369] Один из переулков до сих пор называется Еропкинским.
[370] Впоследствии здесь помещалось Коммерческое училище ведомства императрицы Марии; 6 мая 1820 г. родился историк С. М. Соловьев, учился (1822 — 1830) И. А. Гончаров. Однороден должен был быть размах и того дворца, что стоял на месте катковского лицея.
[371] Надеюсь, что московские собратья не найдут, что я в своем описании испортил картину их целей, планов, подхода, приемов и достигнутых результатов и не посетуют на то, что я выступаю, не спросив их, с изображением отдельного примера их практики в печати. Думаю, такие оповещения полезны для всех интересующихся. Было бы очень любопытно рассказать и о других экскурсиях «по Москве», выработанных Н. Гр. Тарасовым, Н. А. Гейнике и другими их сотрудниками, например, Москва-крепость (вдоль стен Кремля в разных направлениях и сочетаниях), Москва-посад (по Китай-городу), рост самодержавия (по Кремлю), дворянская Москва (в интереснейших разновидностях), культурный перевал на грани XVII и XVIII вв.; затем прекраснейшие «пейзажные» прогулки, чудно освещающие душу города, поездки в великолепные «подмосковные» и т. д. и т.д.
[372] В третьем издании своего труда (1927 г.) Б. Е. Райков видоизменяет свое определение и говорит значительно менее императивно: «Экскурсия требует моторного завоевания знаний при помощи передвижения своего тела в пространстве».
[373] Педагогическая Мысль. 1923 г., №3.
[374] В. Ф. Натали. Естествознание в новой школе. М. 1923.
[375] Подробную классификацию форм просветительной работы можно найти хотя бы в книге К. Львов «Организация просветительной работы». М. 1924.
[376] Культурно-исторические экскурсии. Под ред. Н.А. Гейнике ч. I. 1923.
[377] СПб. Архив литературы и искусства. Ф. 53. Д.2. Л.6.
[378] Анциферов Н.П. Из дум о былом : Воспоминания. М., 1992. С.409.
[379] В качестве примера можно привести многократно переиздаваемые пособия Б. Емельянова.
