ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

Палаты царя Михаила Фёдоровича.

СЛАВНЫЙ по многим замечательным святыням, имеющий за собою почти шестивековую давность существования, Ипатьевский монастырь в ряду священных отечественных памятников древности имеет исключительное для него право на особенное внимание и уважение русского народа и с той стороны, что в этой св. обители доселе сохраняются те покои или кельи, в которых юный Михаил Романов в начале 1613 года имел приют или, точнее, безопасное убежище от преследования поляков, покушавшихся на его жизнь во время пребывания в вотчинном селе Домнино. Эти кельи, составляя драгоценный памятник и имея исторический интерес, издавна производят глубокое и отрадное впечатление на сердца всех истинно русских, искренно преданных Державным Преемникам Родоначальника Дома Романовых. Отсюда не может не возникнуть в любознательном посетителе Ипатиева монастыря пожелание ознакомиться с этою отечественною достопримечательностию в относящихся к ней обстоятельствах и судьбах многовекового ее бытия.

Временное пребывание боярина Михаила Фёдоровича Романова в означенной обители в начале 1613 года имело свое место при исключительных обстоятельствах. [c. 86:] Как известно, юный Михаил с матерью инокинею Марфою, по освобождении 21 октября 1612 года из польского плена в московском кремле, удалился в Костромскую свою вотчину — село Домнино (в 70 верстах от города Костромы). Здесь они проживали в полной надежде, что достаточно укрыты от военных бурь того времени и вражеских нападений, и юный Михаил не ведал о том, что, согласно завету патриарха Гермогена, был избран на всероссийский трон великим земским советом, собравшимся в Москве 7 февраля 1613 года для того, чтобы, через избрание главы государству — царя православного, спасти русскую народность и православную веру от иноверного ига поляков. В неделю православия 21 февраля православная Москва уже присягнула единодушно новоизбранному царю Михаилу Фёдоровичу Романову и вскоре же к нему было отправлено именитое посольство. Но прежде чем оно успело прибыть в Кострому для предложения короны юному Михаилу Фёдоровичу, он подвергся великой опасности от поляков. Узнавши о том, что на московском земском соборе решительно избран царем боярин Михаил Романов вместо ранее предположенного польского королевича Владислава, поляки составили дерзкий умысел — в целях воцарения Владислава отнять у России новоизбранного царя православного.

Памятник Михаилу Романову и Ивану Сусанину

Одному из польско-литовских отрядов, продолжавших бродить для грабежа в местах приволжских и заволжских, поручено было тайно проникнуть в село Домнино, чтобы внезапным нападением там захватить Михаила Фёдоровича и отправить его в Польшу, а в случае сопротивления даже и убить его. Жизнь всенародному Избраннику на царство спас известный патриотическим подвигом староста — крестьянин Иван Осипович Сусанин, — который ночью, во время сна утомившихся от блуждания в лесной глуши поляков, намеренно заводимых им подалее от села Домнина, имел возможность с осторожностью рассказать разыскавшему его здесь зятю Богдану Сабинину о великой опасности для Михаила Фёдоровича и его матери, при чем просил зятя как можно скорее известить их об этом. [c. 87:] Затем утром Иван Сусанин снова повел поляков блуждать по лесным чащам и замерзшим болотам, повидимому, стараясь отыскать затерянную дорогу к Домнино. Наконец, при полной уверенности, что Б. Сабинин уже успел выполнить данное поручение о предуведомлении Романовых, доблестный старец-патриот неустрашимым своим признанием сам разрешил догадку поляков о том, что они обмануты своим невольным проводником, и тогда Сусанин после многих пыток был убит поляками в 10 верстах от Домнина, близ села Исупова, при болоте „Чистое”.

Получивши в своем Домнинском поместье чрез Б. Сабинина страшное известие о столь близкой опасности от злодеев, Михаил Фёдорович и его мать — инокиня Марфа сочли для себя небезопасным дальнейшее пребывание в с. Домнине и вынуждены были поспешно бежать. Но какие же места могли быть наилучшими для их укрывательства, как не монастыри и хорошо защищенные города?! Однако, какой-либо глухой или провинциальный монастырь при таком опасном положении для Романовых не мог представлять собой надежное для них убежище. На расстоянии 15 верст от Домнина находился Железноборовской монастырь, устроенный тогда в лесной труднопроходимой чаще. Но для сына и матери Романовых, иногда здесь проживавших несколько времени, не было никакого резона теперь избрать этот монастырь для своего убежища, так как здесь жизнь их не была бы безопасна вследствие слабого безыскусственного укрепления обители, притом малобратственной. Монастырь Макарьево-Унжинский, в котором Михаил Фёдорович малолетним, во время пребывания родителей в ссылке сохранялся под покровительством строителя из бояр — старца Давида Хвостова, отстоял от с. Домнина на 120 верст, а от г. Костромы — на 186 верст или на 5—6 дней пути. [c. 88:] И в этом малолюдном и неукрепленном монастыре, среди пустынных мест, Михаил Фёдорович и мать его одинаково не могли чувствовать себя безопасными от погибели со стороны злобно преследовавших врагов-поляков. В виду этого представляется вполне понятным, что они — Романовы, по извещении Сабининым о покушении поляков на жизнь Михаила Фёдоровича, тотчас решили и во-время успели быстро уехать в г. Кострому, так как здесь представлялось наиболее безопасных мест, притом устойчивых в защитно-боевом отношении.

Где же в г. Костроме пребывали они или, точнее, укрывались от преследовании поляков в начале 1613 года? С одной стороны, таким местом мог бы быть Костромской кремль, в котором находился двор Марфы Ивановны, а с другой стороны, крепкую защиту могли представлять Ипатиев и Богоявленский монастыри, находившиеся тогда за посадами. По хранящейся в Костромской Архивной Комиссий рукописи 1840-х годов, представляющей в себе древнейшее сказание, „Михаил Фёдорович поместился в мужском Ипатьевском монастыре, огражденном каменною стеною с башнями и стрельницами, на проживательство в безопасности, а в Богоявленском монастыре, также окруженном толстыми каменными стенами и башнями со стрельницами и железными воротами, остаться не рассудил, по причине недавнего избиения в нем братии” злодеями поляками. Так из остальных двух укрепленных мест Романовы избрали Ипатиев монастырь для своего безопасного убежища, и хотя это — общепризнанное мнение, но мы вынуждаемся придать ему надлежащую установку лишь в целях более прочного обоснования исторического значения Ипатиева монастыря, как места убежища Михаила Фёдоровича, особенно в виду возможных иногда предположений, что таким убежищем мог быть Костромской кремль с осадным в нем двором Марфы Ивановны.

В рассматриваемое время Ипатьевский монастырь представлялся более надежным для безопасного убежища, чем [c. 89:] костромской кремль, как в этом может нас убедить тогдашнее внешнее состояние кремля, с одной стороны, и Ипатиева монастыря, с другой. Костромской кремль, как видно из писцовых книг г. Костромы от 1628—30 годов, состоял из земляных валов, окопанных глубокими рвами, осыпь же была окружена деревянною стеною на протяжении 511? сажен; стены устроены с 3 воротами и 14 башнями; „башни рублены все клетками, в борозду; вышина острогу две сажени с полусаженью; под верхом были полати с боем и подкотками”; стены и башни вооружены были огнестрельными орудиями — затинными пушками, коваными пищалями, волконями. Этот, повидимому, хорошо устроенный кремль, однакоже, не мог являться достаточно прочным; как видно из подрядных записей, он скоро приходил в обветшалое состояние и часто требовал ремонта своих стен деревянных и осыпей земляных. Как такой, костромской кремль естественно не мог представлять собой в начале 1613 года безусловно надежное, вполне безопасное убежище для бояр Романовых, вынужденных в критическом своем положении спасаться от врагов-поляков. А между тем, в Ипатьевском монастырь уже с 1586—1590 годов потомками основателя его боярами Годуновыми Димитрием и Иваном Ивановичами и конюшим Борисом Фёдоровичем была сооружена на протяжении 243 сажен окружавшая четыреугольное пространство крепкая каменная ограда с 6 хорошо вооруженными башнями с переходами по внутренней стене и амбразурами. Такая ограда представляла собою для тех времен самое укрепленное место, несомненно более устойчивую твердыню, чем деревянный кремль костромской. В каменных стенах Ипатиевой обители, служившей военной крепостью, уже ранее вместе с монахами сидели взаперти и отстреливались то верные слуги и защитники царя Василия Ив. Шуйского, то поляки и изменники, присягнувшие Лжедимитрию II. Хотя вооруженные стены Ипатиева монастыря перенесли в 1609—10 годах несколько военных осад, однако после того они не [c. 90:] потерпели существенных повреждений и продолжали в начале 1613 года представлять собою несомненно сильную крепость. Косвенным подтверждением этого служит то, что когда „для осадного времени в 127 (1619) году” совершалось вообще укрепление костромского кремля, даже был вновь построен посадскими людьми „новый город” в виде „тарас косых, как ставится острог лежачий”, тогда признано было совершенно достаточным для Ипатиева монастыря произвести (в 1621 г.) лишь небольшую надстройку над крепкими по себе оградными стенами, и они отнюдь не были переустроены или не были заменены новыми. Отсюда небезосновательным является тот вывод, что Михаилу Фёдоровичу с инокинею Марфою в начале 1613 года естественнее всего было признать более безопасным убежищем не костромской кремль с осадным в нем двором Марфы Ивановны, а Ипатьев монастырь с его незыблемою крепостью, — в котором они, вероятно, не раз бывали на богомолье — хотя бы на короткое время и тогда уже хорошо понимали важное значение его, как военной крепости.

Правда, в недостаточно укрепленном г. Костроме была в конце лихолетья внутренняя смута; известно, что даже воевода города Иван Шереметьев был приверженцем польского королевича Владислава и, повидимому, нельзя было рассчитывать, что г. Кострома и Ипатьевский монастырь могут быть надежной тогда защитой для бояр Романовых. Но внутренняя смута в г. Костром имела свое место в начале марта 1612 г. Когда же Шереметьев, по вступлении князя Д. М. Пожарского и К. З. Минина с ратным ополчением в Костромской кремль, был тотчас низложен самими костромичами, весьма расположенными к великому патриотическому предприятию, и по их просьбе Пожарский назначил князя Романа Гагарина воеводой г. Костромы, — уже тогда совершенно прекратилась всякая смута в городе. После того же, как во второй половине октября 1612 г. произошло очищение столицы государства от врагов, в Костроме совсем не было приверженцев [c. 91:] королевича Владислава и, стало быть, некому было извещать поляков о временном укрывательстве Михаила Фёдоровича в г. Костроме или, точнее, в Ипатьевом монастыре. Если же искомые поляками Романовы Михаил Фёдорович и мать его инокиня почему либо не могли оставаться для поляков неизвестными по пребыванию в этом монастыре, как находящемся рядом с большим городом, то нельзя при этом опускать из вида то обстоятельство, что поляки бродили тогда партиями, отрядами, и в таком незначительном количестве, что какая либо польско-литовская шайка теперь, в конце февраля или в самом начале марта 1613 года не могла осмелиться, на верную гибель свою, произвести осаду крепкого по стенам и хорошо вооруженного Ипатиева монастыря.

Но известно, что этот монастырь пользовался покровительством бояр Годуновых, из коих Борис Фёдорович сделался врагом Шестовых-Романовых, устранив их из Москвы, как имевших право на царский трон, на который между тем претендовал тогда и затем получил его сам Борис Годунов. Отсюда же Ипатиев монастырь, в царствование Бориса, покровительствуемый его боярами — Годуновыми, не мог бы считаться надежным убежищем или безопасным приютом для Михаила Фёдоровича и его матери, так как монастырь этот несомненно был близок и самому Борису Фёдоровичу. Но если у последнего из династических расчетов существовали враждебные отношения к боярам Романовым, то со смертью Бориса 13 апреля 1605 года у других бояр Годуновых, притом в начале 1613 года, могли быть иные отношения к Михаилу Фёдоровичу, не враждебного характера. В это-то время, избирая убежищем для себя Ипатьев монастырь, Михаил Фёдорович и инокиня Марфа, без сомнения, не могли представлять или ожидать для себя никаких опасностей со стороны Годуновых.

Фёдор Никитич Романов

Сверх того, следует принять во внимание то, что со смертию Федора Борисовича Годунова (1 июня 1605 г.) и жены Бориса Марии, считавшихся попечителями Ипатьева монастыря, [c. 92:] последний поступил на попечение уже Феодора Никитича Романова, в иночестве Филарета, так как ему этот монастырь подарен Лжедимитрием (Д. Иловайский, С. Платонов и друг.), который в день коронования своего 30 июля 1605 г. назначил Филарета ростовским митрополитом, при чем к его епархии принадлежал и этот монастырь. От Филарета Никитича, который и вторым самозванцем утвержден во владении Ипатьевым монастырем, последний естественно поступил на ближайшее попечение сына его Михаила Фёдоровича. К этому же юному Романову родственные Борису бояре Годуновы, уже явно тогда утратившие государственное свое значение, не могли питать вражды или нерасположения теперь, спустя слишком семь лет по смерти Бориса — главного врага Романовых, тем более, что Годуновым не были неизвестны почти всеобщие симпатии и выборные в Москве голоса в пользу Михаила Фёдоровича. Отсюда же и монахи Ипатьевой обители, при всем традиционном уважении к фамилии Годуновых, как давних благотворителей ее, теперь не могли решиться отказать в благосклонном приеме попечителю монастыря — юному Михаилу Романову. Подтверждение того, что он фактически состоял попечителем или как бы хозяином Ипатьева монастыря, представляет самое назначение инокини Марфы и вместе Михаила московскому посольству совершить прием его в этом монастыре, как своем. Таким образом, по самому владетельному праву и при том без всяких опасностей за злобные к себе отношения со стороны Годуновых и самых монахов юный Михаил Фёдорович и мать его инокиня в начале 1613 года в критических для них обстоятельствах избрали убежище в том монастыре, который покровительствуем и благоукрашаем был и Борисом Ф. Годуновым.

Нельзя представлять дело так, будто „когда получилось известие, что московское посольство приближается к г. Костроме, Михаил Фёдорович с материю Марфою Ивановною, по просьбе костромичей, переехал для приема посольства [c. 93:] в кельи Ипатьевского монастыря”. При таком допущении, пребывание их в этой обители пришлось бы считать не более как перемещением их сюда; а тогда сам собою возникает вопрос: ужели переселились они — Романовы для того только, чтобы в этом монастыре принять именитое московское посольство для большей торжественности — при соединенной московской и костромской крестной процессии?! Не представлялось ли более удобным и как бы естественным совершить такой прием в костромском кремле, где сосредоточены были все гражданские власти и где в Успенском соборном храме издревле пребывала и пребывает великая костромская святыня — чудотворная Феодоровская икона Божией Матери?!

Различные документы (уже от конца XVII века), также древние и новые историки одинаково свидетельствуют, что шестнадцатилетний Михаил Фёдорович Романов с материю инокинею Марфою в конце февраля и в начале марта 1613 года имели для себя вполне безопасное убежище действительно в Ипатьевском монастыре. Так, по свидетельству заключающихся в Дворцовых Разрядах (изд. 1850 г. 1 т. 11—106 стр.) подлинных грамот, относящихся к призванию Михаила Фёдоровича на царство (55 и 1066 стр.), также по описанию в Троицком летописце (256 стр.) самовидца келаря Авраамия Палицына и в сказании о Самозванце, напечатанном в XVI книге Временника Императорского Общества истории и древностей Российских (135 стр.), именитое московское посольство в торжественной крестной процессии прибыло с предложением царской короны Михаилу Фёдоровичу в Ипатиевский монастырь, — который им был избран для безопасного пребывания, видимо, гораздо ранее.

Также в прошении белопашца Ивана Л. Сабинина из потомков Сусанина, поданном 1 февраля 1731 года в Московский приказ и представляющем собою несомненно повторение или копию таких же ходатайств в правительственные учреждения, уже не раз, в 1644, 1652 и 1692 годах, [c. 94:] представленных потомками Сусанина и Сабинина о выдаче подтвердительных грамот о пожаловании в 1619 и 1633 годах им за подвиг прадеда земельных наделов и особых преимуществ, говорится, что „Богдана Сабинина, своего зятя, Сусанин отпустил с вестью к великому государю, чтобы он шел „на Кострому в Ипацкой монастырь” („Памяти И. Сусанина”, В. Самарянова, 1884 г., Рязань, 76—77 стр.).

Кроме старинных от начала XIX века рукописных сказаний о подвиге И. Сусанина, заключающих в себе указания на то, что Михаил Фёдорович во время прибытия московского посольства „на Кострому” пребывал определенно в Ипатьевском монастыре, ту же истину подтверждают печатные различные русские истории и пособия в речи о том.

Не приводя свидетельств из местных (костромских) исследований (епископа Павла, прот. М. Диева, прот. П. Островского, В. Самарянова), ни из сочинений выдающихся историков России (Н. Устрялов, С. Соловьев, Н. Костомаров, А. Трачевский, В. Назаревский и др.), мы ограничимся указанием лишь на два таких места. В книге „Лекции по русской истории” С. Ф. Платонова (изд. 1901 г.) сказано на 253 странице так: „Из Домнина Михаил Фёдорович с матерью переехал в Кострому, в Ипатьевский монастырь, который поддерживался вкладами Бориса и при Лжедимитрии был подарен последним Романовым за все претерпенное ими от Бориса”. Почтенный историк Д. И. Иловайский с особенною выразительностью утверждает, что по извещении Сабининым об угрожающей опасности от поляков, „старица Марфа уехала с сыном своим в город Кострому, но они поселились не в самом городе, а укрылись за каменными стенами Ипатьевского монастыря”.

Так целая плеяда весьма авторитетных и самостоятельных историков русских категорически признает лишь Ипатиев монастырь местом временного и надежного убежища Михаила Фёдоровича с инокинею-материю, по удалении их из села Домнина, и нет возможности или резонов не доверять согласным свидетельствам их, основанным на документах. [c. 95:]

Отсюда же очевидным представляется великое историческое значение Ипатиева монастыря, поскольку в нем в начале 1613 года нашел для себя безопасное убежище от преследований злобных поляков Михаил Фёдорович, родоначальник Царствующего Дома, — в этом монастыре спасена или сохранена жизнь целой династии Романовых. Вот почему и царственные потомки Михаила Фёдоровича всегда обнаруживали особенное благорасположение и великую щедродательность к этой обители (особенно же Михаил Фёдорович, Алексей Михайлович, Иоанн и Петр Алексеевичи, Екатерина II, Николай I, Александр II, Александр III и Николай II).

Если теперь представляется несомненным, что юный Михаил Фёдорович вместе с инокинею укрывались от врагов поляков в крепких вооруженных стенах Ипатьевского монастыря, где же здесь они помещались? Безмолвным ответом на этот вопрос служат те покои или палаты, которым уже издавна усвоено название „Дворец Михаила Фёдоровича Романова”, и они в своей прошлой общей судьбе и современном состоянии составляют предмет последующего описания.

Царский дворец в Ипатьевском монастыре

Царский этот дворец, или „Палаты бояр Романовых”, находится в непосредственной связи (почти под прямым углом по направлению к югу) с устроенным по северной стороне монастырской ограды корпусом братских келлий. О времени построения здания, известного по именем „Дворца царя Михаила Фёдоровича”, не сохранилось определенных сведений. Некоторые историки монастыря склонны относить построение его к 1586—1588 гг. и приписывают это известному благотворителю монастыря Д. И. Годунову. Но в виду того, что в находящихся в архиве Ипатиева монастыря деле под № 285 и расходных книгах казначея его, в которых перечисляются все постройки, произведенные в монастыре на средства Д. И. Годунова за время с 1586 по 1597 год, не упомянуто в ряду их ни о настоятельских, [c. 96:] ни о братских, ни о других каких-либо жилых зданиях, необходимо признать, что все жилые помещения монастыря, в том числе и названные палаты или покои, были построены гораздо ранее 1586 года и, весьма вероятно, на средства того же Д. И. Годунова и его племянника Бориса Фёдоровича или же, по крайней мере, исправлены на их средства. До начала XVII века на месте каменных палат, как видно из древних монастырских описей, существовали сначала келарские кельи и в них помещались келари, которые в древних русских монастырях исполняли должность казначея, эконома и благочинного и были вторым лицом после настоятеля или игумена. Со времени учреждения (в 1598 г.) в Ипатьевском монастыре архимандрии, появились при этой должности наместники, которые в обителях, имевших настоятельство со степенью архимандритов, пользовались честию второго лица после настоятеля. Так как теперь наместники стали помещаться в келарских кельях, то последним было усвоено название наместнических келлий. В виду того, что келари и затем наместники занимали в монастырской иерархии видное место, являясь ближайшими помощниками настоятелей и архимандритов, — естественно, что и занимаемые ими кельи состояли в особенном внимании монастырского начальства и были одними из лучших в монастыре. Отсюда неудивительно, что когда явилась необходимость юному Михаилу Фёдоровичу Романову и матери его инокине Марфе временно укрыться от угрожавшей великой опасности в Ипатьевом монастыре, им были предоставлены для помещения именно келарские или наместнические кельи, как одни из лучших по своему расположению и благоустройству. Этот корпус, по монастырским описям, назывался наместническим не только в XVI веке, но даже до половины XVIII века, когда ему стали усвоять название Дворца царя Михаила Фёдоровича или Палат бояр Романовых; отсюда же исключается всякое предположение о том, будто эти палаты построены были специально для жительства Романовых. [c. 97:]

Но при этом не только возможно, но и необходимо допустить некоторое расширение и со временем исправление наместнических помещений еще до 1613 года. Так, этот корпус распространен по длине в сторону братских келлий уже после первоначальной постройки этих зданий. Эти два корпуса, судя по четырем пилястрам, находящимся по лицевому фасаду палат Романовых и соответствовавшим четырем поперечным капитальным его стенам, первоначально составляли особые здания, отделенные одно от другого промежутком в 3 аршина. Они соединены и образовали, как теперь, одно целое уже впоследствии через произведенную пристройку, которой келарские кельи, ранее имевшие в длину не более 11 сажен, увеличены до 151/2 саж. по западной стороне и до 121/2 саж. по восточной (при ширине с южного края этих келлий в 4, а с северозападного в 2—3 сажени), вообще же распространены, насколько позволяло соседство братского корпуса, с одной, и близость монастырской стены, с другой стороны. С возведением этой пристройки, в нижнем этаже келарских келлий, в коем было две кельи, одна направо, другая налево, с отдельными по средине ходами или двумя сенями, прибавилась третья келья с чуланом, а в верхнем этаже могло быть от 5 до 6 комнат, кроме передней и чулана. Означенное увеличение или распространение келарских келлий в длину произошло, с большою вероятностию, в самом конце XVI века по случаю учреждения в Ипатьевском монастыре архимандрии и при ней должности наместника, которому нужно было дать приличное помещение. Затем нельзя сомневаться в том, что в самом начале XVII века произведены были в этом уже наместническом корпусе если не переделки, то починки и исправления более или менее значительные. Известно, что в 1609 году Ипатьевский монастырь, в котором, как прочной крепости, в начале марта заперлись под начальством воеводы Вельяминова поляки, вытесненные из г. Костромы, более четырех месяцев был осаждаем со стороны оставшихся верными [c. 98:] царю Василию И. Шуйскому костромитян, при чем осажденные и осаждавшие вели ожесточенный бой посредством пушек и пищалей. После этой четырехмесячной энергичной осады, на ряду с зданиями как монастырскими, так и церковными не могли остаться без значительных повреждений наместнические кельи, находившиеся у самых въезжих западных ворот не далее 1—11/2 сажен от монастырской ограды, притом же тогда не имевшей нынешней высоты. Поэтому незадолго до 1613 года, без сомнения, произведены были в наместнических кельях починки и исправления повреждений. Этот корпус наместнический, вероятно, целиком был предоставлен Михаилу Фёдоровичу, особенно если с ним пребывала и его мать.

Врата близ царских палат.

Может при этом возникнуть вопрос, долго ли Михаил Фёдорович жил в этих покоях в начале 1613 года. Как уже сказано, по освобождении из польского заключения в Москве 21 октября 1612 года, Михаил Фёдорович и мать его инокиня отправились на жительство в свою костромскую вотчину — с. Домнино. Отсюда они, как известно, несомненно путешествовали в Макариево-Унженский монастырь для поклонения честным мощам преп. Макария. Паломническое это путешествие тогда было, когда отец Михаила митрополит Филарет пребывал еще в Польше, оставленный поляками в виде заложника, или, точнее, после прибытия, в начале ноября 1612 года, в с. Домнино из г. Москвы. Если примем во внимание, что путешествие в Макариеву обитель требовало времени, по меньшей мере несколько недель, то, судя по одному этому, должны заключить, что Михаил Фёдорович и инокиня мать Романовы для безопасности от нападения поляков могли переселиться в Ипатьевский монастырь не ранее самого конца 1612 года или даже в начале 1613 года. С другой же стороны, польский отряд получил от своих командиров поручение отыскать и схватить будущего русского царя Михаила Фёдоровича и затем прибыл с этою целью в костромскую его вотчину, конечно, тогда, когда он открыто был [c. 99:] намечен на царский трон — не ранее 7 февраля, а может быть, когда он был уже избран на царство в Москве — 21 февраля 1613 года. Следовательно, поляки до февраля 1613 года не имели повода разыскивать всероссийского избранника на царство и были в Домнине или не ранее как в первой половине февраля, или даже в начале марта 1613 года. По всем же историческим памятникам Михаил Фёдорович оставил свое вотчинное село Домнино только с появлением поляков, тотчас по извещении Сабининым об опасности уехав окрестными дорогами в Ипатьевский монастырь. Если так, то Михаил Фёдорович, со времени помещения в этом монастыре до своего отбытия из него в Москву 19 марта 1613 года, пребывал здесь немного больше, если только не менее, одного месяца, приблизительно с половины февраля (времени нашествия поляков на Домнино) до 19 марта, в каковой день он с матерью инокинею отправился в столицу государства.

Высоко ценя Ипатьевскую обитель и в частности те кельи в ней, в коих в течение месяца Михаил Фёдорович с материю имел безопасное убежище, он по воцарении своем сохранял живое о них благодарное воспоминание, и в виду этого можно с вероятностью полагать, что в тех же кельях ветхости исправлены были при царе Михаиле Фёдоровиче, по его повелению, как в 1621 году, когда была произведена надстройка монастырской ограды, так и в 1642 году, когда прибавлена новая площадь в 2250 кв. сажен с западной стороны и обнесена каменною стеною с 3 башнями. Весьма вероятно, что это прибавление значительной площади вблизи наместнических келлий, как и возвышение ограды, имело целию, в виду возможного в те времена нападения на мирную обитель, защитить таким образом тот дом или покои, в которых он сам в начале 1613 года укрывался от покушений поляков и которые поэтому были ему, конечно, дороги.

О каких либо других последующих направлениях и переделках наместнических келлий в том же XVII веке [c. 100:] сведений в монастырских документах не сохранилось. В первой половине XVIII века, как видно из сметы 1742 года архитектора Мичурина, наместнические кельи были в удовлетворительном состоянии, так что оказывалось необходимым произвести лишь незначительные починки, и то в деревянных частях здания (в крыше, переходах, лестницах, крыльцах), каменная же кладка не требовала фундаментальной поправки. По этой же смете можно составить ясное и отчетливое понятие о размерах этих келлий и о внутреннем и внешнем их виде. В то время наместнический корпус, бывший в длину, как уже сказано, по западной стороне 151/2 сажен, а по восточной 121/2 сажен, при ширине в южном конце в 4 сажени, а в северном в 2—3 сажени, имел два аппартамента или этажа и при них с задней стороны деревянные сени с кладовыми чуланами. В вышину от основания до крыши он имел до 31/2 сажен. При кельях крыльцо с восточной стороны деревянное о двух площадках, длиною 15 аршин, а шириною 7 аршин. Крыты кельи тесом. В обоих этажах было по 9 окошек, обращенных преимущественно на восток и отчасти на юг, длиною по 1 аршину и шириною по 12 вершков. В нижнем этаже наместнических келлий, как и в других монастырских помещениях, оконницы были слюдяные, а в верхнем этаже были оконные рамы со стеклами. Количество келлий в том и другом этаже наместнического корпуса было такое же, какое образовалось по соединении этого корпуса с корпусом братских келлий и, следовательно, после увеличения его в длину.

Во второй половине XVIII века наместнический корпус подвергся весьма значительным переделкам. С учреждением Костромской епархии в 1744 году, когда Ипатьевский монастырь сделался архиерейскою кафедрою, с образованием в нем и кафедрального собора, забота об устранении разного рода недостатков как в церквах, так и других зданиях обители лежала исключительно на местных епископах. В этом отношении особенно много внимания, усердия и архитектурных [c. 101:] познаний при исправлении ветхостей в Ипатьевском монастыре проявил епископ Дамаскин, управлявший епархией с 1758 по 1769 г. По его желанию, между прочим, наместнические кельи не только исправлены, но и распространены почти вдвое больше против прежнего. Пользуясь близостью (3—5 арш.) этого здания к западной монастырской ограде (в толщину более сажени), он соединил верхний этаж келлий с этою оградою поперечными на арках стенами. Вследствие этой пристройки наместнический корпус имел 7 сажен в южном и 5 сажен в северном конце, при сохранении прежней длины, при чем число комнат в верхнем этаже с 5 увеличилось до 11, а в нижнем было 3, всего же в обоих этажах состояло 14 комнат. Нижний этаж корпуса оставался без перемен и позади его между ним и монастырскою оградою оказалось под арками пустое пространство, известное по монастырским описям под названием „засенье”. Последнее соединялось особым ходом с таким же засеньем, существовавшим позади корпуса братских келлий и архиерейского дома. Кроме помещений для наместников, в северо-западной части этого корпуса было выделено несколько комнат для некоторых органов епархиального управления, с особым ходом с северной стороны. Здесь в разное время помещались: монастырское правление, ставленническая контора, экономы архиерейского дома, епархиальное попечительство, причетнический класс.

Не говоря о мелких починках ветхостей и о переделках во второй половине XVIII века, мы обратим внимание на новые переделки в наместническом корпусе, с перемещением в него с 1797 по 1802 г. местной духовной семинарии из Спасо-Запрудненского монастыря, после пожара семинарских зданий в нем. Тогда в течение пяти лет комнаты в этом корпусе отведены были для помещения префекта семинарии и под богословский класс. При этом для приспособления этих келлий к новому помещению, конечно, были произведены некоторые хотя несущественные перемены [c. 102:] в количестве и расположении комнат, дверей, в размере окон и проч. Возможно, что в это же время были отняты внешние деревянные переходы с балконом и лестницы со стороны монастыря и устроены с северной стороны здания.

Так, до начала XIX столетия наместнические кельи с конца XVI века служили исключительно нуждам монастыря. Несомненно, что уже с 1613 года в монастыре свято сохранялась память о том, что в этих кельях пребывал юный боярин, потом царь Михаил Фёдорович. Только особого исторического значения им не придавалось до XIX века. Лишь с перемещением в 1802 году духовной семинарии снова на Запрудню в возобновленные после пожара собственные ее здания настолько уяснилось в сознании монастырского начальства высокое значение тех келлий, в которых жил первый Царь из Дома Романовых, что их стали считать местом священным, почему в них не должны помещаться простые лица, и они должны быть тщательно охраняемы и содержаться в порядке и образцовой чистоте. С этого времени корпус наместнический стал предметом особенного внимания, забот и уважения, так что в нем никому даже из монастырских властей не позволялось помещаться на жительство. Насколько велико стало уважение к кельям или покоям, занимаемым царем Михаилом Фёдоровичем два века тому назад, выразительно показывает то обстоятельство, что костромской епископ Павел (1830—36 г.), не смотря на крайнюю нужду, не позволил себе и на короткое время поместиться в них, хотя бы по производстве потребного ремонта. Епископ Самуил (1817—1830 г.г.) на время перестройки архиерейского дома взял для своего помещения кельи, устроенные подле наместнического корпуса над каменными погребами. Несомненно, тогда уже прочно утвердилось за древними наместническими кельями ранее изредка применяемое название „Палаты” или „Дворец царя Михаила Феодоровича”, также „Царские чертоги”. О них в летописях начала XIX века встречаются такие [c. 103:] замечания: „кельи те самые, где государь Михаил Феодорович имел пребывание со своею родительницею, остаются доныне в своем виде и никем не занимаются”, или (в описании Ипатьева монастыря, еп. Павла, изд. 1832 г.): „кельи царя Михаила Феодоровича остаются неприкосновенными в первобытной своей простоте”. Некоторое в этом отношении исключение иногда составлял лишь нижний этаж этого корпуса, в одной половине которого помещались: экономы архиерейского дома и казначей монастыря, главным образом „для охранения сей древности”, и пять лет — правление монастыря, а в другой половине находилось (в 1850 годах) епархиальное попечительство.

Не смотря на высокое уважение к „Царским чертогам”, с которыми соединено для истинно русского человека так много отрадных воспоминаний, епископы костромские, за неимением достаточных средств, не могли поддерживать это историческое здание в должном виде, вполне приличном его значению, и кельи или покои первого Царя из Дома Романовых не имели надлежащей прочности и не представляли изящества в себе. Об обветшалом тогда состоянии Царского дворца выразительно свидетельствуют следующие в „Отечественных Записках” за 1819 год заметки издателя их П. П. Свиньина, в 1817—19 годах обозревавшего Ипатьевский монастырь: „Своды этих келлий были столь ветхи, что грозили разрушением”; снаружи он „заметил развалины крыльца, которое вело прямо во второй этаж; дверь, бывшая у сего крыльца, ныне заложена, а лестница на верх устроена снизу”. На такое неудовлетворительное состояние Царского дворца обратили серьезное внимание: прежде всего великий князь Михаил Павлович, при посещении Ипатьевского монастыря в бытность в г. Костроме в 1817 году, а главным образом Государь Николай I, посетивший в 1834 году этот город, Ипатьевскую обитель и вместе „Царственную храмину”, в которых сохранилась жизнь и слава России в лице юного Михаила Фёдоровича. По осмотре церквей и келлий Государь [c. 104:] повелел восстановить эту знаменитую по совершившимся в ней историческим событиям обитель и обновить все здания монастыря. Для этого, согласно докладу Св. Синода, отправился в г. Кострому профессор архитектуры Императорской Академии Художеств К. Тон с поручением ознакомиться на месте с состоянием монастырских зданий и в частности чертогов царя Михаила Фёдоровича и затем свои соображения по сему и планы необходимых работ, с согласия Министра Внутренних Дел, представить чрез Св. Синод на ВЫСОЧАЙШЕЕ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА воззрение.

План и смета были составлены проф. К. Тоном на 2794 р. 49 к. и 13 марта 1835 года удостоились Высочайшего утверждения. По этому плану, между прочим, было предположено к той келье, которую занимал царь Михаил Фёдорович, снова приделать по прежнему крыльцо, а над наружным входом в кельи поставить царский того времени герб, чтобы отличить эти кельи от прочих. Но только в 1841 году, после продолжительной переписки с разными учреждениями, было приступлено к работам по утвержденной смете, а через год они уже окончены были. Тогда кельи покрыты железом, снаружи раскрашены в шахматы и к ним приделано вновь каменное с чугунною лестницею крыльцо по лицевому фасаду с юга на север, при чем вместо двух входов в верхний этаж устроен один, переделаны полы, двери, окна и проч. Но все эти переделки и поправки касались лишь наружной стороны здания и не могли остановить разрушения, к которому постепенно клонилось это здание, воздвигнутое в конце XVI века. Дело в том, что сами стены в чертогах царя Михаила Фёдоровича от давнего времени довольно обветшали, и вскоре, именно в 1855 г., по освидетельствовании их епархиальным архитектором, оказалось, что стены и своды в нижнем этаже корпуса имеют трещины, а наружные стены вершков на 6 отклонились от вертикального положения: арки, на которых в верхнем этаже устроены капитальные стены, пришли в совершенное [c. 105:] разрушение; кирпичи из замков выпали; булыжный фундамент из под стен частью также выпал, так что стены угрожали падением, почему были подперты бревнами. В виду такого состояния здания вновь была составлена смета на капитальное исправление Царского дворца на сумму 3461 р. 54 к. и, по надлежащем утверждении в октябре 1856 г., приведена в исполнение к 1 октября 1858 года.

Но, не смотря на то, что теперь произведены были капитальные исправления в Царском дворце, разобраны и вновь сложены стены на протяжении 20 с лишним сажен, исправлен фундамент, переделаны возведенные сто лет назад арки, на коих держалась западная половина Царских покоев, уже чрез полгода после окончания и приемки ремонтных работ, „в комнатах царя Михаила Феодоровича” оказалась трещина. По новом освидетельствовании этого здания, признано было необходимым произвести новые работы для укрепления продольных и поперечных стен по смете на сумму 540 р. 55 к. Однако, последние предположения не были осуществлены, так как вскоре монастырскому начальству сделалось известно, что Император Александр II, два раза (в 1837 и 1858 г.г.) посетивший Ипатьевский монастырь и покои царя Михаила Фёдоровича, решил произвести на суммы придворного ведомства полную во вкусе XVII века реставрацию знаменитого этого дома, по плану архитектора Московской придворной конторы Рихтера. При возобновлении его повелено взять за образец боярского сооружения древний дом Романовых в Москве, существующий доселе на Варваринской улице. По тщательном изучении здания, отличив в нем остатки древней архитектуры от позднейших добавлений и применительно к указанным ему образцам построек XVI и XVII в.в., Рихтер по составленному им новому плану здания, удостоившемуся в 1860 г. Высочайшего одобрения, окончил реставрацию к началу осени 1863 года. По особому Высочайшему повелению, возобновленный дворец царя Михаила Фёдоровича освящен 30 сентября этого года костромским архиепископом [c. 106:] Платоном с особою торжественностию, в присутствии президента Московской дворцовой конторы Обер-Гофмейстера князя Н. Трубецкого и костромских властей и духовенства.

Реставрированные Палаты царя Михаила Фёдоровича ныне, как было и в XVII веке, имеют два этажа древних размеров, а именно — в длину по западной стороне 151/2 с., а по восточной 121/2 саж., при ширине с южного края 4 с. и с северного 3—2 сажени. В нижнем этаже — две комнаты с особыми при входе сенями, разделенными капитальною стеною. В правой стороне этого этажа еще есть комната с особою входною дверью, — где иногда жил смотритель дворца. Вход в указанные помещения в нижнем этаже находится под аркою, на которой устроена ведущая в верхний этаж лестница в 17 ступеней, шириною в 3 ар., с балконом 6 Х 3 аршин., покрытым легким железным зонтом. Прямо против лестницы в верхнем этаже, по проходе большой площадки, находятся две узкие одностворчатые двери, выходные в сени (9 Х 4 аршина), разделенные каменной стенкой на две половины и имеющие на противоположной стороне выходные двери на деревянную галлерею. Налево от входа в сени посетитель входит в половину собственно Михаила Фёдоровича. Она состоит из двух только комнат, величиною одна 9 Х 6 аршин, а другая при одинаковой длине на половину уже первой, но лежит на ступень выше ее. Окон в первой комнате два, а во второй три, и выходные двери на деревянную галлерею, устроенную на задней стороне здания. В этой половине дворца — две печи, облицованные старинными изразцами с синими рисунками по белому полю, большею частию аллегорического содержания, с надписями из библейских изречений и народных поговорок, при чем некоторые затерявшиеся изразцы заменены новыми, вполне сходными с древними. Направо от входных дверей в сени посетитель входит в половину матери Михаила Фёдоровича, инокини Марфы. Здесь четыре комнаты, имеют, при одинаковой длине в 9 арш., ширину: [c. 107:] первая 5 аршин, вторая и третья — по 31/2 арш. и четвертая, по преданию столовая, от 61/2 до 7 аршин. Окон в этих помещениях шесть, из них 4 обращены на восток и 2 на север. Печей в этой половине три: одна в передней комнате, другая в следующей за нею комнате и третья в задней или столовой; печи, кроме последней, обложены снаружи расписными изразцами с изразцовыми же колонками. Из второй и третьей комнат имеются выходы на деревянную галлерею, что при западной стене дворца. Потолки во всех комнатах верхнего и нижнего этажей сводчатые. В большинстве комнат устроены ниши. Окна в верхнем этаже имеют в свету размеры 16 Х 8 вершков, а в нижнем 14 Х 7 вершков и запираются извнутри деревянными ставнями и бруском, вставляемым концами в устроенные в стенах гнезда.

Деревянная галлерея при западной стене корпуса имеет в длину 12 сажен и ширину 3 сажени и напоминает собою деревянные сени с переходами, существовавшие здесь в XVI—XVIII веках. Отсюда производилась топка печей в жилых помещениях. В северном конце галлереи имеется крытая лестница для сообщения с нижним этажом, в котором помещалась прислуга. Между дворцом и монастырской оградой расстояние от 11/2 до 3 сажен.

Покои царя Михаила Фёдоровича снабжены старинными иконами, картинами и мебелью. Из икон обращают на себя внимание, по преданию, бывший в молельной комнате юного Михаила деревянный складень с Феодоровской иконой Божией Матери в середине и изображениями на полях архангела Михаила, св. Николая, архангела Гавриила и преп. Сергия Радонежского, а на дверцах изображены апп. Петр и Павел; еще в басемных окладах Владимирская икона Божией Матери и икона преп. Соловецких Чудотворцев Зосимы и Савватия. Из старинных картин заслуживают упоминания: послание из г. Москвы с предложением царской короны Михаилу Фёдоровичу; живописная картина (от 1837 г.) с [c. 108:] изображением: а) шествия в Ипатиев монастырь московского посольства из Селищ, б) ходатайства его о принятии Михаилом Фёдоровичем царской короны и в) коронования его в московском Успенском соборе; исполненный масляными же красками портрет царя Михаила Фёдоровича; родословное дерево русских царей от римского кесаря Августа; родословное дерево от Рюрика до Екатерины I; венчание Елизаветы Петровны на царство; аллегорическая картина — Екатерина II. Из старинной мебели имеются в покоях Михаила Фёдоровича кресла и стулья, обитые разрисованною и позолоченною кожею, также шитые шелком и серебром материею, — но большая часть их представляет имитацию. При таком внутреннем содержании дворец не ранее как с 1860 года состоял в придворном ведомстве и был охраняем особым служителем по назначению Дворцового начальства.

Фотография 1913 г.

Выходъ Ихъ Величествъ изъ Палатъ бояръ Романовыхъ.

В половине 1912 года дворец царя Михаила Фёдоровича передан в ведение и распоряжение монастырского начальства и на особо ассигнованные из Дворцового Управления суммы приспособлен для помещения в нем ризничных предметов монастыря и вместе церковно-историко-археологического музея с архивом и библиотекою при нем.